Борджиа. Часть 1. "Секс. Власть. Убийство. Аминь."

За короткой официальной церемонией, на которой графиня Имолы и Форли Катерина Сфорца воздала почести Александру, последовала закрытая аудиенция в личном кабинете Папы Римского. Без секретариата, без слуг и даже без правой руки понтифика - Чезаре. Однако, у кардинала Валенсийского не оставалось сомнений насчет исхода этой встречи - помолвка будет объявлена уже в самом коротком времени. А сейчас за плотно закрытыми дверями обсуждались лишь детали: дата свадьбы, условия взаимной поддержки в случае нужды и, разумеется, размер приданого. Оживленный и беззастенчивый торг, ничуть не хуже, чем на местном рынке в воскресное утро. А Катерина Сфорца уж точно не продешевит в такой сделке. О свирепом нраве госпожи из Милана слагались легенды, об ее дьявольском уме было известно доподлинно. Тигрица из Форли, Львица Романьи - эти прозвища она заслужила в упорной борьбе за место под солнцем, за право жить, любить и господствовать на своей земле. Двоих из мужей Катерины варварски убили прямо у нее на глазах, отца предательски закололи собственные вассалы, брата отравили. Но вместо того, чтобы сломаться под гнетом пережитых ужасов, она закалилась крепче стали и беспощадно расквиталась с убийцами и обидчиками. Возмездие было страшно. Поговаривали, она велела не щадить ни женщин, ни детей. Целый квартал, где проживали враги Сфорца, был оцеплен, а все живущие в нем хладнокровно вырезаны. Познакомиться с роковой графиней было за честь для кардинала. Его всегда восхищали люди, сумевшие взять власть над колесом фортуны, вращающие его в нужном им направлении. Она держалась с достоинством царственной особы, с осанкой настоящей королевы - не меньше, а взгляд прозрачных голубых глаз обдал Чезаре таким холодом и превосходством, что он тотчас понял: никогда эта умудренная горьким опытом воительница не встанет на сторону Борджиа. Она смогла отвоевать право распоряжаться собственной судьбой как ей заблагорассудится, и ни за что больше не станет плясать под чью-то дудку. Разве только сама не захочет. Чезаре было невмоготу сидеть без дела в приемной и ждать окончания кулуарных переговоров. Он то и дело с нетерпением поглядывал на дверь и барабанил пальцами по гладкому подлокотнику кресла, ожидая, что тяжелые створки вот-вот распахнутся. Бедный Джем. Он и не догадывался, что его судьба, а скорее всего и сама жизнь, повисла на утлой нити христианского милосердия, на нити, которую легко оборвет самая обычная человеческая жадность. Знал ли турок, что тот, кто пообещал защиту, собирался принести его в жертву на кровавый алтарь властолюбия? Похоже, Святой Отец развил нешуточный вкус к убийству. Он готов пренебрегать людьми без сожаления, готов убирать их с дороги, точно фигуры с шахматной доски. Тем не менее, Чезаре не столько тревожила участь турка, сколько душевное спокойствие его любимой Лукреции. Случись что с Джемом, ее сердце будет разбито. Чезаре не хотел приложить к этому руку, несмотря на ребяческую ревность, что терзала его с тех самых пор, как шехзаде появился в Ватикане. Сестра подружилась с Джемом и даже слишком близко. Их тайные взгляды, прикосновения невзначай, бесконечные разговоры и злосчастные танцы, о которых упомянул отец, казались до боли знакомыми. Ведь точно так же Лукреция смотрела на Чезаре, точно так же танцевала с ним, и так же лучезарно она улыбалась ему, как сейчас улыбается Джему. С детских лет Чезаре привык думать, что сестра всецело и полностью принадлежит ему одному. И видеть, как она неумолимо ускользает, было мучительно. Он уже не мальчик и давно пора уяснить горькую правду, что ничто в ней не принадлежит ему по-настоящему - ни сияющий взгляд, ни золотая россыпь волос, ни гибкая фигура, ни слова ее, ни мысли. Все это достанется тому, кого она однажды полюбит как мужчину, как мужа и отца своих детей, кому она сможет отдать всю себя без остатка и без чувства вины. А ему придется смириться и радоваться тому, что есть. Чезаре вполне хватит и улыбки на милом лице, это все, чего бы он хотел - просто знать, что она счастлива. Однако даже такое обыкновенное счастье для дочери понтифика - недостижимо, ведь ее судьба, ее драгоценная душа и бесценное тело, оказались предметом циничного торга между домами Сфорца и Борджиа. Уже в скором времени сестра превратится в редкий трофей в руках чужого знатного герцога. Тот станет бахвалиться на каждом углу, что сама Лукреция