Тысячу раз «да»

Все, что можно бросить, — оружие. Взгляды, которые Ванда бросает на Клинта, вполне подходят под это определение. Он сражён и сломлен, моральные принципы также​потерпели сокрушительное поражение. А она знай себе глядит на него своими телячьими глазами, и он уверен: погубит его эта девчонка, погубит, как пить дать. И за что? Ведь он всего-то дал ей наводку на путь истинный, даже не наставил, а остальным занимается Кэп. И Кэп проводит с ней больше времени, и он красив, и так уникален. И главное: свободен. У Роджерса долг только перед Родиной, у Клинта — перед женой и детьми, а эта ведьма так засела в мыслях, что он готов выколупывать ее ножом. Ванда будто не понимает своей власти над ним, не осознает, что прожигает у него дыру в груди. Робко улыбается, когда их взгляды встречаются, опускает глаза и с интересом рассматривает крышку стола или свои уродские, похожие на мужские, ботинки, или крашенные в черный ногти, которые она никак не может отучиться грызть, хоть и старается. Она уже не смотрит, и Клинт уже не горит, но медленно тлеет, а от этого не лучше. Но и не хуже, потому что хуже некуда. Он давно перестал высыпаться, потому что сны его терзают беспокойные и неправильные. Но зато в них он честно себе признается: да, мудак, да, желаю эту девчонку до зубовного скрежета. Желаю ее искусанные губы, желаю до синяков сжимать запястья, целовать туда, где никто не целовал. И утром она смотрит на него так, будто знает, что он делал полчаса назад в душе, представляя, как размыкается ее горячий рот, навстречу его поцелуям, как неистово он вгрызается в ведьмины губы, как она неловко отвечает ему, сталкиваясь с ним зубами, как масштабы его безумия сметают расставленные им же рамки. Знает и словно не имеет ничего против, хоть и смущается. И от этого снова хочется подрочить. Хоукай никогда не промахивается, а если и промахнется, то по-крупному. Масштабы своего фиаско Бартон боится представить, потому что ему все труднее контролировать себя от ее несмелого «К-клинт…». И ему кажется, что следующей репликой будет: «Я все знаю». *** Когда в один прекрасный день Ванда замирает на пороге комнаты Бартона, не решаясь коснуться двери костяшками, будто она раскалённая, Бартон почти справляется со своей одержимостью. Почти отказывается от мысли попросить Наташу провести «когнитивную рекалибровку», а лучше сразу Старка парой репульсоров, Халка или Тора, чтобы выбить мысли об этой девчонке вместе со всем остальным дерьмом… Рука Ванды опускается, сжимается в кулак, будто собирая решимость. Ванда толкает дверь без стука. — Что… — не находится Бартон. — Я… — теряется Максимофф. И происходит все то обдуманное вдоль и поперек, исфантазированное от начала и до конца. Неловкие поцелуи его распаляют. Его руки там, где ее никогда не трогали, ее смущают, но слова, начинающиеся с «не», вылетают из головы: никаких «нет», «не надо», «нельзя». Можно. Надо. И тысячу раз: — Да.