Нарисуй мне шарик

      Патрик никогда бы не подумал, что может бегать так быстро. Однако он преодолел, кажется, добрую половину Бэсси-парка за каких-то несколько мгновений. Ну, или ему так просто показалось.       Оказавшись совсем рядом с Джошуа, он только прерывисто выдохнул, воочию убеждаясь в оправданности своих страхов. Выглядел тот скверно, и это еще было мягко сказано.       Джошуа был бледен, костюм его, обычно всегда идеально чистый и отутюженный, оказался измят и перепачкан, а также порван в нескольких местах, словно его обладателя хорошенько поваляли по земле. Волосы, как правило аккуратно зачесанные назад, теперь торчали во все стороны, а через всю щеку тянулись три глубокие царапины.       Следы от когтей.       — Джош! Что с тобой произошло? — Патрик как можно осторожнее приобнял своего друга, беспокоясь, что тот вот-вот упадет, а сам про себя отчаянно молил всех богов, дабы его опасения касаемо того, кому принадлежат когти, оставившие эти раны на лице, не подтвердились.       Джошуа поднял голову и посмотрел на Патрика слегка расфокусированным взглядом. Но как только он понял, кто сейчас рядом с ним, тут же сильнее побледнел и отчаянно рванулся прочь.       Патрик был вынужден отпустить Джоша, и даже отступил на шаг, чтобы лишний раз не тревожить. Ему казалось, что в этот момент он забыл, как правильно дышать, и почувствовал липкий страх, начинающий заполнять нутро.       Патрик буквально физически ощутил, как тот хрупкий мир и невесомое счастье, им обретенные, вот-вот готовы разлететься на куски.       Джошуа тем временем пошатнулся, затравлено осмотрелся, а потом тяжело уселся на ближайшую скамейку.       Патрик все же несмело шагнул к нему, чувствуя, как сердце колотится у самого горла обезумевшей птицей.       — Джош. Что случилось? Прошу, расскажи мне.       — Я… я уезжаю из Дерри, — голос Джошуа звучал хрипло, слова давались ему с явным трудом, однако взгляд постепенно обретал ясность.       — Когда ты…       — Сегодня. Я бы прямо сейчас уехал, сию же секунду, да у меня есть обязательства, которые я никак не могу отменить. Но я справлюсь за несколько часов, — Джошуа запустил обе руки в свою шевелюру и взлохматил волосы. Он говорил словно бы с Патриком и одновременно не с ним.       — Джош. Кто напал на тебя? — Патрик достал из заднего кармана платок. — Вот, прижми. У тебя кровь идет...       Джошуа смотрел на протянутую вещь несколько секунд, а потом взял платок и осторожно приложил к щеке, тут же зашипев от боли.       — Если я тебе расскажу, ты решишь, что я спятил.       — Нет, — Патрик решительно сел рядом и сжал свободную руку Джоша в своих ладонях, — в Дерри иногда много странного случается. Я не удивлюсь.       Джошуа пристально вгляделся в его лицо, а затем отвел взгляд, медленно заговорив:       — Знаешь, я мало чего боялся в своей жизни. Но вот каких тварей я не переношу, так это опоссумов. Смешно звучит. Они как крысы, только такие… пучеглазые, противные и больше размером. Когда я был маленьким, мать отвела меня в контактный зоопарк. Не знаю каким образом он там очутился вне клетки, но там был опоссум. И эта тварь вцепилась мне в руку. До сих пор иногда вспоминаю этот момент, хотя, казалось бы, столько времени прошло.       Джошуа замолчал на несколько секунд, а затем продолжил. Патрик же тем временем ощущал, как все тяжелее и тяжелее становится у него на душе, а сердце охватывает очень нехорошее предчувствие. Он в глубине души уже понял, что услышит, догадался в тот самый момент, как его друг заговорил о своих страхах.       — Сегодня я, как всегда перед походом в парк, отправился на прогулку. Дом, в котором я снимаю квартиру стоит как раз на окраине города, сам знаешь, и оттуда рукой подать до ближайшего леса. Тропинки там протоптанные, явно не мне одному нравится бродить в подобных местах. И когда я вышел на поляну, то почувствовал, словно за мной следят. Я обернулся и там… там сидела эта тварь. Этот опоссум. Только он был ростом с хорошего быка.       Джошуа побледнел сильнее и его всего передернуло от одного воспоминания о пережитом. Патрик с трудом удержал себя от того, чтобы не зажмуриться и начать мотать головой. Как же ему не хотелось верить в этот рассказ, но и не поверить он не мог. Он все еще держал своего друга за руку и чувствовал — тот говорит правду.       — Эта тварь открыла свою пасть, полную острейших огромных зубов, и запищала. Именно запищала. Да так противно и мерзко, что я подумал у меня глаза вытекут. А потом она кинулась на меня. Знаешь, я плохо помню, как убегал. Знаю только, что никогда еще не бегал так быстро. Я, кажется, несколько раз падал, и в какой-то момент когти этой мерзости сумели зацепить мое лицо. Но я все равно сумел сбежать. Я знаю, как это дико звучит, особенно учитывая то, что у опоссумов, насколько я помню, нет таких огромных клыков. А когда я подскочил к дому и обернулся, то твари рядом со мной уже не было. А у самой границы леса я увидел клоуна. Знаешь, такого странного, словно бы старомодного.       Патрик только лишь кивнул, чувствуя, как холодеет у него на сердце. О да, он прекрасно знал какого клоуна увидел Джошуа.       — Он заговорил, и пусть стоял он далеко, я все равно слышал каждое слово. Этот гребаный урод велел мне убираться из города и чем скорее, тем лучше. Мол я все же принес пользу, а потому он сделает мне одолжение и даст шанс унести отсюда ноги. Потому что теперь я, видите ли, буду приносить лишь вред. А затем он улыбнулся. И знаешь, что? У него была полная пасть острых зубов, как у того опоссума. Не рот, а именно пасть. Патти… ты хороший парень, я знаю. Но моя щека горит огнем и говорит мне, что все мной пережитое вовсе не галлюцинация. И… я буду последним кретином, если останусь в этом проклятом городишке еще хотя бы на день. И я подумал, что будет нехорошо вот так пропасть, не сказав тебе ни слова.       Патрик глядел на Джошуа и ощущал, как комок подкатывает к горлу. И, одновременно с этим, в груди разгорается яростный жар. Он облизал губы, а потом вдруг решительно выпалил:       — Тогда… возьми меня с собой, Джош.       — Это будет называться похищением несовершеннолетнего.       — Мне всего пару месяцев до шестнадцати. Да, я молодо выгляжу, я знаю, но ведь мы можем и соврать. Это если кому-то будет до этого дело. Джош. Мне невыносимо в этом городе. У меня нет друзей, кроме тебя. А школа… да кому она вообще важна? Я… я не вижу своего будущего без тебя. Пожалуйста, не бросай меня.       Джошуа смотрел на Патрика несколько мучительных минут, что-то словно бы прикидывая в уме. А потом вдруг легонько кивнул и улыбнулся, в этот момент выглядя практически так же, как в обычные дни:       — Раз ты так просишь. Около восьми вечера я буду у входа в Общественной Центр Дерри. Закажу оттуда такси до Бангора. Ну, а дальше как пойдет. Если не струсишь — приходи. Но учти, я не стану тебя специально дожидаться, понял?       Патрик лишь молча кивнул. В груди его сейчас слишком сильно жгло, и он сомневался в своей способности говорить внятно.       Джошуа же высвободил руку и поднялся.       — А теперь я вернусь домой. Мне надо переодеться, принять душ и выпить аспирин. И затем закончить свои дела в этом городишке. Бывай, Патти.       С этими словами Джошуа гораздо более уверенной и плавной походкой направился в ту сторону, откуда пришел. И даже не оглянулся.       Патрик же еще добрых полчаса сидел на скамейке, уставившись в одну точку и сжимая кулаки так, что побелели костяшки.       Оно напало на Джошуа. Снова посмело беспардонно и нагло вмешиваться в его, Патрика, жизнь, разбивая ее на куски. И ничего, абсолютно ничего с этим нельзя было поделать.       Патрик был собственностью Пожирательницы, и та четко дала это ему понять. И теперь, лишь по своей прихоти, стремилась отобрать то хорошее и ценное, что посмело зародиться в жизни ее игрушки. Просто потому, что Ей так пожелалось.       Или Оно видит общую картину намного шире и дальше.       Патрик встряхнул головой, отгоняя непрошенные и лишние мысли. Даже если он видит ограниченно, если не осознает всего целиком, как было в свое время с братьями Андерсонами — плевать. В конце-концов это его жизнь, и его выбор. Ему было хорошо здесь и сейчас, и он не хотел терять все это. Не хотел снова погружаться в отвратительную пучину отчаяния и безысходности.       — Да почему ты просто не можешь оставить меня в покое? Тварь. Ненавижу.       Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.       Это слово крутилось к голове словно заевшая пластинка, вытесняя собой все остальные мысли. Патрик вскочил, рукой быстро вытерев глаза и ощутив под пальцами влагу — бессильные слезы ярости.       