Не было бы счастья...

Скачут кони голова к голове, гривы по ветру развеваются. А вослед, словно туча чёрная, войско басурманское летит, дождём из стрел осыпает. Свистят нагайки шелковые, да кони и без того едва копытами землю задевают. Обернулся Вольг, оскалился — басурмане всё ближе, стрелы всё гуще летят. Кабы не ворожба подлая Марьи Моровны, ведьмы проклятой, давно б перекинулись друзья в обличье звериное да птичье — да только их и видели. Но ханыч молодой хитростью решил колдунов одолеть. Выпросил у бабы окаянной склянку с пылью волшебной. Простому человеку от неё ни вреда, ни пользы, а магу иль чародею беда неминучая — запирает волшбу она до утренней зари. Время малое, да не каждый чародей без магии оборонить себя может. Вот и удумал ханыч Ворона да Вольга со свету сжить. Ужо ручонки жадные потирал, в шатре своем сидючи да кумыс попивая, ан всё не по его обернулось. Волшбы-то он чародеев лишил да сгубить не сумел. И Ворон, и Вольг в ратном деле не новички, силушки у каждого на троих хватит. Завязался бой жаркий, Ворон мечом булатным басурман, что косой, косит, только брызги кровавые рукавом отирает. Спиной к спине с ним Вольг бьётся. Щит круглый добыл себе, чернью да конским волосом изукрашенный, вместе с шуйцей срубил у басурманина. От стрел да копий и себя, и товарища прикрывает, да узкий кинжал ворогам в чрево вгоняет. Сколь ни сильны колдуны, а супротив отряда ордынского нелегко выстоять. Уже радовался ханыч, на коне резвом вкруг битвы объезжая, уже размечтался, как привезет отцу головы чародеев, к седлу притороченные, как наградит его за то хан, да сколь золота ему пожалует. Размечтался, собака басурманская, да проглядел, как Ворон себе путь сквозь войско его прорубил, да с коня за сапог сдёрнул. — Ну что, щенок косоглазый, всю ли рать басурманскую на нас двоих привел, али кто ещё в орде остался? — И горло ханычу мечом окровавленным подпирает. Басурмане увидали, как дело-то обернулось, затихли, саблей не звякнут, боятся за ханыча ответ перед ханом держать. — Надо бы отцу голову твою неразумную в мешке гостинцем прислать, да недосуг нам. Вдругорядь о подарочках поговорим. Кивнул он Вольгу, да тот и сам смекнул ужо. Выбрал двух коней, сам вскочил да Ворону подвёл. Кони басурманские ржут, пляшут, на дыбы встают — волка учуяли, да только всё одно не вырваться. Отшвырнул Ворон ханыча в толпу воинов, взлетел в седло да так пришпорил, что конь птицей над степью полетел. Да только в степи, словно на скатерти, не спрячешься, не схоронишься. Оттого и летят всадники к лесу дремучему под дождём стрел калёных. На опушке угодило копье в коня Вольгова, захрипел, забился конь. По земле катается, седока сбросил, чуть не зашиб насмерть. Вскочил Вольг да в лес кинулся, Ворон за ним. Как попали чародеи под сень дубов вековых, зашумел лес, заскрипел, ветвями зашелестел. Хоть и ослаб на волшбу Вольг, да только лес его и без волшбы признал. Перед татарами тропинки запутались, в траве шелковой попрятались, коряги да бурьяны сучья выставили, овраги под ноги ловчими ямами стелются. Да и небо нахмурилось, вечернюю зарю тучами занавесило, мелким дождичком поливает войско басурманское. Чародеи меж тем в самую чащу пробрались. Такими тропами, где ни пеший ни конный не хаживали. Завёл Вольг Ворона под сосну вековую, корни, что чудище лесное, из-под земли бугрятся, кора седая лишайником поросла, а под корнями... Нора — не нора, берлога — не берлога, лежбище волчье. Чисто да сухо в нём, травой, да сосновой смолой пахнет. — Милости прошу, — ухмыляется Вольг, кровь с губы отирает. — В этом дому ещё не гостевал ты, друг дорогой. Зашли они в пещеру, что под сосной притаилась. В дальнем углу гора лапника соснового да листьев сухих навалена. На них хозяин плащ свой бросил и сам сверху упал. — Не стесняйся, — говорит, — Ворон, будь как дома. А сам ближе к стене земляной умащивается, гостю место даёт. Не стал чародей чиниться, рядом улегся. После битвы да скачки горячей передохнуть, дух перевести. Меж корней сосновых да травяных прореха малая, словно оконце. Белый свет в него сквозь завесу из хвойных иголок пробивается. Да уж и не белый он — дождь не на шутку припустил, солнце красное за деревьями утонуло — синеет вечер, комары над ухом на долю горькую жалобятся. Тоскливо стало Ворону. Вроде и от смерти убежал, а на душе нерадостно. Вольг рядом лежит, горячим боком согревает, травинку сухую покусывает. Близко совсем, да только для Ворона он дальше Навьего царства. Будто думы по челу прочёл Вольг, привстал, в глаза заглядывает. — Чего невесел, друг дорогой? Али хоромы мои не по душе пришлись? Улыбнулся Ворон, а сам взглядом к губам Вольга прикипел, сил нет отвернуться. Сердце в груди подстреленной птицей бьётся, мысли в голове путаются, словно чарку хмельную испил. А Вольг будто дразнит — губу разбитую языком тронул, облизнул, улыбкой белозубой сверкает. И вся страсть, что Ворон в сердце таил, книгами колдовскими да волшбой задавить старался, в один миг наружу вырвалась. — Коли с тобой вдвоём, я бы тут до самой смерти остался, — вымолвил, словно в омут нырнул. Ждёт, погаснет ли улыбка у Вольга, не уйдёт ли из глаз приязнь и тепло дружеское. Да только не дождался. Взрыкнул Вольг да в губы поцелуем впился. Руками сильными плечи до синяков стиснул. А как оторвался от Ворона, челом в плечо уткнулся и говорит глухо: — Не чаял уж и дождаться. Слаще слов этих и не помнил Ворон. Заполыхало в груди, чресла теплом и силою налились. Уста с устами в поцелуях слились. Вроде и волшба не вернулась, а одежда сама собою исчезла. Тела горячие друг к другу прильнули, руки жадные каждую пядь огладить норовят. — Ворон мой, думал, никогда тебя в полон не взять, — шепчет Вольг горячечно, чреслами к чародею прижимаясь. — Окромя тебя не видел никого вокруг. А ты... — Веришь — нет, о том же ночами не спал, — вторит Ворон, а сам шею Вольгу прикусывает, да силу его мужскую поглаживает да сжимает. Недолго Вольг выдержал, застонал, завыл, да пролился семенем. Отдышался едва и сам к навершию Воронова естества губами припал. Ласкал жадно да жарко и семя теплое всё до капли принял. Солнце красное из-за макушек еловых румяный бок показало, птицы в лесу щебечут — новому дню радуются, а у корней старой сосны посреди лета ландыши расцвели — диво дивное.