Нарисуй мне шарик

Дерри, точное время неизвестно.

      Тьма являла собой все сущее, она была вокруг и внутри, она была всем миром. Ледяным миром, в котором помимо мрака существовали только пустота и холод.       Потом появился звук. Тихий, на самой грани слышимости, тонкий, словно писк какого-то насекомого.       Неприятный, чужеродный звук.       Он нарастал, и вскоре стало ясно, что это никакой не писк.       Звон.       Высокий и мелодичный, больше всего похожий на звучание маленьких колоколец.       Он становился все громче, и при этом довольно плавная мелодия все равно не доставляла ровным счетом никакого удовольствия. Наоборот, ощущение чужеродности усилилось и вместе с ним накатила волна дикого, первобытного ужаса.       Перезвон отвратительных колоколец стал громким, практически нестерпимым, от него разом заныли все зубы, так, словно им вдруг стало тесно на своих местах в челюсти, и они готовы были вот-вот выпасть. Кости же, казалось, завибрировали, готовые рассыпаться пылью.       А потом в одно мгновение тьма взорвалась, разлетаясь на мелкие кусочки, и свет, возникший на ее месте, ослепил даже сквозь плотно зажмуренные веки. А затем все стихло так резко, словно повернули какой-то невидимый рубильник.       Патрик медленно открыл глаза. Оба глаза, что было само по себе удивительным. Вторым не менее удивительным открытием оказалось полное отсутствие боли либо каких-то иных неприятных ощущений. Он чувствовал себя совершенно здоровым, разве что дезориентированным и сильно испуганным тем жутким перезвоном, а также предположением, что тот может вернуться в любую секунду.       Патрик осторожно сел, вытянул перед собой руки и уставился на собственные пальцы. Происходящее все больше и больше теряло связь с реальностью и начинало напоминать какой-то сон. С его руками все было в полном порядке, словно никто не раздробил кости его правой кисти тяжелой металлической статуэткой, превратив ту в кровавый фарш в мешке из кожи, и не выворачивал пальцы на левой, сделав ее похожей на уродливую птичью лапу.       Все так же медленно, словно бы не веря самому себе, Патрик согнул и разогнул пальцы. Боли не было. Видение не рассеялось. Он по-прежнему ощущал себя абсолютно здоровым.       И все же Патрик понимал, что происходящее с ним никак не может быть реальностью. Его реальностью, по крайней мере. Потому что он помнил все с ним произошедшее до самой мельчайшей детали. Но это его, отчего-то, совершенно не тревожило.       Ни тот факт, что его едва не изнасиловал и собирался убить человек, которому он верил больше всех, ни то, как Патрик лично расправился с ним, расчетливо и хладнокровно. Ну ладно, быть может не совсем хладнокровно, однако, было бы ложью утверждать, что он не отдавал отчета в собственных действиях.       У Патрика было такое ощущение, словно ему вкололи хорошую дозу сильного обезболивающего, только вместо боли телесной оно отключило болезненные эмоции.       Это только еще больше говорило в пользу того, что он видит яркий и правдоподобный сон. И не более того.       Так ли это?       Еще никогда за всю жизнь Патрику не снились столь яркие и подробные сновидения, за исключением того раза, когда Алый Король пытался убить его. Но тогда сны и не были в полной мере снами, и Рам Аббала пытался затащить Патрика в свою реальность.       Возможно, даже скорее всего, сейчас происходило нечто подобное. Тело, его настоящее, изувеченное тело, все еще находится в ванной комнате их с Джошуа квартиры. Быть может, его уже обнаружили и пытаются оказать помощь. А может быть никто не обратил внимания на крики и шум, и теперь он в этот самый момент умирает там, на холодном, залитом собственной кровью полу, и все, что он сейчас видит — лишь предсмертные образы, сгенерированные собственным разумом.       Обдумав это предположение, Патрик решил, что, по большому счету, ему все равно. Ведь сейчас он тут, и для него это все более чем реально. Значит, надо хотя бы осмотреться.       