Со всех ног он кинулся домой. Обида, гнев и отчаяние, казалось, затопили его с головой, туманя разум. Патрик почти не помнил, как преодолел большую часть пути, как забежал в дом и заперся в своей комнате, как принялся лихорадочно собираться.       В какой-то момент он просто осознал, что стоит, держа в руках до отказа набитый рюкзак, а все остальные вещи, посчитанные ненужными, хаотично разбросаны по всей комнате.       Патрик взглянул на рюкзак, а потом опустился прямо на пол, обхватив голову руками. Злость никуда не делась, но теперь отступила на второй план, вытесненная страхом и какой-то обреченностью.       Его не выпустят из города.       Он осознал это совершенно точно. Не для того Пожирательница прогоняла Джошуа прочь, чтобы отпускать с ним Патрика. Не для этого Оно берегло свой инструмент, который мог бы помочь отомстить Алому Королю, более того, обязан был это сделать.       Патрик медленно поднялся на ноги и, закинув рюкзак на плечо, покинул комнату. Отец, как обычно бывало в это время суток, пьяным с стельку храпел в гостиной, а потому он беспрепятственно вышел из дому.       Он побрел обратно в Бэсси-парк, опустив голову и не глядя по сторонам. Патрик не спешил, понимая, что это вовсе ни к чему. На душе было муторно и тошно. Лихорадочное возбуждение, подогреваемое желанием поскорее покончить со всем, ушло, и его заменила липкая и противная слабость, как туман облепляющая сознание.       Как же ему надоело быть игрушкой, инструментом, вещью, в которой не видят личности. Того, с чьим мнением не считаются, чьи желания не учитываются, и кто отчего-то всем обязан. Того, кто всегда принадлежит кому-то — Судьбе, которая зачем-то выбрала именно его, Цели, которая теперь его хранит, Пожирательнице, которая хочет с помощью него отплатить своему недругу — но только не самому себе.       Что бы он ни сделал, чтобы ни предпринял — все было бесполезно. Патрик не сомневался, что Оно либо перехватит его на пути из города, либо даже еще раньше. И он был бессилен перед мощью этого существа.       Так ли бессилен?       Мысль словно пришла откуда-то извне, коснувшись сознания прохладным ветерком. Будто-то кто-то ласково прошептал эти слова прямо ему в разум. Патрик замер, а потом передернул плечами и уже куда более быстрым шагом направился в парк.       Да, он мог сделать немного, но совсем ли уж беспомощным он являлся? У него была своя сила. Когда потребовалось, он сумел ранить такое непостижимое существо, как Атропос. Он сумел забрать Натали у Случая и передать Цели. Быть может, точно так же он сможет заполучить и собственную свободу.       Патрик уселся на скамейку и запустил пальцы в волосы. Он сейчас совершенно не задумывался, как выглядит в глазах окружающих, его занимали лишь собственные лихорадочно мечущиеся мысли.       Оно не выпустит его из Дерри и может попросту демонстративно убить Джошуа на его глазах, если Патрик попытается пойти против. Быть может, именно это Пожирательница и собирается сделать. В очередной раз преподать урок покорности своему зарвавшемуся человечку, чьи стремления, без сомнений, уже давно известны ей.       Значит, следовало сделать так, чтобы они с Джошуа успели покинуть город и уйти достаточно далеко прежде, чем Оно сообразит, что к чему. Например, как-то замедлить или попытаться усыпить.       Мысль о том, чтобы попробовать убить Оно Патрик тут же отбросил. Во-первых, он сильно сомневался, что у него хватит на это сил. Пожирательница была куда могущественнее Атропоса, и с ней мог не пройти фокус со стиранием из реальности. Во-вторых, сколь сильной бы ни была злоба, смерти Оно Патрик совсем не хотел, равно как и разрушения родного города, прочно связанного с создавшим его существом. Все же, несмотря ни на что, слишком многое объединяло его с Пожирательницей, чтобы он мог просто закрыть на это глаза.       Да Патрик и не стремился к кровавой развязке. Он всего лишь хотел, чтобы его оставили в покое и позволили самому выбирать свой жизненный путь.       Не меняя позы Патрик один за другим обдумывал способы остановить Оно, но никак не находил нужного. Он примерно представлял, что можно было сделать, но где-то в глубине души ощущал — сил его все равно недостаточно. Чего-то не хватало, он упускал какую-то важную деталь.       — И о чем это так крепко можно задуматься в такой прекрасный денек?       