Бивни чёрных скал и пещер тупой оскал Человек среди гор ничтожно мал Он ползёт наверх, он цепляется за снег За туман и за воду быстрых рек Он кричит богам: «Я не должен больше вам Я смогу всё понять и сделать сам!» Эхо этот крик подхватило в тот же миг Унесло и разбило о ледник Бивни чёрных скал и пещер тупой оскал Человек среди гор ничтожно мал Треснула скала и лавина вниз пошла И его как песчинку унесла (с) Песня «Бивни чёрных скал», группа Ария
Небо горело гречишным мёдом. Словно солнце по ту сторону сот стекало к горизонту. Величественные золотисто-коричневые облака распластались над пиками гор, перьевые кончики завивались лимонной цедрой. Везде, насколько хватало глаз, росли в небеса грозные скалы. Самые высокие вдалеке короновали сами себя белыми шапками. Тёмные полоски пород и светлые полоски снега, чередующиеся неровными слоями, напоминали бурундучковые спины. Ветер запускал пальцы в волосы, в нежной ласке трепал золотую гриву. С упоением Тирион вдыхал воздух высот. Сладкий и хрустально чистый. Внизу, под его сапогами и каменистым уступом, держащим его, доносилась возня обустройства походного лагеря. Ругань сухопутных солдафонов обильно разбавляла крепкая моряцкая брань. Но кто смотрит вниз, стоя на вершине мира? Тирион раскинул руки в стороны, новый холодный порыв натянул на них рукава не хуже парусины. Словно если подпрыгнуть — взлетишь, вознесёшься над бурыми скалами... Тирион громко рассмеялся, и ветер унёс его смех, должно быть, до самого тяжёлого, насаженного на одну из гор усталым красным апельсином, закатного солнца. Кто только додумался назвать эти сказочные вершины «Чёрными скалами»? Какие ж они чёрные! Самые светлые из них своими разводами напоминали ржаное поле, когда по нему бегут волны от дыханья степи. Из-за них росли хребты румяные, будто корочка печёного хлеба. Горячая, хрустящая — надломы и сколы гор как раз навевали воспоминания об аппетитном звуке. А вон та крутая, повыше, рождала мысли о подкопчёном окороке на вертеле... Тирион принюхался — до него с полевой кухни как раз долетел роскошный запах свинячьих ножек, поджаривающихся над огнём. За его спиной, поминая Утонувшего сквозь зубы, протопали по горной тропке матросы Аши, неся на своих плечах нескромные пожитки короля. Тирион неохотно обернулся от красочного горного пейзажа и проследил глазами, как кованые сундуки верхом на моряках гордо проехали вглубь пещеры Станниса. Чёрными скалами называлась прибрежная часть Пёстрых или, в зависимости от перевода с валирийского, Цветных гор — в них добывали самоцветы. Не одно столетие кирки вгрызались в породы, истощая жилу за жилой. Оставляя за собой множество пустот — от скромных норок до громадных пещер и глубоких извилистых тоннелей. Восточная часть Пёстрых гор — вместе с морским побережьем — уже которую сотню лет была пуста. Копай, не копай — ничего ценного. Действовавших рудников на ней не было ещё и по другой причине — проклятая Дорога Демонов, проходившая сквозь неё. Леденящие кровь легенды ходили о том, что происходило на ней после Рока Валирии. Станнис в легенды не верил. Станнис облюбовал одну из многочисленных пещер, выдолбленную древними рудокопами. Она имела вид опрятный и величественный — под стать ему, как он полагал, — а скалистый уступ почти ровной площадкой ложился у её входа, нависая здоровенным естественным балконом над разбитым внизу лагерем. Точно капитанский мостик или вышка военачальника. Красное солнце-апельсин соскальзывало меж пиков на горизонте всё ниже, норовя