Королева и солнце

Мария Терезия смотрит в открытый молитвенник, но взгляд скользит мимо затверженных с детства строк. В комнатах королевы тихо. Придворные дамы прилежно склонились над рукоделием, изредка обмениваясь короткими фразами. Всем известно: её величество скромна и не одобряет чрезмерного веселья. Благочестие. Добродетель. Одиночество. Такими были покои её царственной свекрови в старости, ей самой это постепенное увядание суждено уже теперь. Как же рано… «Мир женщины, даже королевы, очень мал, дочь моя. В центре его — мужчина. Всегда помни об этом, и Господь тебя не оставит». Прошлое воскресает в памяти мгновенно: темные комнаты с тяжеловесной мебелью, куда невозможно проникнуть случайному человеку, забранные решетками окна, ткани приглушенных тонов, лишь изредка разбавленные тусклым блеском парчи, ровный стук четок, холод молельни — как невыносимо далеко осталось детство! Но суховатый тихий голос матушки настигает её даже здесь, при чужом дворе, в забытой Богом глуши. Сколько было тогда юной инфанте? Пять лет? Шесть? Мария Терезия всё помнит. И невыносимо скучает по строгости родного дома. Тяжесть испанского этикета — удел сильных, но она, слабая, почти безвольная, с рождения привыкла черпать в нем уверенность и искать защиту. Во Франции она словно осталась без корсета, незаметно, но постоянно поддерживающего душу. Какими жалкими выглядят улитки, вынутые из причудливых домиков! Такой же жалкой стала здесь и беззаботная маленькая инфанта. Где она теперь? После смерти Анны Австрийской исчезла последняя иллюзия опоры. О солнце нельзя опереться, оно лишь притягивает к себе. Дает, но и поглощает втройне… «Всё из-за беременности», — думает супруга Короля-Солнце, но знает, что обманывает себя: это не просто дурные мысли, такова её жизнь. Бросив косой взгляд на занятых рукоделием фрейлин, королева вздрагивает. В изящных поворотах склоненных над вышивкой головок, украшенных сложными прическами, в изгибах бровей, ярком блеске глаз ей чудится сторожкое любопытство. Там, за пределами комнаты, оно обернется злобным торжеством, сплетнями и очередным унижением. Или, что куда опаснее, торопливым почтительным докладом. Для чьих ушей он будет предназначен на сей раз? Не предугадать — знать обо всём, что происходит во дворце, желает не только Богоданный Людовик. Увы, она давно перестала быть невинной девочкой, с благоговением принимавшей свое Первое Причастие. Есть что скрывать, есть чего бояться. Грех… Тяжелый, жаркий, до жалобного стона, до утробного звериного воя, до бросающих в дрожь воспоминаний, даже теперь, почти восемь месяцев спустя. Слабая, никчемная, не способная поставить на место зарвавшихся мужниных фавориток, покорно принимающая неприязнь и презрение придворных, она тем не менее достаточно упряма, чтобы не отказываться от воспоминаний о коротком счастье. Да будет так. Её маленький мир неизмеримо далек от того, чему учила матушка. Общество лживых, распущенных женщин (но разве не такова и сама она с некоторых пор?), несколько комнат, молитвы, рукоделие, редкие визиты государя, приносящие короткое удовольствие и долгие слезы, чинные прогулки, смешной карлик Набо, в очередной раз растущий живот... Иного не будет. За высокими окнами шумит ненавистный лес, тянет сыростью. Скоро стемнеет. Словно в ответ на грустные мысли от низа живота поднимается горячая волна. Ребенок мягко толкает прижатую к складкам платья ладонь. Королева встает с жесткого неудобного кресла. — Дамы, достаточно. Оставьте нас, мы желаем молиться в одиночестве. Торопливые реверансы, склоненные головки, шелест юбок. Пестрая стайка женщин покидает комнату, отчего та на глазах становится темнее. Сразу же за дверью фрейлины начинают щебетать. Сколько планов роится за гладкими, не тронутыми морщинками лбами, сколько затей! Какие ожидания зреют в уже слегка выстуженных придворной жизнью сердцах! Во что они превратятся, когда закалка достигнет апогея?.. Иногда, очень редко, Марии Терезии хочется