Борджиа, "сокровище Ватикана", делит с ним ложе. А он, Чезаре, ее любящий брат ровным счетом ничего не сможет предпринять, чтобы спасти ее. Ведь он не осмелится пойти против воли отца. Проклятье! До чего же страшно оказаться на вершине мира и ни на йоту не приблизиться к свободе. И чем выше взбираешься, тем прочнее вязнешь в плену честолюбия и амбиций, будто муха, угодившая в кадку с медом. Как бы Чезаре не старался оправдать действия отца, он отнюдь не принимал хладнокровие, с которым тот собирался использовать дочь в беспощадной политической игре. Разве не было иных способов достичь желаемого равновесия сил? Если бы только отец позволил старшему сыну возглавить армию римской церкви, Чезаре бы завоевал для него всю Италию, и тогда бы не пришлось играть сестрой, как пешкой. Кардинал вскочил на ноги - эта аудиенция, казалось, никогда не закончится. Он подошел к дверям, оттуда слышались приглушенные голоса, но слов разобрать он не смог. Стражник, вытянувшийся по стойке смирно рядом с входом в кабинет, опасливо покосился на него и, встретив неодобрительный тяжелый взгляд церковника в красном, безропотно отступил в сторону. Чезаре не собирался нарушать мирное течение беседы, но и дожидаться ее окончания он больше не мог. Кардинал Валенсийский нашел вице-канцлера Асканио Сфорца в аванзале папских покоев в окружении многочисленной пестрой свиты графини. - Похоже, ваша племянница нашла общий язык с Его Святейшеством, - натянуто улыбнулся Чезаре. - В самом деле? - переспросил Асканио и подхватился было со своего кресла, но кардинал непринужденным жестом указал ему не беспокоиться. - Хотя аудиенция еще не окончена, - Чезаре учтиво кивнул присутствующим и направился к выходу. Попутно, не оборачиваясь, он бросил: - Если меня будут искать, я в своем кабинете. Он не сделал и пары шагов за дверь, как его окликнули. Чезаре ни с кем бы не спутал этот голос. Лукреция. Сердце привычно подпрыгнуло в груди. Он обернулся - вот, она летит к нему через залитый светом коридор в дымно-розовом облаке платья, на губах широкая улыбка, но в глазах притаилось смятение. Он шагнул навстречу, подхватил ее под руку, и они быстро зашагали вдоль мраморного портика с колоннами в античном римском стиле. Сестра ничуть не меньше других - если не больше - переживала об исходе сегодняшнего дня. Не дожидаясь ее расспросов, Чезаре сообщил: - Они закрылись в кабинете отца и до сих пор совещаются. Сестра недоверчиво поглядела на него и неожиданно заулыбалась. Замедлив шаг, она потянулась на цыпочках к его уху и полушепотом спросила: - Она красива? Эта Воительница? Чезаре фыркнул и театрально поморщился: - Высокомерна до неприличия. Держится как настоящая королевна, - он пожал плечами. - Но красива? Скорее нет, чем да. Они обменялись мимолетными взглядами и беззвучно рассмеялись. На самом деле графиня, несмотря на зрелый возраст, сохранила определенную притягательность. Преисполненная элегантности и утонченности, она привлекала взгляд гибким и жилистым станом, матовой безупречной кожей, темно-рыжими кудрями, уложенными в простую, но изящную прическу, плотно-сжатыми чувственными губами. Она напоминала породистую кобылицу в диком поле, которую хочется объездить, укротить. Чезаре, конечно, не будет делиться своими наблюдениями с сестрой. Пусть лучше думает, что графиня некрасива. А по сравнению с прекрасной Лукрецией и в самом деле любая покажется только бледной тенью. С дальнего конца галереи хорошо просматривалась величественная парадная лестница Апостольского дворца, на ступеньках которой, рано или поздно, покажутся нынешние гости. Брат с сестрой остановились в тени уютного алькова, скрытые от глаз снующих по дворцу домочадцев и клириков. - Мне обязательно выходить замуж, Чезаре? - Лукреция повернулась и подняла на него широко распахнутые глаза. - Нет, - солгал он, - ты можешь избрать духовный путь. Можешь стать монахиней. Чезаре мягко улыбнулся. Оба хорошо знали - такого выбора у нее не было. Но чтобы заглушить сознание неизбежности, надо шутить, иронизировать, усиленно делать вид, что все в порядке, и он продолжил: - Будем жить в святости и молитве, как Абеляр и Элоиза. Не слишком удачное сравнение, учитывая, что те двое не были братом и сестрой. Любовь Пьера Абеляра к юной Элоизе была земная и плотская. От этого союза даже родилось дитя, и лишь изуверство, что приключилось с философом, наказание за его любовь, заставило его обратиться к молитве