вскоре и вовсе провалиться под землю. Люди забегали быстрее, обустраивая всё на ночь — никому не хотелось возиться в темени. — Чтоб проклятый осьминог выпил весь ром в твоих кишках! — ругательства звучали уже без запала. Устали все. Вскоре раздался стук молотков и визг пилы — колотили для Его Милости стол для заседания совета. Тирион с усмешкой вспомнил описание легендарного Расписного стола с Драконьего камня. Его формы, блестя тёмным лаком, в точности воспроизводили карту Вестеросса, со всеми мысами и заливами. Станнис привык, должно быть, заседать за этим произведением искусства. В стенах, возведённых во имя Эйгона Завоевателя, за столом Эйгона Завоевателя... Кряхтя и ругаясь, железнорождённые соорудили нечто воистину уникальное из досок разных оттенков, размеров и сырости. Дабы оно не шаталось, под одну ножку подоткнули гальку. ...А теперь, за этим колченогим чудовищем, Станнису предстояло руководить уничтожением пра-пра-правнучки Эйгона Завоевателя. В воздух взметнулась чёрная скатерть, края с золотой окантовкой дошли до пола, скрыв позор горе-плотников. Поверх расстелили пожелтевшую карту Эссоса, края её придавили осколками песчаника. За этим всем виднелись сложенные пока что в груду тюки с вещами и королевский шатер под покровом пещеры. Полосатые в бурых разводах стены защищали его от сурового норд-норд-веста. — Будет сделано, милорд, — донёс ветер голос явно вытянувшнувшегося по струнке пехотинца Станниса. — Сделаем в лучшем виде или сблевать мне ядовитой медузой! — залихватски выдал матрос Аши. Тириону даже смотреть не надо было, кто поднимается по крутой горной тропке, перед кем одинаково хорошо выслуживаются люди и оленя, и кракена. — Не думал, что на вершине мира мы будем вершить с тобой судьбы, отец? — Тирион положил ладони на столешницу, горящим взором обвёл лежащую перед ними карту. — Это не самые высокие горы в мире. Тень Тайвина от закатного солнца легла на карте аккурат между Чёрными скалами и Миэрином. — Слоны и две сотни золотых мечей ещё не дошли до нас… Им нужно время. А что потом? Двинемся на штурм Миэрина? — Тирион прочертил коротким пальцем путь от них до города Дейенерис. — Стены Миэрина считаются неприступными. Девчонка взяла город хитростью, изнутри — её люди проникли туда через городскую клоаку. Сейчас этот путь закрыт. Тайвин обошёл стол и встал по другую сторону. Нависнув над картой, он выжидательно уставился на сына. — Предлагаешь осаду? — неуверенно предположил Тирион. — Мы можем не один год провести под стенами. Я рассчитывал на быстренькую и блестящую победу, чтобы потом переплыть Узкое море с триумфом. От его игривого тона отец, конечно же, не улыбнулся. Жёстким взором он упёрся в Великую пирамиду, изображённую на карте. Усечённым треугольником она выглядывала из кружка города. — Нам и не придётся. Нужно всего лишь выманить её из этих самых стен. Ветер трепал чёрную короткую бороду Тайвина. И этот же ветер доносил божественные запахи приготавливаемого ужина, которым им должны были подать лишь после совета. — И чем ты предлагаешь её выманить? Прикажешь подкоптить у неё окорок перед воротами? — Тирион сам был не прочь, чтобы его кто-нибудь выманил окороком. Больше, чем отсутствием юмора, Станнис не нравился ему лишь одним — советы он проводил исключительно перед, а не после трапез. Солдат в чёрном плаще и железнорождённый взбежали к ним на каменную площадку и с глубоким поклоном преподнесли Тайвину два холщовых мешочка. Тайвин им коротко кивнул, отпуская, и высыпал себе на ладонь