ударить наотмашь по одному из этих милых девичьих лиц. Так, чтобы из разорванной ногтями щеки брызнула кровь, чтобы очередная тварь, не важно, какая именно — все они одинаковы — упала на колени и молила о пощаде. Юг щедро одаривает своих детей огнем любви и гнева, кровь королевы Хуаны густа и теперь. Но она никогда этого не сделает — несчастье дарует отстраненность и учит думать. Чья вина, что дурная ученица до сих пор действует во вред себе? И проклятые слезы всегда готовы хлынуть из-под ресниц... — Скоро-скоро, скоро-скоро. — Набо вот уже некоторое время как проснулся, незаметно вылез из-под вороха одеял и теперь, пританцовывая, кружит по комнате, зажигая свечи. Бубенчики на колпаке ободряюще звенят, вторя глупой песенке. — Слезы — прочь, скоро ночь. Будет сын, или дочь. Глядя на черную кривляющуюся мордашку, нельзя не рассмеяться. Мария Терезия невольно улыбается, прикрывая лицо рукой. Один за другим вспыхивают желтые огоньки, в комнате становится светлее. — Молитвы потом, кот за окном, мягкою лапкой трогает сладко. Месяц родится, плоть истомится, карлик тебе, глядишь, пригодится. — Ох, Набо, ну что ты городишь! Как ты можешь мне пригодиться, глупыш?.. Черные глаза, посверкивая белками, смотрят почти свирепо, спрашивают «зачем притворяешься?». Королева вздрагивает и, расслабившись, садится на край постели. Балдахин откинут, подушки теряются у дальнего края широкого ложа. — Иди сюда, мой хороший! — шепчет она, протягивая руки. Набо, притопнув, скидывает колпак и, кувырнувшись вперед, оказывается на полу у скрытых тяжелой тканью коленей. Широко ухмыльнувшись, ныряет под юбки. Ей безразлично, что он не вполне мужчина. Его язык быстр и свиреп, он точно знает, как правильно раздвинуть женские лепестки и как добиться награды. Тело словно погружается в тягучий мед, дыхание учащается, нежный бутон набухает, вздрагивает, готовясь одарить вторгнувшегося влагой. Мария Терезия откидывается на спину, закрывает глаза и вспоминает полуденное солнце Севильи. Луч пронзает насквозь самую сердцевину её существа, заставляя раскинуть колени и жалобно застонать. Язык, чутко отзываясь, слизывает влагу и проникает вглубь. Королева вскрикивает. Горячие ладони Набо гладят тяжело содрогнувшийся живот, успокаивают. Ей хочется улыбаться и кажется, что и ребенок улыбается, разнежившись в этом невозможном солнце. — Хорошо для маленького, — говорит карлик своим странным высоким и хрипловатым голоском. — Крепкий ребенок — радость господину. Господина нет рядом, так я присмотрю. Не надо плакать — плохо. Хочется прижать его к себе, растормошить, даже приласкать — он же мужчина телом, хоть и маленький, не совсем же ему безразлично?.. Но непонятное выражение в темных глазах порождает странную робость, не дает протянуть руку. Может, потом. Ужин принесут в комнату через несколько часов. Она не намерена выходить к общему застолью, нездоровье — чудесный повод. Мария Терезия дремлет, удобно расположившись на боку среди подушек, и вспоминает другие темнокожие руки, громадный неутомимый член, дарующий безжалостно опаляющий лоно огонь, тот, что, затихая, греет ласково и ровно. Отчего вышло, что король, Господом данный супруг, центр её мира, именующий себя Солнцем, так невозможно холоден? А эти двое, один из которых даже не вполне человек, столь щедры и теплы? Не важно. Это тоже её мир. Набо… может, однажды она… Никогда больше в жизни Мария Терезия не заплачет так горько, как по утопленному приказом Людовика карлику. Даже будучи уличенной супругом и думая, что дочери нет в живых, она будет рыдать меньше. Холод в её маленьком мире возобладает окончательно. С Аннабой Ассинским она будет вежлива и приветлива, ни в чем не уронит изящную науку куртуазности и подчеркнуто не заметит его удивленного и разочарованного взгляда. Пожелания Короля-Солнце будут исполняться неукоснительно. Остальное не имеет значения, даже то, что настоящее солнце останется теперь лишь в редких, почти не нужных уже воспоминаниях.