Своё солнце.

Свет фонарей медленно передвигаясь по периметру, изредка останавливается, ловя силуэт каких-то птиц, из клюва которых сыплются болтики. Слава внимательно следит за передвижением прожектора и силуэта охранника у забора. -Ты больной ублюдок, -шепчет он сам себе, вспоминая слова друга, которого уже давно нет. Цепляясь за края забора, проникая в этот подземный морг, он делает несколько шагов, считая до трех и срывается с места. Бег по изученному маршруту, в надежде успеть. Охрана давно позади, но это ни капли не успокаивает. В голове знакомый голос шепчет о спасении их всех, о бомбе, о его кончине. Проглотив ком в горле, Слава резко тормозит, по инерции наклоняясь над пропастью, замечая около нее такую знакомую бомбу. Шипы указывают на все стороны света, показывая свою траекторию в будущем. Но несмотря на это, несмотря на механический лай за спиной, парень прыгает в глубокую яму, надеясь, что никто не услышит глухой звук падающего тела. -Моё солнце, -завороженно шепчет шатен, дрожащей рукой стряхивая с бледного плеча частички пыли. Зеленые светодиоды придают смерти больше холода. Периодически искрящиеся провода, проходящие через слои почвы, словно ветки метро, дополняют освещение, позволяя рассмотреть длинный порез меж ребер, свет механизма под ним и такой теплый взгляд. Слава обнимает осторожно, в надежде не порвать тонкие нити вокруг них и касаясь губами холодной шеи, искренне радуется тому, что лай сверху отдается лишь эхом, а вдох над ухом слишком близко, вызывая мурашки на коже. Ему не отвечают, но сейчас и не важно, когда бледные руки обнимают в ответ, несмотря на остановку всего, что находится под разрезом. Хоть кому-то повезло. Из груди вырывается сдержанный стон, когда ледяные ладони ложатся на шею, обнимая за нее, прижимая теплое тело к себе. Нет больше ничего для него, кроме рыбьих глаз напротив и бледных, таких сладких губ со знакомым привкусом почвы. Каждый вздох отражает весь сюрр происходящего и как с ним бороться, никто не знает. Распавшиеся легкие дышат слишком часто, смешиваясь с тиканьем мелких часов, отсчитывающих их свидание до логического придела. Люди бегут из этого места, из города, страны, планеты, всей вселенной. С каждым вздохом неизбежное бежит слишком быстро. Механизмы давно смешались с кровью, чужой слюной, легкими прикосновениями, зарывающимися пальцами под плотные провода, ссылаясь на старые боевики. Ему давно не важно, что он слышит не пульс, а тиканье мощной бомбы, что изменит весь мир. Руки бережно сжимают талию, чувствуя, как бледная кожа начинает разлагаться, позволяя проникнуть пальцам глубже, до ребер, прижимая любимое тело ближе. Мертвое сердце давно не бьется, но трепетно содрогается от прикосновений к себе, когда чужие губы касаются ребра, желая пробраться дальше, сжать в пальцах темное сердце, чтобы больше никому и никогда его не отдавать. Присвоить себе, хранить как себя и всегда находиться рядом. -Не сдерживай себя, -ласково шепчет он на ухо, прикусывая мочку уха, буквально слыша ответный стон где-то сбоку, чувствуя, как рука крепче обнимает за шею. Слепой взгляд ловит такой затуманенный и Мирон улыбается, кладя холодную руку на покрасневшее лицо, оглаживая большим пальцем губы, стирая с них всю гниль он поцелуев. Не важно, что над головой виднеется свет фонаря. Охранники пытаются отыскать тех, кто хочет помочь им, всему миру. Охранники того мира слишком жестоки. Каждый механический шаг только кратко говорит обо всем, что произошло за последние года, когда подобные встречи стали единственным спасением для них всех. Механические переплетения в голове не дадут им понять то, что здесь происходит. Но их больше никто не найдет. Здесь горит своё солнце. Слава подается ближе, целуя такие яркие цифры на шее, обводя пальцами выпирающие ребра, вызывая немой стон над головой. От каждого стона приятно тянет в животе, где уже давно копошатся личинки, меняясь местами с каноническими бабочками. Ему уже давно не важно, что циферблат показывает три минуты. Для него вся вселенная не закон. Не важно, когда будет взрыв, он взрывается каждый раз, смотря в любимые глаза, видя, как в них мелькает ответное тепло. Холодное тепло. Мертвое... Кладя ладонь на лицо, шумно выдыхая, он неведомо касается холодных губ, пальцем оттягивая нижнюю губу, чувствуя податливость кожи, в которой давно нет крови, кислорода, в которой лишь остатки энергии, которую нужно отдать этим механизмам. Мирон пытается цепляться за край бессмысленной коробки, старается держаться ровно, чтобы не спутать провода, чтобы их не взорвало раньше, но цепляясь рукой за красную ткань, сжимая её в кулак на спине, оголяя еще теплую кожу спины, он не может успокоиться, подаваясь вперед, сокращая миллиметры расстояния. В какие моменты ему стало плевать даже на себя, скрещивая ноги за спиной, так парадоксально, так сюрреалистично, непонятно, но вызывая несдержанный, живой стон. Утыкаясь носом в холодное тату, опаляя дыханием, оставляя после себя мелкий конденсат на коже. Где-то над ухом слышится бешеное тиканье часов, оповещающее о том, что осталось не больше десяти секунд. Он хочет что-то сказать, но не осмеливается прервать это спокойствие, бережно прижимая к себе родное тело, не желая отпускать даже в тот момент, когда от груди искрой энергия моментально перебирается к бомбе позади. Взрыв оглушает, разрушая всё вокруг, но не трогая Солнце мертвых.