Патрик вскинул голову. Прямо перед ним стоял широко улыбающийся мужчина. Глаза его блестели нездоровым весельем, а на щеках горел лихорадочный румянец. Он был одет в простые и потертые джинсовые куртку и штаны, а на плече его висела большая и до отказа набитая чем-то спортивная сумка.       Патрик поежился, ему показалось, словно температура воздуха разом упала на десяток градусов. Было что-то странное в этом незнакомце, что-то неестественное, отталкивающее. И, одновременно, отчего-то знакомое.       — Простите, не думаю, что разговаривать с вами будет хорошей идеей, — Патрик нахмурился, понимая, что совершенно не хочет беседовать с этим странным человеком. Более того, все внутренние инстинкты настоятельно требуют от него встать и уйти подальше как можно скорее.       — О, какой я невежливый! — незнакомец, казалось, ничуть не расстроился и не удивился словам Патрика. — Даже не представился, а уже что-то требую. Я Реджинальд. Реджинальд Фарис. Я путешествую, следуя велениям свой души, ну и в поисках заработка, как же без этого.       Реджинальд хохотнул, а Патрик напрягся. Говорить с этим человеком не хотелось вовсе не оттого, что тот являлся незнакомцем. Он мысленно уже готов был вскочить с лавочки и бежать прочь во всю прыть. Но все же решил проявить ответную учтивость.       — Патрик Дэнвилл. И, наверно, мне пора уходить. Простите.       — О, конечно-конечно! Дороги… Эх, дороги! — Реджинальд заулыбался так широко, что, казалось, его лицо вот-вот треснет. — Как же отрадно путешествовать и когда тебя ничего не держит при этом, не так ли? Ты словно ветер, сам себе хозяин. Вот это жизнь! Только вот на жизнь эту не всегда хватает средств. Видишь ли, я частенько бываю в этом парке и уже много раз видел тебя с таким приятной наружности человеком. Мистером Джошуа Дейном. Сегодня он обещал встретиться со мной тут, но отчего-то не пришел. Вот беда! Не знаешь, что случилось? А то у нас намечалась одна сделка!       — Джошуа… нездоровится. И мы… то есть он сегодня уезжает из города. Навсегда.       — Ох, какая досада! Это получается зря я тащил сюда эту тяжеленную сумку! — голос Реджинальда, тем не менее, звучал все так же бодро и весело. Он скинул со своего плеча сумку, и та с глухим стуком приземлилась на землю. — Я ведь приторговываю маленько. Знаешь, есть вещи, которые так просто не достать, вот старина Реджи и помогает хорошим людям.       Реджинальд задорно подмигнул Патрику, отчего по спине у того пробежал холодок. Он сглотнул и поднялся со скамейки, при этом не спуская настороженного взгляда с этого странного и жуткого человека. Отчего-то пришла мысль, что этот Реджинальд Фарис торгует оружием или наркотиками, а может еще чем-то похуже. Вот только зачем бы Джошуа могло потребоваться нечто подобное?       Словно не замечая взгляда Патрика и его готовности удрать, Реджинальд открыл сумку и принялся с огромной скоростью и энтузиазмом раскладывать все, что было в ней прямо на скамейке.       — Этот мистер Дейн, он художник. И любитель всяких диковинок, так он по крайней мере заявил старине Реджи! Вот я и расстарался. Как думаешь, что-то из всего этого могло бы приглянуться ему? Возможно ты захочешь порадовать своего знакомого подарком, а? А может быть тебе самому что-то приглянется, малец?       Уже собравшийся было сорваться с места, Патрик замер, завороженно глядя на то, что извлекал из своей сумки Реджинальд. Нет, это оказались вовсе не оружие или наркотики. Это были альбомы для рисования, самые разные. Большие, маленькие, толстые, тонкие. И, похоже, не все они были сделаны из бумаги. Следом за ними последовали причудливой формы кисти, карандаши, краски самых необычных цветов, какие-то мелки, тушь…       В одно мгновение на скамейке словно развернулась небольшая лавка товаров для рисования.       Патрик уже не думал о странности мистера Фариса и о том безотчетном страхе, который он вызвал поначалу своим таким внезапным и беспардонном появлением. Не волновали и его утверждения о знакомстве с Джошуа — хотя Джош никогда не рассказывал Патрику о таком странном человеке. Как и то, что сам Патрик никогда раньше не видел Реджинальда в парке, хотя тот утверждал о частом своем тут пребывании.       Все внимание Патрика было приковано к тем удивительным вещам, которые Реджинальд выложил перед ним. Потому что он понял, чего ему не хватало и почему он ощущал такое бессилие перед мощью Оно.       