и посвятить жизнь Богу. Но вряд ли сестра знала эту историю в подробностях. Она уловила двусмысленность в его словах и, озорно закусив губу, спросила: - Они любили друг друга? Чезаре снисходительно улыбнулся и шагнул ближе, сокращая пространство между ними: - Любовью чистой и всепоглощающей, как любовь Господа. - Ладно, - Лукреция коснулась мягкого бархата алой мантии у него на груди, погладила золоченую инкрустацию креста. - Тогда я стану монахиней, - озорная улыбка сползла с ее губ, и она совершенно серьезно произнесла: - Потому что никогда не буду любить мужа так, как люблю тебя, Чезаре. Глаза удивительной красоты в оправе длинных ресниц доверчиво устремились навстречу ему с неподдельным обожанием. Казалось, взгляд этот достает до самых глубин души. Лукреция любит его, конечно, любит. Но лишь потому, что не знает, во что Чезаре превратился, не ведает, какие демоны терзают его, не догадывается, что руки его запятнаны кровью, не понимает, что в сердце его давно пылает пламя греховных чувств. Он неосознанно склонился ближе к любимому лицу. “Господи, дай мне сил!” - взмолился он тому, в кого не верил. Собственный голос показался чужим, глухим, когда он проговорил: - Боюсь, сестренка, Папа просит тебя не любить будущего мужа, а просто выйти за него. Лукреция моргнула, изящные золотистые брови сдвинулись к переносице, уголки губ дрогнули, точно она вот-вот расплачется. Ее глаза вновь обратились на него, полные грусти. - Значит любовь и брак несовместимы? - Нет, - выдохнул Чезаре и опустил взор, стараясь не выдать внутреннее волнение. Что он может рассказать ей о супружестве? Даже их родители не состояли в браке, он и сам никогда не стремился к женитьбе. Чезаре накрыл ее руки своими ладонями, мягко сжал льнущие к его груди пальцы. - Но я слышал, что одно не подразумевает другого. - Разве это не печально, Чезаре? Нет, это выше его сил. Как тут быть? Какой найти ответ? Он неосознанно сжал ее руки крепче. Под пальцами Чезаре чаще забилась жилка ее пульса на тонком запястье. - Почти все в жизни печально, сестренка. Опять же - так говорят. Их взгляды вновь сошлись, точно схлестнулись две теплые морские волны. Вот бы воротить время вспять, вернуть те счастливые дни, когда все чувства были окрашены в яркие чистые цвета без всяких примесей, когда не было сожалений, не было сомнений и, казалось, нет конца беспечным дням. На короткое мгновение в памяти Чезаре возникли неповторимые детские годы, что они провели рука об руку, бесценное время абсолютной безмятежности. - А что если… - Лукреция помедлила, подбирая слова, высвободила одну ладонь и провела пальцем по крупному рубину на кардинальском перстне брата. - Что, если мой муж будет непочтителен со мной? - спросила и опалила встревоженным взглядом. Сердце вначале похолодело, а затем неистово заколотилось, готовое вот-вот разорваться в груди. Казалось, время остановилось. Увезти ее, украсть, прямо сейчас сгрести в охапку и бежать. Бежать куда глаза глядят, подальше отсюда, подальше от Ватикана, от Рима, даже от их собственного отца, от всей этой безжалостной гонки за власть. Чезаре сотни раз представлял, как расправится с тем, кто посмеет обидеть сестру. Лучше бы ее будущему мужу быть с ней добрым. Не помня себя от отчаяния, он схватил ее за плечи и мягким толчком прижал к стене. От неожиданности Лукреция расхохоталась, но тут же притихла, когда, склонившись к самому ее лицу, внезапно севшим голосом Чезаре проговорил: - Я вырежу ему сердце столовым ножом, - он шумно вдохнул: - И подам его тебе. На этот раз Чезаре вовсе не шутил. В своих мыслях он убивал неведомого соперника тысячи раз всевозможными способами. Но сейчас он будто оробел от своей внезапной жестокости. А вдруг он напугал Лукрецию, вдруг она расплачется и убежит? К счастью, взгляд широко распахнувшихся глаз сестры убедил его в обратном. Внезапное изумление в ясно-зеленой глубине зрачков сменилось откровенным восхищением. Его затопила необъяснимая гордость. Она - Борджиа. В жилах ее течет такая же горячая кровь, как в его собственных. Сестру не испугаешь сердцем врага на блюде. Мягкие бледно-розовые губы приоткрылись, точно она хотела сказать что-то, но нужные слова не приходили, а он, безмолвно блуждая взглядом по любимым до боли чертам, не отдавал себе отчет, как лица их оказались в опасной близости. Теплое дыхание Лукреции коснулось его щеки, и в ту самую минуту Чезаре будто очнулся от сна. Но было