Танец для двоих

      В моих снах он всегда танцует и улыбается, улыбается и танцует…       Это наваждение не отпускает меня. Не прогнать его, не уйти самому. Пытался не обращать внимания — не получается. Это происходит ночь за ночью, с тех пор как он стал оруженосцем моего дяди.       Он сводит с ума меня своим танцем, змеиной гибкостью почти обнажённого тела. Я содрогаюсь от восторга каждый раз, когда думаю о том, как прикасаюсь к своему видению. И каждый раз вспоминаю, что это лишь красивый сон, и мне не позволено мечтать о большем.       — Ричард. Ричард!       Я вздрагиваю, а зал наполняется громким смехом и голосами.       — Уснул что ли?       Похоже, на какое-то время мир перестал для меня существовать. Я опять погрузился в воспоминания, стиснув в пальцах кубок с вином.       Я решаю уйти с попойки и уже выхожу из зала, когда слышу обрывок разговора.       — Да нет намёков! Танцует и всё. Глазками хлопает.       — Она с тобой заигрывает. Это ритуал, брат. Она хочет тебя. А ты — её…       Оставшуюся ночь я думаю об услышанном. Впервые я понимаю, что означает этот танец.       И он опять является мне. Всё как всегда. Комната в бордово-красных тонах. Я сижу на ворохе мягких подушек, и мне жарко от огня сотен свечей.       Он извивается в танце совсем рядом. Живот и грудь оголены, а бёдра обнимает пояс с крупными драгоценными камнями. Полупрозрачная ткань шаровар двигается в такт движениям. Мой взгляд скользит по коже, виднеющейся в разрезах, по изящным ступням, мягко, по-кошачьи переступающим по ковру. Он вытягивает ногу — от кончика пальцев до талии восхитительно прямая линия, и это вызывает ещё больший отклик в моём теле. Рот его прикрывает тонкая вуаль под цвет синих глаз, и сквозь неё хорошо различима чарующая улыбка. В голове раз за разом повторяются слова: «… она хочет тебя. А ты — её…». Это и есть вожделение.       Он держится на расстоянии, дразнит, а в глазах его пляшут смешинки. Это раздражает, ведь я уже всё решил. Когда желание становится невыносимым, хватаю его за вытянутую руку в тяжёлых браслетах и с силой дёргаю на себя. Бросаю на ворох мягких подушек, упираюсь в спину, наваливаюсь, не давая подняться. Рывком раздвигаю коленями его ноги, заставляю прогнуться в спине, а задницу приподнять на подходящую для меня высоту. Как же он красив! Острые лопатки так и тянет укусить, оставив на чистой коже отметины, а змеиная гибкость будоражит воображение, подсовывает картинки того, что случится совсем скоро. Происходящее ему не нравится: он брыкается, пытается отползти, но сейчас я – зверь, и значение имеет только моя похоть.       Сновидение отбивается и брыкается всё неистовее, и это смешно: я не собираюсь выпускать свою добычу! Подыгрываю, на миг позволяя поверить, что он может освободиться, и рву мешающие тряпки. Сквозь треск раздираемой ткани слышен его голос, но слов не разобрать, и внутри меня вспыхивает злость. Злость за все эти мокрые, тяжёлые сны, за неловкие фразы вынужденных дневных разговоров. Хочется наказать посмевшего так долго владеть моими мыслями.       Теперь его украшает только пояс, и я наконец-то могу в полной мере насмотреться на узкие бёдра и маленькие ягодицы. Сжимаю их – они идеально ложатся в мои ладони, – а потом раздвигаю, любуясь на сжатое отверстие. Сплёвываю прямо между половинок и чувствую, как он вздрагивает. Кажется, со мной вновь пытаются заговорить, но это не имеет значения.       Давлю на его поясницу своей широкой, медвежьей ладонью, а другой приспускаю штаны. Размазываю слюну уже твёрдой плотью, двигаясь между тёплых половинок, но отверстие слишком узкое и сухое. Из горла рвётся злой рык: это оказалось сложнее, чем представлялось, даже палец можно ввести с трудом. Терплю, не вхожу сразу, пытаюсь протиснуть тщательно облизанные пальцы. А он всё трепыхается, увиливает, мешает, но, когда я начинаю движение внутри, вздрагивает и стискивает подушку, упираясь в неё мокрым лбом. Внутри приятно мягко и горячо. Меня сжимают, и я в ужасе думаю о том, как буду брать его. Но что-то подсказывает, что если он расслабится, то всё может получиться. Провожу по мягким волосам, глажу, задеваю горячие щёки, а он зарывается лицом в подушку, избегая прикосновений. Злость вспыхивает с новой силой, и я вытаскиваю палец, а потом проталкиваю сразу три. Его сдавленный стон так прекрасен, что я вторю ему, а моё тело, кажется, вот-вот выплеснет семя на гладкую спину. Но этому не бывать!..       С первого раза ввести не получилось, я лишь размазываю выступившею на конце смазку по сжимающейся дырке. Он дрожит подо мной, дёргается, возбуждая своим сопротивлением ещё больше. Во рту сухо, слюны нет, но он воин, а значит, вполне может потерпеть.       Помогаю себе, надавливаю сильнее и делаю резкое движение бёдрами, протискиваясь в вожделенное тепло, слыша звенящий от боли крик. Мне становится стыдно за своё нетерпение, и я наваливаюсь на него, целуя между лопаток, молча прося прощения. Пробую солёную кожу на вкус, вдыхаю мускусный запах, боясь потерять это ощущение с приходом утра. В наступившей тишине слышно тяжёлое дыхание, а его тело мелко дрожит от боли. Это было бы ужасно, не стискивай он меня внутри сильно и до одури сладко.       — Рамиро, — шепчу я, и тело подо мной расслабляется, впуская глубже.       Не знаю, кто кому сейчас принадлежит, но я точно весь его. Даю себе свободу и двигаюсь. Мне тесно и больно, а его слабые стоны возбуждают еще больше. А потом скользить становится легче. Я отклоняюсь назад и вижу кровь на себе и на нём – утром на простынях будут следы. И внезапной вспышкой радости: это словно сделать женщину своей.       Он двигает бёдра навстречу моим, и это тоже танец. Танец, который продолжаем уже мы вместе…       Проснулся я мокрый от пота и семени.