из мешочков монеты разных форм и чеканок. Сложив серебряные олени аккуратной стопочкой, он поставил невысокий блестящий столбик на Чёрные скалы на карте. Сундучка с фигурками знатных родов, чтобы обозначать расположение сил на карте, люди Станниса не нашли. Верно потерялся в дороге или потонул вместе с одним из его кораблей при Битве на Черноводной — Тириона это не интересовало. Да и не должно там было оказаться фигурок безупречных или золотых мечей. Вот, видимо, для чего отцу потребовались монеты. Стопка золотых оунеров с черепом встала рядом на скалы — именно на эти деньги были куплены золотые мечи. Рядом он высыпал небрежной горсткой железные монеты Браавоса — железнорождённые. Безупречных, купленных в Астапоре, обозначили серебряные астапорские марки. Золотая марка с гарпией Гиса — юнкайская монета — представила, очевидно, Воронов-Буревестников. Их нанимали для защиты Юнкая, и они же помогли его взять Дейенерис. — Освобождённые рабы зовут её «Миса». — Медленно, словно разжёвывая очевидное, начал говорить Тайвин. Он отложил из кучки железных квадратных монет одну, разместив её на Толосе — ещё один город залива Работорговцев, промышляющий живым товаром. — Она себя возомнила их матерью. — Железную монетку он накрыл самой мелкой, которую кто-либо знал — грошиком. Рабы. И сместил железную монету, прикидывающуюся грошиком, по Дороге Демонов к Миэрину. — Сыграем на её материнской слабости! Он громко припечатал красной миэринской маркой треугольник пирамиды на карте. Словно точку в разговоре поставил или придавил жирную муху. И резко сдвинул одинокую марку за черту города, навстречу грошику. На тёмно-сливовом небе загорелись первые звёзды. Чёрные плащи зажгли в держателях вокруг стола факелы. Свет от них отразился на медных боках миэринской марки, символизирующей Дейенерис. С крутой тропки, ведущей на каменную площадку, донёсся разговор поднимающихся Аши и Давоса. Полы входа королевского шатра взметнулись, явив Станниса. Всё было готово к заседанию малого совета.***
«Ты всегда хотел дочь, Киван. Теперь ты познал боль всех отцов.» Слова Дженны тяжёлым камнем легли на душу. Сегодня в полдень Киван прибыл в Утёс Кастерли. Первым делом, конечно, он направился к своему сыну. В прошлый раз, когда он вот так резко, без предупреждения, вошёл в его комнату, то обнаружил Ланселя, пытающегося ножом вырезать себе на лбу семиконечную звезду. В этот... В центре спальне на диванчике, залитым солнцем, в окружении кружащихся золотистых былинок, сидела эта «сладкая парочка». Рука Ланселя на её тонкой талии лежала так, словно они делали это тысячу раз. Киван оторопел, язык прирос к нёбу. Что имел в виду Крессел, когда писал в отчётах, что Джой читает его сыну после обеда?.. Это вот так она «читает»?! Верно, петли скрипнули, или он вошёл недостаточно тихо — красться он не собирался, — Джой что-то услышала. Вскочила как ужаленная и резвой козочкой попыталась скрыться. Лбом впечаталась ему в грудь так, что чуть не упала. И глаза на него подняла испуганно-виноватые. Не хотела, значит, чтоб он это видел. Аж тошно стало... Непутёвых щенков развели по разным спальням. Киван засел у себя в кабинете, руками подперев идущую кругом голову. Дженна пришла, говорили они тихо и долго. Затем Лансель — стёкла в окнах дрожали от криков. Джой к нему сама идти не спешила... Смеркалось. Свечи в канделябре скудно осветили лакированную мебель у стен. Киван забарабанил пальцами по крытому зелёным сукном столу, разглядывая свою воспитанницу перед собой. Пришлось