Потому что важным было не просто нарисовать что-либо. Огромную, можно сказать, решающую роль играло чем и на чем рисовать.       Медленно, словно загипнотизированный, Патрик протянул руку и провел ею над товарами, едва касаясь их кончиками пальцев. И если бы сейчас Реджинальд окликнул его, запрещая трогать не свои вещи, тот бы его попросту не услышал. Но Реджинальд Фарис молчал.       Рука Патрика замерла над очень тоненьким и с виду неприметным альбомом. Да и альбомом, по большому счету, эту вещь не поворачивался назвать язык. Простая черная, словно бы поглощающая свет, твердая обложка, под которой, судя по всему, было всего лишь несколько страниц. Чуть поколебавшись, он взял ту в руки. Альбом ощущался практически невесомым. Открыв его, Патрик обнаружил, что внутри только две страницы — мягкие и на ощупь, но в то же время явно очень плотные и прочные.       Как будто бумага начала превращаться в кожу, да процесс так и замер где-то посередине.       — О, отличный выбор, малец! Знаешь, есть вещи, которые в вашем городишке не достать. Да что там, не достать даже в этой стране. Так просто их не купишь. Можно представить будто они вообще сделаны в другом мире, — Реджинальд расхохотался своим словам, словно только что отмочил лучшую шутку на свете.       Патрик встряхнул головой, сбрасывая оцепенение, и, захлопнув необычный альбом, вновь с настороженностью взглянул на этого странного мужчину.       — Простите. Я забылся. Если эти вещи так ценны, у меня наверно не хватит денег их купить, мистер Фарис.       Но Реджинальд только замахал руками:       — Что ты, что ты! Ты же так мне понравился, малец! Такой внимательный… К тому же, если тебе по душе придется товар, то когда-нибудь ты или твой друг Джошуа что-нибудь еще у меня купите. Можешь считать это рекламным ходом. Я дарю тебе эту чудесную вещь, а также любую кисть к ней — но только, чур — одну! Уж поверь, всяческие годные к рисованию диковинки мне не трудно достать, это для меня сущая мелочь. И я буду ждать, что вы, парни, когда-нибудь пожелаете заказать что-то покрупнее. И вот тогда я наварюсь на вас, ох и наварюсь!       Слова Реджинальда, полные лихорадочного и неуемного веселья, слились в какой-то несвязный поток, Патрик никак не мог уловить их смысл целиком. Да ему это было уже и не нужно. Он понял только одно — этот странный человек готов отдать ему альбом. И это было самым главным. Явная нелогичность поступка Реджинальда: его готовность расстаться с дорогой и редкой вещью задаром, тогда как не было никакой гарантии, что он еще когда-нибудь пересечется с этим потенциальным покупателем — в любое другое время, насторожили бы Патрика.       Но не сейчас.       У него появилась возможность остановить Пожирательницу, появилась возможность стать по-настоящему свободным от Нее. И эта возможность пьянила сильнее любого алкоголя, затмевая весь здравый смысл напрочь.       Точно так же это слишком своевременное и до крайности странное появление Реджинальда, его напор, его готовность отдать даром ценную вещь — именно ту вещь, какой ему и не хватало — нисколько не насторожили Патрика.       Он прижал драгоценный альбом к груди и снова провел рукой над товарами Реджинальда. И почти сразу замер, находя нужное: изящный и слегка искривленный карандаш темно-красного цвета. Словно веточка какого-то странного дерева, у которого вместо соков — кровь.       — И снова отличный выбор! Малец, а у тебя есть вкус! — Реджинальд радостно хлопнул Патрика по плечу, отчего все его тело будто бы на миг заморозили — настолько ему стало холодно.       Не обращая внимания на то, как Патрик отшатнулся от его прикосновения, Реджинальд принялся сгребать свои товары обратно в сумку. При том действовал он крайне небрежно, словно имел дело не с дорогими, ценным и необычными вещами, а с каким-то хламом.       Потому что все остальное и есть хлам. Декорация, дабы создать иллюзию выбора.       Патрик отмахнулся от тех нехороших предчувствий, которые начали одолевать его. Это не важно совершенно. Важно лишь то, что он держит в руках. Свою свободу.       — Мистер Фарис, я пойду. У меня есть… дела.       И, не дожидаясь ответа, Патрик развернулся, закинул на плечи свой рюкзак и едва ли не бегом бросился прочь. Его не волновало уже, посчитает ли такое поведение Реджинальд слишком грубым, как и сам этот странный человек уже его не волновал. Все мысли захватило лишь грядущее.       