поздно - она порывисто приподнялась на цыпочках и уже дотянулась до его губ. Он обмер, не в силах двинуться. Мгновение. Доля секунды. Вот он, еще один миг чистого цвета - прикосновение несмелых губ к его губам. Не было и не могло быть в том порыве решительно ничего неправильного, ничего пагубного, ничего порочного. Прозрачнее в своей чистоте и целомудреннее по своей сути поцелуя в его жизни не случалось. Словно уст его коснулись призрачные крылья ангела. Бесплотные губы воплощенного божества. Но ведь ты из плоти и крови, Лукреция Борджиа, и разве так скрепляют клятву верности? Чезаре отстранился от неумелого и робкого касания неискушенных уст, осторожно сжал порозовевшее личико ладонями и, не встретив ни малейшего сопротивления в доверчивом взгляде, запечатлел на губах сестры долгий, сдержанный поцелуй. Ни одного лишнего движения, только плотный нажим сомкнутых губ поверх ее податливых, шелковых уст. Братский поцелуй - печать чистой и нежной преданности, ничего сверх того. Блаженный миг. Изощренная пытка. Он резко открыл глаза, порывисто оторвался от Лукреции, выпустил из рук точеное лицо, отступил на шаг. Оба молчали, точно пораженные громом, но глаза их вели безмолвный разговор, который губы не окончили. "Спаси меня", - молили подернутые легкой поволокой глаза сестры. "Девочка моя, родная моя, любимая! Я не дам тебя в обиду! Ну почему судьба так жестока? Зачем она вложила в наши души неистовое притяжение, навсегда обреченное оставаться неутолимым?" - отвечали ей потемневшие от затаенной боли глаза брата. - Сбежим на денек в Неттуно, Лукреция, как в прошлом году? - выпалил Чезаре, нарушив молчание. Он собирался сказать только завтра, сделать сюрприз по случаю ее дня рождения, но слова сами слетели с губ. Он торопливо согнал с лица гримасу терзания, но голос предательски охрип, когда он добавил: - Прямо завтра? - К морю? - обрадовалась было она, но тотчас засомневалась: - Но завтра ведь мой день рождения. - Ты думаешь, я мог забыть? - усмехнулся Чезаре и, уже окончательно овладев собой, непринужденно протянул ей руку, приглашая пройтись. Лукреция с радостью ухватилась за предложенную опору, точно сама еще не совсем оправилась после случившегося. Они медленно двинулись вдоль галереи в направлении выхода. Между ними повисла странная неловкость, загадочная недоговоренность, легкое напряжение. Надо было непременно что-то говорить, трепаться без умолку, чтобы поскорее рассеять это гнетущее замешательство. - Я все спланировал заранее. Доверься мне. Завтра, сразу после торжественной части. Ночь в пути - и мы на месте. В Неттуно живет мой добрый друг, он приютит нас. Вернемся на следующий день. - Ах, если отец узнает, он придет в ярость, Чезаре, - колебалась Лукреция в нерешительности. - Матушка отправит посыльного, скажет, что тебе нездоровится. Я все устрою, поверь. Папа не узнает. Сестра недолго раздумывала прежде, чем согласиться. А Чезаре был уверен, что она не сможет устоять перед таким приглашением. Лукреция обожала море. В прошлом году они провели целую неделю июля на живописном берегу Тирренского моря. И воспоминания о тех днях потом еще долго грели их сердца серыми зимними вечерами. В те минуты Чезаре казалось, что морские волны плескались в ее искристых зеленых глазах. - Только не разболтай Джулии, - предостерег он. - Джулия - моя подруга, она будет молчать, если я попрошу, - в полной уверенности возразила Лукреция. Но кардинал хорошо знал, что La Bella, прежде всего, любовница отца, и она все докладывает Папе. Даже то, что знать ему совсем необязательно. Еще один тайный агент на службе Ватикана с прямым доступом в самую душу и постель святого отца. Чезаре внутренне содрогнулся. - Все же я попрошу - не говори ей, ладно? Не в этот раз, сестренка, - она удивленно посмотрела на него, но согласно кивнула. За их спинами послышался мелодичный романьольский говор придворных кавалеров из свиты графини Сфорца. Они толпились на площадке второго этажа перед самой лестницей. Очевидно, аудиенция была окончена. Чезаре обменялся взглядом с Лукрецией: "Ну, вот и все. Кажется, решено?" И ласковое, настойчивое в ответ: "Скажи мне правду, брат, ничего не утаивай". Он выпустил ее руку. - Выспись сегодня хорошенько. А завтра, обещаю, ты все узнаешь. Лукреция заговорщицки улыбнулась. - Иди, Чезаре. Отец наверняка уже ищет тебя. А я останусь, - она непринужденно хохотнула: - Хочу своими глазами увидеть Тигрицу из Форли.