отдать приказ мейстеру, чтобы тот привёл к нему «леди Джой». Сидит тихонечко на краешке стула перед ним. Очевидно, сама слова первого не скажет. Ни спорит, ни отрицает поспешно. Точно воды в рот набрала перед тем, как войти к нему в кабинет. Все эмоции позапрятала. Поди пойми, что у неё в голове... — Лансель просит твоей руки, — вкрадчиво начал Киван. — Ничего не хочешь мне сказать? Руки на коленях сложила, словно не при делах. — Нет, — еле слышно, одними губами. Как целоваться, то все спешат в молодости, а как ответ держать!.. Даже в глаза ему смотреть не смеет. Взглядом дырку на ковре вот-вот оставит. — Кто ты? — сухо спросил он. Резко, не жалея её вопросом. Собираясь жёстко объяснить что да как, раскрыть глаза — и дело с концом. Она подняла, наконец, голову. Свела вместе брови до ломоты. — Я — Хилл. Чадящий факел звёздочками в зрачках отражается. Радужка кипит серебром оскорблённо. Киван коротко скривился, недовольный, куда начал идти диалог. Не это он имел в виду... Как объяснить ей, что как ни прячься в штаны да жилеты, она — леди. Что положено ей вложить свою руку, своё сердце и честь лишь избранному ей мужу. Как она жить-то потом будет с мужчиной, если он поймёт, что не ему отдано то самое, чем девушка может поделиться лишь раз? Не простит. Многие бы не простили. Крессел говорит, ни одной простыни с кровью прачки не наблюдали. Остаётся понадеется, что за сараем Лансель и Джой действительно лишь деревянные мечи в руках держали. — Я — Хилл, — увереннее повторила она. Было видно, как слова ей даются нелегко. — Такие, как я никому не нужны. Киван опешил. Что она несёт? Чьи речи она повторяет? Кто вложил в её голову эти мысли? — Вы хотели напомнить мне моё место? Не пара бастард Ланнистеру? — «Никому не нужны», говоришь? — сипло проговорил Киван, не узнавая свой голос. Рванул один из ящиков стола и достал шкатулку. Хотел было просто поставить перед ней, но никаких сил сдерживаться не хватало — перевенул её вверх точёными ножками и вытряхнул всё нутро. На зелёное сукно шуршащей кучкой лёг ворох писем. Крохотные трубочки обвивали ленты цветов разных домов, блестели сломанные кружки сургуча с гербами. — Читай, — жёстко приказал Киван, грузно оперевшись руками на край стола. Джой опасливо покосилась на него, но послушно взяла один из свёрнутых пергаментов. Стянула с него оранжево-коричневую ленту с вышитыми крохотными кабанчиками — от Крейкхеллов, значит. Лицо её вытянулось, стоило ей пробежаться по аккуратным строчкам. Каллиграфическим почерком Десмонд просил руки «леди Джой», галантно не упоминая её фамильного имени, у лорда Ланнистера для своего сына — Мэтьюса. Несложно было догадаться, что в остальных письмах… Для пущего эффекта Киван выудил из кучи пергамента ещё один свёрток — специально выискал с серебряно-синей ленточкой. Отодрал от неё окончательно ломаный сургуч с башнями-близнецами и положил перед ней, почти бросил листок с приторными обещаниями выгодного союза от Уолдера Фрея. Сжав зубы, не желая сказать ещё что-нибудь лишнего да горячего, Киван отошёл к окну. Заложив руки за спину, уставился на своё отражение в тёмном стекле, за которым шумело море да смотрели на него осуждающе звёзды. Поверх его плеча отражалась Джой. С суеверным ужасом на лице читала, как её руку просят для нескольких сыновей и внуков Фрея — на выбор. Старик верно запутался в своих отпрысках окончательно — предложить племяннице Кивана его племянника! Рыжий Уолдер — сын Дженны и, якобы, Эммона. Сын Бриндена Талли, который перерезал