То, каким взглядом — горящим неистовым торжеством и предвкушением — смотрел вслед Патрику тот, кто назвался Реджинальдом Фарисом, он тоже не заметил.       Патрик шел быстро, а вскоре не в силах противится внутреннему нетерпению перешел на бег. Все события этого дня, да и дней прошлых сейчас всплывали в памяти. Как им пользовались, играли, когда было нужно, как бросили и оставили одного, когда он нуждался в помощи. Как отобрали то хорошее, что только-только возникло в его жизни. И теперь пытаются сделать это снова.       Сомнения, те их крохи, которые еще были, развеялись окончательно. Теперь внутри пылала лишь ярость — огромная, горячая, обжигающая.       Оказавшись около бетонного цилиндра насосной станции, Патрик сбросил рюкзак с плеч и, покрепче перехватив альбом и карандаш, спустился под землю. У него не было с собой ни фонарика, ни спичек, но это совсем его не заботило. Отчего-то все больше крепла уверенность — он не заблудится и не расшибется в темноте канализационных тоннелей.       Его словно со всех сторон окутала сила — его собственная сила, все это время дремавшая внутри и находившая ранее выход лишь во время рисования. Эмоции Патрика, его злость и жгучее желание защитить себя и того, кто был ему дорог, теперь словно бы сорвали некий заслон внутри, и заставили энергию выплеснуться наружу, концентрируясь и с невероятной четкостью работая именно так, как того было нужно в данный момент.       Никогда ранее Патрик не чувствовал такой уверенности, такой легкости и одновременно тяжести. Это было странное, противоречивое, но тем не менее будоражащее чувство. Он где-то в самой глубине сознания понимал, что сейчас расходует какой-то возможно весьма ценный внутренний ресурс, к которому чисто случайно, на пике его эмоций открылся доступ, и который не следовало бы расходовать никогда. Но ему было все равно теперь.       Злость гнала его вперед. Одну руку Патрик выставил перед собой, чтобы не врезаться в стены, другой крепко сжимал альбом и карандаш. Скорость ему невольно пришлось сбавить, чтобы не переломать себе ноги, случайно споткнувшись обо что-то. Неизвестно, сколько он пробирался таким образом в глубину, но здесь, во тьме, само понятие времени стиралось.       Когда тоннель стал заметно шире, а из стен полился знакомый зеленоватый свет, Патрик замер, переводя дух. А затем открыл альбом, и, покрепче стиснув карандаш в руке, осторожно двинулся вперед.       Оно ждало его в зале совсем рядом с логовом. Прямо как тогда, когда Патрик приходил просить помощи. Вот только вместо Пеннивайза около неприметной деревянной дверцы стояла Роберта.       Патрик замер, не приближаясь слишком близко. Роберта выглядела спокойной, даже какой-то отстраненной.       — Ты слишком часто заходишь туда, куда не следует, малыш Патрик. Я тебе уже говорила — тебе тут не место. Но, похоже, мои слова уже не имеют для тебя значения.       — Интересно, почему же? Не задавалась никогда таким вопросом, а, Бобби? — Патрик не отрываясь глядел на нее.       К ярости в душе его вновь примешалась горькая обида. Крепче сжав карандаш в пальцах, он принялся наносить на бумагу быстрые штрихи. Ему даже не требовалось смотреть, как он рисует, Патрик и так знал, что делает все верно, полностью доверившись своим рукам.       Роберта теперь смотрела прямо на Патрика, чуть склонив голову, по-прежнему не проявляя агрессии, однако взгляд ее стал настороженным.       — По-твоему, меня должны волновать такие мелочи? Тогда ты еще глупее, чем я полагала. Убирайся отсюда, мелюзга. Пока тебе еще есть на чем это сделать.       Оно чувствует силу. Но не рисунок. Бумага сокрыла нарисованное.       — Да, ты только и можешь, что требовать и приказывать. Я давно это понял, — Патрик зло прищурился, позволяя своим эмоциям затопить себя, давая им укрыть все свои помыслы, — и я бы ушел, но ты ведь не отпустишь меня, так? Не для того ты посмела напасть на Джошуа.       — Посмела? — вот теперь в голосе Роберты прорезалась злость. — Это мой город, мелюзга, и творить я вольна, что захочу. Твой драгоценный Джошуа, если будет достаточно умен, уберется отсюда и останется цел и невредим. По-моему, это и так непростительная милость.       — Неужели? Значит ты решила, будто я буду счастлив лишь от осознания того, что Джош где-то там, вдали от меня, но живой? Это по-твоему милость? Решать за меня, как и где мне жить, отбирать того, кто наконец-то хоть что-то начал для меня значить. Тебе радостно видеть, как я страдаю, не так ли? О да, ты в этом воистину ненасытна!       — Последи за своим языком, мелюзга, а то очень быстро можешь его лишиться. В прямом смысле! — Роберта оскалилась, глухо зарычав.       Патрик понял, что внешний вид оказался обманчив, и Оно не просто злилось, а было в бешенстве. Не оставалось сомнений, что Пожирательница прекрасно знала обо всех его планах, о его чувствах и желании противостоять ей. И нарочно подпустила его к себе так близко, позволив столь далеко зайти, и даже не пыталась помешать ему рисовать, пусть и не могла определить, что именно он там рисует.       Потому что Оно было уверено — у Патрика ничего не выйдет.       — А мне надоело молчать, покорно все глотать и прогибаться под тебя, Бобби! — Патрик на секунду зажмурился, а потом уставился прямо в глаза Роберты. — Ты мне не указ! Это я помог тебе, когда ты была в беде, вытащил эти проклятые клыки из твоего тела. Я позволил тебе обхитрить мистера Хэнлона. А ты даже не попыталась спасти мою мать, хотя точно знаю — могла бы! Ты нарочно не сделала этого. Потому что тебе нравится жрать мою боль и страдания. Тебе нравится давать мне что-то хорошее, а потом это отбирать и смотреть как я мучаюсь. Ты не хочешь отпускать меня, ты хочешь меня просто переломать! И сейчас ты пытаешься отобрать у меня мою жизнь. Хватит! Не смей больше касаться Джошуа, и меня тоже!       — Ты много чего не понимаешь, мелюзга, — голос Роберты стал гораздо ниже, а сама она сделала шаг по направлению к Патрику, — так хватаешься за своего Джошуа… О да, как же вы, люди, падки на тех, кто готов гладить вас по головке. Думаешь, так будет всегда? Думаешь, твой дорогой Джошуа не видит тебя насквозь и не понимает, что он делает, зачем и какой это на тебя оказывает эффект?       — Замолкни! — Патрик чувствовал, что и его голос стал ниже от переполнявшей его ненависти. — Я больше не желаю слышать все то дерьмо, что льется из твоей пасти! Каким бы Джош ни был — пусть таким и будет. Я не желаю ничего слышать о нем, я хочу сам решать, как мне жить! Не смей очернять его… И не важно, что я там понимаю или нет. Я чувствую здесь и сейчас, это для меня важно, а не то, что там будет когда-нибудь. И я больше не буду тебе принадлежать. Никогда!       Неожиданно Роберта расхохоталась — громко, зло, издевательски.       — О, какой ты решительный. И жалкий в своем сопротивлении мне и попытках приказывать. Пытаешься угрожать мне? И что же ты сделаешь? Этот город — мое место, и тут я устанавливаю правила. Твои попытки что-то изменить обратятся в ничто, твоя сила против моей не более чем пшик. Думаешь, сможешь меня стереть, как того жалкого хлюпика?       — Нет, — Патрик глубоко вдохнул и медленно выдохнул, крепче стискивая карандаш. Он закончил свой рисунок. Осталась последняя деталь, — ты же видишь, что у меня нет с собой ластика. Потому что стирать тебя я и не собирался.       А потом Патрик решительно опустил карандаш, резкими, быстрыми движениями заканчивая рисовать то, что начал.       Оно громко и зло зарычало, метнувшись к нему, наконец ощутив, что происходит. Поняв это, уловив отголоски мыслей Патрика, до того скрытых то ли благодаря его силе, то ли из-за необычных свойств альбома и карандаша. Но было уже слишком поздно.       Воздух вокруг Пожирательницы засветился, а потом сгустился, обретая форму и материальность. Создав вокруг просторную клетку.       Оно врезалось в прутья, и тут же с шипением отскочило назад. Пожирательница взвыла, яростно и неистово, и кинулась к прутьям, пытаясь сломать их, изогнуть, выбраться наружу. В бешенстве она металась внутри клетки, растеряв всю собранность. И, казалось, сам разум.       Молча Патрик наблюдал за тщетными попытками Оно выбраться. Он не чувствовал никакого ликования. Внутри была лишь пустота и отвращение. Ему хотелось только поскорее уйти и забыть это место, Пожирательницу, да и сам этот город.       — Что ты натворил! Что ты сделал со мной?! — Оно снова завыло от ярости и бессилия, и замерло, оставив попытки сломать клетку. Медленно выражение злости на лице Роберты сменилось потрясением и ужасом. — Я не могу измениться… Не могу сменить форму! Патрик! Как ты посмел?!       