Патрик осторожно поднялся на ноги и огляделся. И в ту же секунду узнал то место, в котором находится. Бэсси-парк. Все деревья и кустарники стояли без листвы, почерневшие и словно бы неживые. Травы не было. В принципе в это время года, как помнилось, Бэсси-парк примерно так и выглядел. В Дерри холода наступали довольно быстро.       А спустя минуту Патрик понял, что именно было совершенно неправильным, выбиваясь из общей картины. Даже ели, росшие по краю парка, стояли голыми — их иглы отсутствовали, хотя такого никогда на происходило его на памяти.       Потому что деревья не просто облетели по осени. Они погибли.       Содрогнувшись, Патрик поспешил покинуть мертвый парк. Улицы встретили его тишиной и пустотой. Асфальт кое-где на дорогах потрескался. В двух местах на проезжей части образовались приличных размеров ямы. Если в такую попадет колесо автомобиля — последующего ремонта точно не избежать. Магазины были закрыты.       Быть может, просто еще слишком рано?       Но Патрик видел — солнце уже в зените. А значит магазины уже давно должны работать. Выходит, они закрыты не по причине того, что их владельцы еще спят.       Просто некому покупать товары. А потому незачем и начинать торговлю.       Патрик медленно брел по пустым улицам. Он не встретил ни одного человека, не увидел ни одного бродячего животного. Теперь он осознал, отчего тишина казалось такой давящей — не было привычного стрекота насекомых и щебетания птиц. Все живое покинуло Дерри.       Патрик задрожал, обхватив себя руками и низко опустив голову. Он знал, совершенно точно знал отчего место, где прошло его детство, превратилось в город-призрак.       Оно погибло.       Еле переставляя ноги, оглушенный и совершенно подавленный этим осознанием, Патрик дошел до Центральной библиотеки Дерри. И тут он впервые увидел какое-то проявление жизни. Около входа стоял автомобиль с открытой пассажирской дверцей и тихо урчащим мотором. Машина имела довольно потрепанный вид, но явно оставалась на ходу. И она была под завязку загружена разными вещами. Не оставалось сомнений, что владелец ее собирается уехать надолго.       Точнее, навсегда.       Из дверей Центральной библиотеки вышел Майкл Хэнлон. Он опустил на землю довольно увесистую коробку, которую нес, и запер двери, повесив на них большой замок.       Вид у библиотекаря, хотя, наверно, правильнее сказать — бывшего библиотекаря, был крайне удрученный и подавленный.       Невольно Патрику стало интересно, что на самом деле вызвало в мистере Хэнлоне подобные эмоции — гибель города или необходимость сниматься с насиженного места. Все знали, как Майкл Хэнлон славился своей любовью к городу, его истории и фольклору. Около десяти лет назад он даже выпустил посвященную Дерри книгу. Но ведь то, что находится на поверхности не всегда правдиво.       Неожиданно где-то глубоко в душе Патрика вспыхнули злость и горькая, почти детская обида.       Если вы на самом деле так сильно любите Дерри, как утверждаете, мистер Хэнлон, зачем вы и ваши друзья пытались его уничтожить? Быть может, вы просто любите ощущать себя этаким покровителем городских легенд? Хранителем каких-то тайных знаний и истин. И ничего общего с настоящей любовью к городу это не имеет. Вы лишь любите собственное честолюбие. Вам нравится то, что вы сейчас видите? Отчего вы грустите, мистер Хэнлон, разве это как раз не то, чего вы и ваши поганые дружки добивались?       Эти мысли крутились в голове Патрика, готовые сорваться словами с языка. И, более того, он понял, что нестерпимо хочет высказать их прямо в лицо Майкла Хэнлона. И много чего еще к ним добавить. Терять-то все равно уже нечего.       Патрик ускорился, шагая наперерез Майклу.       Тот поднял вновь коробку, обвел взглядом ту часть города, которая была ему видна, и сокрушенно покачал головой.       