горло Кейтлин Старк на Красной Свадьбе… Глядя на её побледневшее лицо, Киван устыдился. Стоило более мягко ей сообщить об этом. Не мастер он щекотливых разговоров. Все нервы вымотали ему сегодня — как наскрести тактичности в болевшей душе? Крутая чёрная волна разбилась о скалу, с шелестом опала пена. «Такие, как я — никому не нужны,» — пенились не хуже солёных волн в голове её слова. «Мне нужна», — стиснув челюсти, думал Киван. Когда-то в малом чертоге звучал детский смех. Молодые львицы радовали глаз, с братьями он чесал языками. Вернувшись из Харренхола, ему было безмерно одиноко там. Пока маленький волчонок не скрасил его вечера. Теперь и еë не станет… — Тебе нужен тот, кто позаботится о тебе, — высказался Киван вслух, рассматривая своё хмурое отражение. — Умный, влиятельный… — Хотите отослать меня подальше? Считаете меня недостойной вашего сына? — она резко поднялась, отбросив письмо Фрея. Голос дрожит от наглости. — Я спасла вам жизнь в Харренхолле. Я вернула разум Ланселю. Видимо, Ланнистеры не всегда платят свои долги?! «Дался тебе этот Лансель!» — едко выругался про себя Киван. Дженна тоже сначала решила, что он принял своё решение лишь для того, чтобы отослать воспитанницу. — С глаз долой — из сердца вон? — спросила Дженна, отрешённо поправляя чёрные парчовые складки юбки. Преданно продолжала носить траур по Бринденну. Киван покосился на сестру с опаской. Она поняла его взгляд по-своему, как непонимание. И пояснила: — Ты хочешь отослать её подальше от Ланселя. Чтобы мальчик остыл, одумался... Остыть нужно было не только Ланселю… Киван не оборачиваясь следил в стекле за своей кипящей от негодования воспитанницей. — Я хочу знать, что ты в надёжных руках, — Киван говорил то, что должно. — Лансель… Ты сама видела, какой он был. А каким он будет завтра? — Киван прочистил горло, першило от всех этих горьких слов. — Я не всегда буду рядом. — Ты собрался умирать? — Долг каждого лорда думать о наследии, — рыкнул он. — То, что останется после него. Ведь рано или поздно это случится… Мои младшие братья умерли вперёд меня. Мартину и Виллему было десять, когда им перерезали горло. Смерть может прийти к любому в любое время. Однажды всё, что оставил Тайвин… Всё, что оставлю я… Ляжет на плечи Ланселя. В такие неспокойные времена... В этом же самом кабинете молодой Тайвин драл глотку, объясняя ему, какой он дурак. Когда им так необходимы были союзы, когда было всё так неспокойно, Киван, не спрашивая его разрешения, взял в жёны их маленькую заложницу Дорну. И потом, как назло, вскрылось, что Герион увлёкся этой северянкой Бриони… Тайвин рвал и метал. — Ты говорил, что времена всегда неспокойные, — пробурчала Джой, не давая забыться воспоминаниями. — Что мешает мне остаться здесь?... Киван развернулся на каблуках и резко прошёл к ней. Она строптиво задрала подбородок. — Кто ты? — жёстко спросил он, нависнув над нею. — Я — Джой… — Кем ты была до того, как я дал тебе это имя? Ресницы дрогнули, растеряв всё упрямство. — Ласка… — До этого? — Нэн… Её голос опустился до еле слышного шёпота. — Не скажешь, значит? — процедил он, злясь на самого себя. — А ему?... — он мотнул головой в сторону двери, — ему сказала? Прочитать бы, что кипит в глазах, знакомых до боли. Чего она сейчас скажет? Киван аж дыхание задержал. Наконец, она понуро опустила голову и помотала головой. Тёмные локоны понуро качнулись в обе стороны. Он выдохнул еле заметно от облегченья. — Он знает хотя бы, что ты северянка? Снова мотнула, точно онемев. — А