Медленно Патрик развернул рисунок и показал его Роберте.       — Потому что я нарисовал тебя так. Именно в этой форме. Потому пока ты в этой клетке — ты только лишь Роберта. Ты не сможешь покинуть ее, просто перейдя на другой уровень или став аморфной.       — Патрик, выпусти меня! Ты не понимаешь, что творишь! Этот альбом… Он же из Крайнего Мира! — Роберта вцепилась руками в прутья клетки так, что пальцы ее побелели, и теперь в ее голосе звучало почти что отчаяние. — Он не просто так попал в твои руки. Теперь я понимаю, почему не могла прочесть твои мысли как следует. Ты не должен покидать Дерри, вне его я не смогу тебя уберечь…       — Прекрати нести этот бред! — Патрик со злостью захлопнул альбом и убрал его за пазуху. — Мне до смерти надоело это слышать! Хватит прикрываться своим желанием защитить меня. Это не так. Ты просто хочешь отомстить, и я — твой инструмент. Так вот, мне уже осточертело себя таковым ощущать. Я просто хочу жить! И, желательно, подальше от тебя!       — Ты хочешь жить и все забыть, но про тебя не забудут! Как ты этого не понимаешь, глупый ребенок! Заперев меня тут, ты ничего не изменишь! Только сильнее навредишь… освободи меня, немедленно!       — Ни за что… Больше я не принадлежу тебе.       Патрик развернулся, чувствуя спиной неистово горящий взгляд Пожирательницы. До его ушей долетел ее неожиданно тихий, полный злой горечи голос, почти шепот:       — Патрик, выпусти меня. Я отпущу тебя из Дерри. И катись куда пожелаешь, хоть к самому Алому Королю.       Оно признало свое поражение.       — Я тебе не верю. И знаешь, я все же не такой дурак, каким кажусь. Ты и без меня прекрасно выберешься из этой клетки, просто тебе потребуется на это время. А нет… тогда это будет веским поводом тебе попробовать впасть в полноценную спячку.       И с этими словами Патрик кинулся прочь. Оно кричало что-то ему вслед, звало, требовало и приказывало, но усилием воли он отсек этот голос от своего сознания, приказал себе не вслушиваться. Все закончилось. На самом деле закончилось. Он больше не пленник этого города, каковым ощущал себя до этого момента.       Невероятная легкость и радость затопили Патрика с головой, он пробирался по тоннелям канализации так быстро, как только мог. Сила все еще вела его, и спустя продолжительное время он выбрался из того же цилиндра насосной станции, в какой и забрался ранее.       Лишь оказавшись на свежем воздухе Патрик ощутил, как сильно он на самом деле устал. Все тело ломило и ныло, голова кружилась, во рту пересохло. Силы, которые он использовал, иссякли, и теперь он чувствовал себя словно бы постаревшим лет на десять, а то и больше. Хотелось просто упасть и не шевелиться так долго, как это только будет возможным.       Но Патрик не мог позволить себе подобной роскоши. Джошуа ждал его.       Сбросив с себя промокшую и пропахшую канализацией одежду, Патрик переоделся, достав из рюкзака чистые вещи. Грязную одежду он оставил прямо рядом с цилиндром, и там же хотел оставить и альбом, но в последний момент передумал и сунул его на самое дно своего рюкзака.       А затем почти бегом направился к зданию Общественного Центра Дерри.       Джошуа стоял у самого входа, и, судя по удивленному выражению его лица, Патрик едва успел вовремя.       — Надо же, у тебя все-таки хватило пороху прийти. Не ожидал, Патти. Но что же, уговор есть уговор. Ты можешь пойти со мной.       Патрик, задыхающийся от бега, был не в силах ответить внятно и только счастливо улыбался.       — Но смотри, Патти, это именно твой выбор, не мой, — Джошуа чуть нахмурился, и крепко взял Патрика за плечо, — я иду на большой риск, забирая тебя с собой. Если твои родные решат, что я похитил тебя, потому что ты несовершеннолетний и якобы не в состоянии решать за себя сам, у меня будут большие проблемы. Поэтому ты должен понимать, что отныне обязан слушаться меня во всем. Абсолютно во всем, Патти.       — Конечно, Джош. Я сделаю для тебя все, что пожелаешь.       — Вот и отлично, Патти, — во взгляде Джошуа промелькнула какая-то эмоция, но она так быстро исчезла, что Патрик не смог понять ее значение.       Но это уже было не важно. Главное, что Джошуа теперь рядом с ним, и все обязательно будет хорошо.       Меньше, чем через четверть часа Патрик Дэнвилл покинул Дерри.       И искренне верил, что больше уже никогда сюда не вернется.