При этом он посмотрел в том числе и на Патрика, но взглядом даже не зацепился за него.       Патрик кинулся к Майклу, сбитый с толку и не совсем понимающий, как тот мог его не заметить, на ходу выкрикнув:       — Мистер Хэнлон! Мистер Хэнлон, постойте!       Майкл, уже сделав несколько шагов к машине, замер и осмотрелся, словно человек, которому померещился какой-то странный звук. Патрик теперь стоял прямо перед ним, но Майкл его по-прежнему не замечал. Слегка пожав плечами, он двинулся дальше, при этом обойдя Патрика по небольшой дуге и, кажется, не обратив на этот факт ровно никакого внимания.       Патрик сглотнул. Он наконец понял, что невидим для Майкла, но, тем не менее, остается материален. Это было очень странно, и очень сильно напомнило его сны о Пожирательнице Миров. Никто не видел его там. Только Оно сумело ощутить его в тот самый последний раз.       К сожалению, никаких других людей поблизости не было, и Патрик не мог проверить свои догадки.       Тем временем Майкл Хэнлон сел в машину, тронулся с места и вскоре скрылся из виду.       Патрик же остался стоять на месте, совершенно растерянный и не понимающий, что теперь ему делать. А потом он вновь услышал звук, неприятный и тихий.       Треск.       Он нарастал и нарастал, словно к городу приближалась невиданных размеров стая сверчков, пока не стал оглушительным. В ужасе Патрик зажал уши и увидел, как проваливается под землю целый пласт асфальта буквально в метре от него. Переломилось пополам и упало прямо на проезжую часть дерево, словно снесенное сильным ветром. Ближайший дом пошел трещинами и обвалился, как карточный домик.       Разрушения набирали силу, все вокруг занесло пылью, треск перерос в нестерпимый грохот.       Не помня себя Патрик закричал, зажимая уши руками что было сил и крепко зажмурив глаза. А вокруг него Дерри разваливался на части.       А потом все стихло, вновь резко и враз. Патрик открыл глаза, бледный и дрожащий.       Он снова был в Бэсси-парке, темном и безжизненном. Дерри по-прежнему стоял на своем месте, пустынный и мертвый, готовый вот-вот провалиться в небытие.       В этот самый момент ноги отказались держать Патрика, и он тяжело опустился прямо на землю, безвольно уронив руки перед собой. Мысль, пронзившая его, оглушала своей безжалостностью и невыразимым ужасом.       Быть может он не умирает там, в реальном мире. Возможно, он уже умер. А это его посмертие. Наказание за предательство и слепоту. И теперь ему вновь и вновь предстоит видеть, как погибает город, который он любил не меньше, чем существо его создавшее.       Лишь сейчас он осознал это с ужасающей ясностью. Как бы ни угнетал его город в тяжелый период жизни, но именно по нему Патрик больше всего тосковал, живя в Нью-Йорке.       Нельзя любить что-то одно и отрицать другое. Оно и есть Дерри, а Дерри — это Оно. Либо ты любишь и принимаешь все вместе, либо ты просто-напросто врешь себе, считая, что любишь город, но ненавидишь то, что его создало.       Патрик опустил голову, чувствуя, как становится трудно дышать. Он не знал, сколько сможет выдержать подобное. Но почему-то сильно сомневался, что в его наказании ему будет позволена такая милость, как безумие.       — Ты не прав в своих суждениях, Патрик, сын Сони!       Тихий, отчетливый голос заставил Патрика резко вскинуть голову и запоздало понять, что на этот раз в парке он был не один. Прямо перед ним стоял юноша лет шестнадцати на вид, приветливо улыбаясь. Однако в глазах незнакомца плескалась огромная печаль.       Словно он несет груз боли и тоски, огромный груз, почти невыносимый, но все равно старается радоваться каждому мгновению.       Патрик смотрел на юношу потрясенно, не в силах пошевелиться. От одного его вида — изможденного, истощенного, болезненного — невероятная тоска разливалась в душе. Патрик разглядел множество мелких кровоточащих язвочек на его коже и ощутил, как на глаза навернулись слезы и медленно покатились по щекам.       