Часть 1
7 ноября 2017 г. в 20:57
Сколько раз можно потерять жизнь и честь агента международной разведки? Сколько раз можно предать свое начальство, слить сведения агентуре другой страны, предать и их? Сколько раз можно провернуть одну и ту же операцию, долбаное колесо Сансары, — Персиваль уже и не знал ответа на эти вопросы.
Когда ты заигрываешься в шпиона-перебежчика, ты забываешь о том, что смертен. Тебе кажется, что ты все можешь — купить информацию, продать ее, написать лживый отчет, а затем бухать, как черт, в очередном баре. В том самом баре, конечно, — где работал этот задиристый, язвительный припанкованный мальчишка, Меркель. Ра-бо-тал.
Но иной раз смерть метит своим сухим поцелуем мимо тебя, — зато не менее метко. Жертвами становятся те, которых ты допустил до себя, кто сумел прорваться через всю твою паутину лжи друзьям, любовницам, связным. И тогда ты понимаешь, что ты не бессмертный, — когда на твоих руках умирает единственный парадоксально близкий тебе человек.
Лоррейн опустила дымящийся пистолет — палач, выполнивший свою работу.
Меркель истекал кровью на руках Персиваля, а тот, прижимаясь губами к холодеющему лбу парня, вспоминал.
Первая встреча: тот самый гей-бар, где легче всего можно было продать и купить информацию, — именно в этом баре чаще всего встречались агенты и связные.
Стакан — один на двоих, холодные пальцы на стекле, подкрашенные губы и ресницы бармена, и ощущение, что ты все же не зря столько врал и пил в этом чертовом Берлине.
Что-то родственное себе в этом бармене-панке, который одним словом мог завести всю недовольную молодежь в баре. А мог и успокоить, — в случае неожиданного визита полиции. Дэвид и сам был таким, еще до поступления в военную академию, до вербовки, до всех этих политических игр. У него было всё — молодость, свобода, будущее, — а он решил стать еще "круче", променяв свою свободу на карьеру шпиона. Стал, как же, нечего сказать.
Прогулка по крыше старого кинотеатра, странный поцелуй там же — романтика? Да нет, игра в попытку убить: Дэвид делает вид, что душит Меркеля, тот смеется, вися на крыше над Берлином, — и целует того в щетинистый подбородок, а Дэвид от неожиданности чуть не роняет парня вниз, — а потом резко втаскивает обратно, целуя уже по-серьезному, в губы.
— Пойдем на «Сталкера»?
— А пошли, — через черный ход, — и бегут, смеясь.
И миллионы ночей в душном баре, комнате Меркеля или отеле, где жил Дэвид, душные стоны, липкие от пота пальцы — и удивительное ощущение душевной полноты, настоящего слияния душ от секса, а не просто удовлетворения от хорошей ебли.
Дэвид и сам не знал, когда все стало серьезно. Когда фразы в духе: «Да он же мальчишка, а ты взрослый мужик! Включи мозги, а не член!» — начали уже по-настоящему тревожить. Когда он понял, что хотел бы просто жить, наслаждаясь нормальностью, а не вечной беготней за информацией по улицам, барам и борделям. Когда Меркель стал ждать его около подъезда, если Персиваль пропадал на задании. Когда шлюхи обоих полов стали, пряча глаза, обходить их обоих.
Когда Дэвид вдруг понял, что не может без Меркеля — потому, что в юном, нескладном задиристом пареньке было все, чего не хватало матерому спецагенту: беспечность, легкая безуминка, умение веселиться и не бояться, мать вашу, ни хрена не бояться, — в Меркеле была жизнь, которую у Персиваля отняли, мотая его по городам мира, как пешку в шпионских играх.
Конечно, Меркель тоже был шпионом, конечно, в Берлин он приехал по заданию, а не просто развлекаться, — развлечения, как и у Персиваля, были частью сценария, созданного враждующими правительствами, — но, в отличие от Дэвида, Меркель не потерял вкус к жизни, развлекаясь по расписанию. Он всегда был «на своей волне», — будто знал, что в любой момент может выйти из игры и стать свободным. Конечно, это было не так, — агенты из игры выходили любо в бессрочный отпуск, либо в могилу, — но у Персиваля не было и этого, пусть ложного, ощущения, что все вокруг — игра, где ты можешь в любой момент сказать «стоп» и выйти.
Лоррейн должна была убить Персиваля, — но в самый последний момент перед дулом пистолета промелькнул откуда-то вынырнувшая почти мальчишеская фигурка в нелепом желтом плаще:
— Дэвид! Нет! Беги!
Классическая дурацкая схема: я закрою тебя собой, я не отдам тебя смерти. На кой хрен?! Зачем, когда всё и так уже кончено?! Зачем спасать того, кто уже мертв?
Но Меркель выбрал единственно возможный вариант — просто потому, что. Просто потому, что ему было не похрен.
А Персиваль стоял и не мог пошевелиться: он не осознавал, что происходит. И лишь когда Меркель тяжело опустился на его руки, мелко вздрагивая в агонии, что-то пытаясь сказать, — в этот момент до Дэвида дошло, что, в общем-то, все и кончено.
Что их с Меркелем призрачную свободу пристрелил безжалостный светловолосый палач, мстивший за Дельфин, но, в первую очередь, — за себя, за то, что ее водили за нос. Мстившей за ложь.
Что и не было никогда этой свободы, — они с Меркелем слишком заигрались. И самая сладкая месть — уничтожить не предателя, а то, что дорого ему. Того, кто дорог ему. Именно поэтому агент Бротон убила верного ей Меркеля, а не предателя Дэвида.
Лоррейн ушла, не обернувшись, — она не стала добивать Персиваля.
Потому что знала, что следующий выстрел за ее спиной будет последним в жизни Дэвида: агент Сатчел сам вынес себе приговор.
На мосту застыли два тела: одно — в черной куртке, закрывающее собой дурацкий желтый плащ.
В Берлине на какое-то время будет тихо, а потом шпионская колесница закрутится по новой. Пыльный город превращает всех в свою тень, Дэвид, и вы с Меркелем для него — лишь топливо.