мне?... — прошептал Киван. — Мне своё имя — не скажешь? Он медленно поднёс ладонь к её лицу. Хотел аккуратно поднять пальцем этот упёртый подбородок, заглянуть ей в глаза. А она отдёрнула голову, как строптивый жеребёнок. Пальцы, так и не коснувшись её, неловко зависли в воздухе. Не думал он, что она до сих пор его боится. Киван нахмурился и убрал руки за спину, коря себя за сентиментальность. — Ты любишь Ланселя? — сухо спросил он. — А это важно?... — Как-то странно её голос дрогнул, будто готов был надломиться в любую секунду. — Моё мнение хоть для кого-то важно?... Вся фигура напряжена, смотрится жалко. Как кутёнок брошенный. — Для меня — да, — он ответил не кривя душой. И повторил: — Ты его любишь? Она замотала головой, яростно отрицая. — Я не хотела… Я не думала, что он… Всё произошло так неожиданно. Прости, Киван. Киван громко и тяжело вздохнул. Ох, Джой… Вскружила голову бедному парню. А он даже знать не знает, кого полюбил. Кричал мальчишка сегодня, что они предназначены друг другу самой судьбою, пальцем тыкал в книжку с цветными картинками. Аллисандра, Лиана… Арья. Ох уж эти Старковские девчонки! — Тебе нужен тот, кому ты сможешь назвать своё имя. И чью семью ты не будешь люто ненавидеть. Не будешь думать ежечасно, что ты в стане врага... Сэммвел Тарли будет тебе достойным мужем. Он наследник Хранителя Простора — богатый край. В нём я вижу мужчину умного, тактичного… Он будет заботиться о тебе и беречь. Он положит к твоим ногам весь Простор… Взглянула на него жалко и обречённо. В зрачках отчаянье плещется на самом донышке. Сердце рвёт на части. — Мне не нужен Простор. Как объяснить ей, что она заживо себя хоронит в Утёсе? В девках хочет остаться? Ланселя сама призналась, что не любит. — Иди за мной. Киван подошёл к окну. Как на привязи воспитанница прошла за ним, застыла напряжённой фигуркой. Он мягко развернул её за плечи к стеклу. Темень разлилась за ним, превратив в зеркало с россыпью точек-звёзд. — Посмотри на себя, — он обратился к ней, пытаясь достучаться. В отражении в его руках отражалась красавица Лианна, непокорная Аллисандра… Джой выросла совсем незаметно, став девушкой. «Ваша воспитанница растёт,» — сказал ему старик-Крессел в день, когда она расцвела. Сейчас она никак не походила на нахохлившегося воробья с криво обкромсанными волосами, которого он подобрал в Харренхолле. Арья упрямо отвернула голову от отражения, едва ли не упёрлась ему носом в грудь. Чего он хотел там ей показать? Своё лошадиное лицо она не любила. Ей даже сестра прозвище в детстве дала — «Арья-лошадка». Неужели Киван не понимает, что лорды, славшие письма со льстивыми предложениями, никогда её не видели? Не было больше у Ланнистеров свободных дочерей, кроме неё, бастардки, а породниться с самой влиятельной семьёй ох как все хотели... — Твой отец бы этого хотел, — не унимался над ухом Киван. — Рано или поздно любому отцу предстоит такой разговор с дочерью. Дженна назвала это — «болью всех отцов». — А я могу стать советником короля, возводить замки или стать верховным септоном? — спросила Арья у отца в прошлой жизни. — Ты, — ответил он, целуя её в лоб, — выйдешь замуж за короля и будешь править его замком, а твои сыновья станут рыцарями, принцами, лордами, может, среди них будет и верховный септон. Арья скривилась. — Нет, — сказала она. — Всё это суждено Сансе. [1] На ресницах злые слёзы вскипали. Куда было бы проще, если бы с ней говорил отец… И был бы он жив, и не знала бы она Кивана… Кулаком она яростно размазала влагу