Сила внезапно окутала Патрика со всех сторон, и он почувствовал, как волоски на всем теле буквально встали дыбом. Мощь не просто исходила от незнакомца, казалось, он сам являлся ею.       Было жутко и одновременно невыносимо смотреть на этого изуродованного, но бывшего когда-то без сомнения невероятно прекрасным юношу, и в то же время хотелось делать это всю вечность.       Потому что в его улыбке было столько любви и теплоты, столько понимания и прощения, что оставалось лишь ответить любовью в ответ.       — Не оплакивай меня, Патрик! Мое время еще не пришло. Моим братьям приходится туго, трое из них уже пали, но мною еще не занялись всерьез.       В голосе незнакомца прозвучала скорбь и обреченность, от которых Патрику захотелось тут же завыть в голос вопреки просьбе.       Незнакомца ли?       Да, Патрик никогда не видел его лично, не предполагал, что подобное возможно даже во сне, но разве не знал он того всю свою жизнь, с самого рождения? Разве не его любовь согревала во все холодные ночи подряд и не его ли шепот иногда приносил вещие сны про Роланда и Темную Башню? Не кошмары, но приятные и будоражащие видения, от которых кончики пальцев начинали нестерпимо зудеть от желания взяться за карандаши или кисти.       — Ты... ты Луч?       Вместо ответа юноша лишь склонил голову и протянул Патрику руку.       — Скажи, Патрик, сын Сони, хотел бы ты, чтобы этот город исчез с лица земли? Исчез так, как ты видел. Навсегда. Быть может твой мир стал бы лучше без этого центра ужаса и хаоса?       Патрик коснулся теплой ладони Луча, неожиданно крепкой и твердой, словно тот был не из плоти и крови, а из камня, и поднялся на ноги.       — Нет. Я никогда такого не хотел. Потому что мир не станет лучше. Ни капли. Настоящее зло в самих людях, даже в тех, кто кажется близким. Кому, на первый взгляд, можно доверять. Оно… Оно лишь следует своей природе, и Оно не зло. Для людей, конечно, это не так. Но все же глобально Хаос — не зло. Это... Хаос. Часть Вселенной. Я не хочу и никогда не хотел, чтобы Оно исчезло. Я... только хотел задержать. Только хотел уйти. Но мной воспользовались. И...       Все та же теплая ладонь мягко коснулась губ Патрика, прерывая поток слов.       — Не время для раскаяний, Патрик. Я знаю все, что произошло. Как же печально, что чада мои, коих я люблю всем сердцем, сами чужды любви. И даже в дитя Прима оказалось больше любви и сострадания, чем в тех, кто пытается уничтожить меня и моих братьев. Но знаешь, я все равно люблю их. Я просто не могу иначе.       Луч снова улыбнулся, открыто и обезоруживающе, и Патрик улыбнулся в ответ, попросту не смог не ответить на такую улыбку.       — У меня мало времени, Патрик, а у Нее и того меньше. Я не хочу погибать, я хочу все также нести любовь всем своим чадам. Но я беззащитен и оба мои Хранителя мертвы. Мне не выстоять долго, и я прошу прощения за это.       — Тебе не надо извиняться! Неужели... ничего нельзя сделать?       — Когти медведя больше не поднимутся против врагов моих. Панцирь Черепахи больше не укроет от опасности, — Луч произнес это почти нараспев. — Но это не имеет значения, потому что Хранители были несовершенны с самого начала. И как бы они ни хотели, это несовершенство... изначально заложенный дефект программы, так его называли Древние... все равно не дало бы им встать на мою защиту в решающий момент. Ибо так и было задумано их создателями. Но стрелок уже в пути. Последний король Гилеада идет к своей цели. На его пути Алгул Сьенто, и он сметет эту преграду вместе с теми, кто несет гибель мне и моим собратьям. Только стрелок идет слишком медленно. Силы, желающие гибели всего сущего, не могут остановить его, но делают все, дабы замедлить. Вынуждают бросаться из мира в мир, сбивают с тропы. И наполняют страхом сердце кас-ка Ган, мешая ему продолжать свою песнь, Вес’-ка Ган.       