Я открываю глаза – надо мною стоит Великий Ужас, которому имени нет.
В последний раз, когда Избранную города Лит-Муатара видят относительно целой, ее глаза испуганно округляются, а с губ рвутся слова протеста. Около половины от фразы, не более: все остальное чей-то Босс высказывает уже в лица своим похитителям. Правда потом, проморгавшись, она оценивает обстановку и высказывается еще раз, но уже более обстоятельно и цветасто. И крепость матроны, преждевременно назвавшей себя Вальшаресс, содрогается от чуждого этому плану колдовства. И наступление захлебывается, не начавшись, а руки Провидицы бессильно виснут вдоль тела. Вален едва успевает ее удержать – перехватить за плечо, не позволив тем самым сделать пару фатальных шагов вперед. Перчатка пачкает белое одеяние ржавчиной, при виде которой тифлинг, что даже забавно, испытывает угрызения совести. Он медленно, как в дурном сне, становится перед дроу, игнорируя шепот и грозовую тучу растерянности, витающую над ополчением. Он не смотрит им в лица, он вообще никуда не смотрит, лишь наблюдает, как в глазах Провидицы тухнет последний свет. Она задирает голову, и Вален отслеживает ее взгляд, направленный на уходящую куда-то под купол пещеры башню и окна святилища. Провидица, хрупкая, мудрая, просит свою богиню защитить и помочь, а вот Валена не видит в упор. Шепчет и шепчет, а сама ему, кажется, и до груди-то не достает; Вален замечает это впервые со дня их встречи, и только теперь его по-настоящему пробивает на дрожь. Провидицу он передает из рук в руки первому же прорвавшемуся вперед мальчишке – распоряжается увести и укрыть, а когда все закончится, бежать не оглядываясь. Пообещав себе не смотреть, как среди разномастных – и вновь подчиненных ему – бойцов теряется дроу в белых одеждах, прощаясь, тифлинг почти нежно стирает с ее скулы пещерную грязь. Все внимание ополчения, как живого, так и механического, приковано к нему. Весь мир, кажется, затаил дыхание, такая уж вокруг стоит тишина – недоумевающая, но больше растерянная, тишина, которой нужен аккорд, чтобы снова начать дышать, но пока сил еще не хватает, не время. Молчит за воротами город – цитадель вражеских сил, и так в нем темно, что кажется, будто нет за оградой живых. Молчат, не ропщут лучшие ассасины Провидицы. Переминаются с ноги на ногу металлические гиганты – големы. Опустились крылья создания, когда-то спасенного от жестоких экспериментов ордена Викстры; светловолосая и вся какая-то белая-белая, дэва – единственная, кто не смотрит прицельно вверх. Она глядит себе под ноги, ее губы шевелятся, но речи особенно не спасают. Миг спустя ближайшие дроу расступаются, морщась от боли в отдавленных пальцах: что-то рвется вперед. Уткнувшись в ворота молчащей обители Вальшаресс, они не успели пролить ничью кровь, вот что смешно. Вален приказывает всем ждать, и сам ждет вмести с ними, и даже чуть-чуть удивляется своему ледяному спокойствию. Тому, как ровно стучит в груди сердце, как жмут сапоги и какая же жесткая под подошвами их земля. Тело твердит, что он пока жив, хотя, скорее всего, вскоре уже таковым не будет. Разум нашептывает, что отходить в спешке и быть догнанным в спину позорнее, чем лично увидеть тварей, которые выйдут из треклятых ворот. Тифлинг отчетливо помнит, что за спиной у него стоит целая армия, пусть и собранная по всем дырам и норам мрачного Андердарка, а один человек ни в коем разе не сможет перевернуть ход сражения, но ему нужно убедиться лично. Еще какая-то часть констатирует, что к чему-то подобному он готовился очень долго. Теперь – наконец-то – их (его) предали? Все подозрения тифлинг отметает с мрачным смешком, после чего кладет руку на цеп, ощущая, как привычно, удобно и убедительно отдается в ладонь оружие, и чувствует облегчение. Даже позволяет себе расслабиться – не в той степени, которую допускает Ризольвир, насвистывающий в нос какой-то мотивчик, но Вален, по крайней мере, ждет своего часа ссутулившись. Когда почва под ногами начинает подрагивать, когда все вокруг начинает подрагивать, а от концентрации магии в воздухе встают дыбом волосы (и Вален, отмечая, каким отвращением отдается под ребрами чья-то волшба, торопливо приглаживает свои), Ризольвир с сожалением пожимает плечами. В глазах оружейника тифлинг читает примерно то же, что давно понял сам. Говорить с Дикеном трудно. В основном потому, что кобольд, одержимый дурными предчувствиями, может только таращиться снизу-вверх с приоткрытой зубастой пастью. Немногим ранее его