по щекам. Она не какая-нибудь плакса! «Сэммвел Тарли будет тебе достойным мужем.» Она вспомнила случайную встречу в трактире у дороги. Пухлый добряк с вытесненным охотником на шевроне — герб Тарли. Вспомнились наставления септы Мордейн: – Жена должна быть послушной мужу. – Даже если он толстый и неповоротливый боров, как король Роберт? – буркнула она тогда под нос. [2] Её Киван готов отдать её какому-то пухлому Сэму. Никогда она этого Сэму не простит. — Наверное, ещё рано для свадебных подарков, но всё же… — Киван сделал шаг в сторону и откинул с резной скамеечки у стены отрез ткани. На обитой тафтой поверхности лежало три предмета. Алый плащ с вышитым золотым львом, свёрнутый в тугую трубку пергамент и какой-то свёрток из серого бархата. — Я — Хилл, — обессиленно выдала Арья, первым делом отметив свадебный плащ. — Мне цвета Ланнистеров не положены. Киван кивком головы указал на желтеющую рядом трубочку. Она подняла её с обивки с незамысловатым узором и развернула. Король может одним своим словом превратить бастарда в законного сына. Десница имеет право говорить словами короля. Размашистый почерк Кивана ложился на пергамент приказом: отныне Джой — законная Ланнистер. Ничего не понимая, Арья нагнулась к третьему подарку — свёртку. Развернув его, она и вовсе решила, что спит. Тонкий клинок из добротной стали покоился на жемчужно-сером бархате. Слишком длинный для кинжала и слишком короткий для мужского меча. Без излишеств, без украшений, с клеймом кузни Винтерфелла на клинке чуть выше гарды. Её Игла. Рядом с ней лежала словно уменьшенная её копия. Клинок крохотный — хоть в рукава прячь. Ручка исполнена в точности, как у её Иглы, все изгибы те же... Кинжал блестел, как свежевыкованный. Откуда у Кивана её Игла?... И откуда он знает, что это её меч?... Только сейчас она обратила внимание на ещё одну вещь — подкладку свадебного плаща. Серая — цвета Старков. Меч из отчего дома… Кинжал от самого Кивана… Приказ, что снимает с неё клеймо бастарда, разрешает ей не идти в позорном белом плаще… И сам свадебный плащ — серый под прикрытием красного. «Не нужен мне никакой Простор,» — билась, как муха, раздражающая, отчаянная мысль в её голове. Не хотела она ехать в чужой замок, говорить с чужим человеком... — Киван... Она привстала на носочках и качнулась вперёд. Собралась лбом мягко упереться в его грудь. Как никогда хотелось, чтобы обняли, пожалели. Он положил ладони ей на плечи и надавил, заставил опуститься обратно на пятки. Не позволил к нему приблизиться. Даже слова нового сказать не дал. — Маркус! — крикнул Киван в сторону двери. Капитан небольшого отряда, который лично пресёк все её побеги — все, кроме одного, тогда-то она и встретила на беду проклятого Сэма, — вошёл в кабинет, щёлкнув каблуками. — Отведи леди Ланнистер в её покои, — велел Киван, старательно не смотря на неё. Будто она ему была противна. Первый раз она перешагнула порог этого кабинета, будучи для него безымянный девочкой. Потом она стала Хилл. И вот, видимо, в последний раз она перешагивает его в роли «леди Ланнистер». В коридоре она обернулась через плечо, потерянным взглядом цепляясь за Кивана. Его широкая спина у окна казалась предательски равнодушной к её судьбе. — Идёмте, леди Ланнистер, — обратился к ней Маркус. Тяжёлая дубовая дверь закрылась медленно и неотвратимо, отрезая её от Кивана. [1] Разговор Неда Старка и Арьи. Слова героев в этом воспоминании — дословная цитата Мартина [2] Кусок воспоминания Сансы из "Главы 45. Два льва. Две бастардки"