Патрик задрожал с новой силой. Он не совсем понимал, о чем говорил Луч, откровенно говоря не понимал больше половины сказанного, но в общих чертах смысл был ему предельно ясен — Лучи рухнут быстрее, чем тот, кто может хоть что-то сделать, тот самый король Роланд, не раз видимый им во снах, доберется до цели. Тем временем Луч продолжил, положив руку на плечо Патрика и унимая его дрожь.       — Паутина не уберегает меня от разрушения, но смягчает удары. Замедляет. Но если некому будет плести ее и впредь, стрелок все равно не успеет.       Патрик во все глаза уставился на Луч. Он до сих пор искренне полагал, что Пожирательница Миров никак с ним не связана, а оберегать Луч — задача Хранителей, к коим Оно не относилось.       Вероятно, не относилось до недавнего времени.       — Жизнь за жизнь, равноценный обмен. Паутина защитит там, где не смог бы панцирь. Но жало и яд уничтожат быстрее Разрушителей. У Нее нет никаких дефектов программы, как нет и самой программы, ибо Она живая и всегда была такой. Зато есть свобода воли и право выбора — уберечь, разрушить, остаться в стороне. Хранителям чужда любовь, им ведом лишь долг. Но Она научила Его любви. Научила свободе. А взамен Он поверил в Нее и отдал за Нее свою Вечность. А ты стал последним камнем на чаше весов, склонившим выбор Хаоса в сторону Баланса.       Патрик не мог произнести ни слова, даже если бы захотел. Все откровения, которые он сейчас услышал, были настолько невероятны, что никак не укладывались в голове. Более того, он ощущал, как смысл многого, сказанного Лучом, ускользает, мгновенно теряясь в глубинах памяти, слишком тяжелый и непостижимый для слабого человеческого восприятия. Быть может Патрику потребуются годы и годы, прежде, чем он все же сумеет окончательно понять и постичь смысл услышанного, а после осмелится заговорить с кем-либо о явленом ему откровении. Или же он попросту все забудет, словно мимолетное сновидение.       Луч молча смотрел на Патрика и теперь уже не улыбался. Он был предельно серьезен и это пугало куда больше, чем если бы он злился. Патрик с трудом разлепил пересохшие губы:       — Я не все понимаю. Но, наверно, и не должен понимать. Скажи, что мне следует сделать?       Луч кивнул, явно одобряя слова Патрика, а затем тихо проговорил:       — Ты должен исправить то, что произошло по твоей вине. Ты должен спасти Ее. И немедленно!       А затем Луч вложил в руки Патрика какой-то предмет и отступил на шаг после этого.       — Сделай, что должно, Патрик, сын Сони, без сожалений и страха. Восстанови Баланс. Мои силы тают, но я помогу тебе всем, чем смогу.       Луч взмахнул рукой и рядом с Патриком пространство вдруг треснуло, как старая ткань. Тут же воздух наполнился громким и отвратительным перезвоном колоколец.       Патрик опустил взгляд на предметы, данные ему Лучом, и совсем не удивился, обнаружив в своих руках черный альбом из Крайнего Мира и странный алый карандаш-ветку.       То, с чего все началось, теперь все и закончит. Это правильно. Так и должно быть.       Это и называется — ка. Страх прошел, неуверенность тоже. Сила пульсировала в альбоме, пульсировала на кончиках пальцев, пульсировала за спиной, тонкой нитью протянувшись к Лучу.       Будь он один на один со всем этим, не приди за ним существа в желтых плащах со всеми последующими произошедшими событиями — и у Патрика ни за что не хватило бы сил на что-либо, кроме как нарисовать Оно и тут же стереть нарисованное.       Сейчас же он ощущал себя словно бы подключенным к сети с огромным напряжением. Если он пропустит через себя его слишком много, то непременно сгорит. Вот только сгореть Патрик как раз не боялся. И он заберет столько силы, сколько сумеет, и сделает то, что должно, любой ценой.       А после заплатит сполна все с него причитающееся без сожалений.       Патрик улыбнулся Лучу в последний раз и шагнул в открывшуюся червоточину между мирами.       Теперь он точно знал, что должен будет сделать.