задвинули в самую середину, где безопаснее, а потом строго-настрого запретили приближаться к передовой, но Дикен обещание нарушает и какое-то время мнется позади Валена, не решаясь ни приблизиться, ни окликнуть. В итоге тифлинг затылком чует его присутствие, а еще этот запах – прогретая солнцем кожа, так не пахло ни от какого из встреченных им существ. Дикен хочет ответов и чтобы ему сказали, что делать; Валену он никогда особо не нравился, но теперь они остались вдвоем (а у кобольда Вален во всем Андердарке – один), и ему жаль это странное нелепое существо. Слов он в конце концов не находит и просто разглядывает новенькие ботинки и аккуратно прилаженные заплатки на Дикеновой накидке, вспоминая попутно, с каким размахом кобольд готовился к решающему сражению. В последнюю ночь перед наступлением ни он, ни его Босс почти что не спали. Сложно сказать, что послужило причиной: волнение девушки или желание крылатого ящера приодеться и поболтать, но настроение этих двоих не пропало даже с появлением незваного третьего. В ту ночь и Валену не спалось; свет посреди мирно дремлющего лагеря дроу настораживал, после краткого колебания тифлинг решил разведать обстановку. Очень скоро он обнаружил себя сидящим рядом с Избранной, сжимающим в руках чашку с чем-то горячим, да еще и в компании кобольда, который, казалось, решил напялить на себя все обновки зараз. После они говорили о грядущем-тире-героическом, Дикен возился со своей книгой, и надо признаться, то была не самая ужасная ночь. Теперь в когтистых лапах Дикена дрожит и звякает лютня, а Валену больше не хочется ничего вспоминать. Кобольд с самым что ни на есть виноватым видом делает хватку сильнее, но, резонируя, струны будто живут своей жизнью – так выглядит трусость, а может и смелость, прорастающая сквозь бессилие с трусостью пополам. И Вален передумывает вновь запихивать ящера в самый центр. Вален просит Дикена держаться за ним, а тот растерянно кивает, хотя глаза его, кажется, от ужаса так и прут из орбит. После они ждут и ждут – в полной уверенности, что те, за воротами, выйдут как минимум поглумиться. Ну и, в общем-то, дожидаются своего, когда город приходит в движение, сначала слышат – шаги чего-то громадного, кошмарный хруст и вопли, более подходящие для стороны побежденных, а затем видят – черный поток, лавину из дроу, то, к чему и готовились, однако лица нападающих перекошены, а у некоторых их и вовсе нет – лиц. Маски ужаса и недоумения, но в основном зияющие пустоты вместо лица и движения по наитию. Раздавая последние указания, Вален пространно думает, что уж чего-чего, а нежити на стороне Вальшаресс быть не должно, сами же перебили. Дикен за его спиной шумно сопит, принюхиваясь, а потом воет от боли и ярости, и все становится на свои места. Здоровенный, отвратного вида баатезу вышагивает прямо по спинам собственной армии. И что-то несет в руках. Как ребенка. И как ребенком же – хвастается, поднимает за шиворот, демонстрируя всем, кто хочет или не хочет смотреть. Тифлинг – не хочет: мажет по телу взглядом и на миг прикрывает глаза; Дикену тоже бы сказал не смотреть, а еще лучше – сам и заткнул бы, но поздно. Если тронуть его сейчас, наверное, можно остаться без пальца, а то и без двух. Вален ни разу не слышал, чтобы крылатый ящер издавал подобные звуки, но каким-то образом вопль о потере становится именно тем аккордом, который и нужен был всем, чтоб проснуться. Ополчение окончательно оживает и готовится принять бой. Баатезу, плененный по прихоти Вальшаресс, скалится, наклоняя рогатую голову. Обрывки цепей намекают, что матрона, из-за которой все началось, больше не представляет угрозы; дроу, подвернувшиеся под копыта, уже не встают. Вален не смотрит. Даже не прикидывает свои шансы на победу, пожалуй, первый раз в жизни с удовольствием поддаваясь бунту порченой крови. Кровь делает все цвета серыми, а мир – размытым. Кровь выбирает для него главную цель, и тифлинг будет идти к ней, несмотря на сотни и сотни препятствий. Преодолеет болезненное онемение в теле, сделает шаг, второй, сорвет горло в крике, став примером для всех, кто за ним. Поведет обреченное войско вперед, а после забудет себя в угаре заранее проигранного сражения - надеясь, однако, что та, кого тащит на своем плече баатезу, все то, что было ей ранее, уже протягивает ему руку.И я трублю в свой расколотый рог боевой Я поднимаю в атаку погибшую рать И я кричу им – "Вперед!", я кричу им – "За мной!" Раз не осталось живых, значит мертвые – встать!