Хосок не знает, можно ли дышать ещё реже, чем сейчас; ему безумно страшно каждый чёртов раз набирать в лёгкие воздух, а затем выдыхать, щекотя нос и щеки человека напротив. И ему так страшно, что сердце, словно сошедший с ума маятник, то останавливается на несколько мгновений, то, спустя пару секунд, заходиться в необъяснимой лихорадке. Остановить этот круговорот невозможно: все происходит произвольно, будто уже по написанному злобным автором сюжету, и не собирается прекращаться.
Если до этого Чона волновало хоть что-то: например, как долго он сможет продержаться без кислорода или почему, черт возьми, его сердце бьётся так сильно, то сейчас в голове настолько пусто, что он может только смотреть в чужие карие глаза напротив и пытаться не умереть.
— Так и будешь? — Намджун хочет сказать ещё «смотреть на меня» или «пялиться», что более точно бы описало сейчас все происходящее, но, черт возьми, он мгновенно замолкает, чувствуя, как чужая рука касается его щеки.
Неловкость? Нет, это явно не то, что сейчас, будто густая пена, осело на плечи каждого из них; это что-то совсем другое, то, чему так трудно найти характеристику, описание…
Хосок чувствует страх и трепет; будто он подросток, который определенно совершает что-то плохое, за что его абсолютно точно отругают родители, но сам процесс настолько не знаком и интересен, что остановиться просто не представляется возможным.
Намджуна же буквально сжирает удивление и интерес, проплывающий вдали фоном по умолчанию. Всё, что связано с этим парнем с ярко-красными волосами вызывало, вызывает и, кажется, всегда будет вызывать интерес, поэтому неудивительно, что Джун ничего не делает, просто ожидая продолжения; совершенно неудивительно то, что он не пытается сбросить чужую смуглую руку со своего лица и начать кричать, добиваясь правды и объяснений. Нет, он верно ждёт, потому что это единственный способ узнать истину, если ты связался с таким человеком, как Чон Хосок.
Ладонь ни черта не гладкая, но довольно горячая. Намджун ощущает это даже сквозь тот табун мыслей, что, словно пчелы, жужжат в его голове; в его, на секундочку, готовой в любой момент взорваться голове.
Глаза у Хосока красивые; Джун не понимает, почему именно эта мысль из всех пришла ему в голову. «Черт возьми, обычные глаза. Карие, блять. Как у всех азиатов», — он снова пытается успокоиться, но почему-то все это выглядит как плохо замаскированные оправдания.
Хосок становится ближе, хотя уже пару секунд назад это казалось невозможным; оказывается, та ужасно маленькая дистанция, что оставалась между ними, была такой незаметной, пока не показала всю важность своим отсутствием.
Если бы кто-то из них сейчас захотел что-нибудь сказать, то обязательно бы впечатался своими губами в чужие; и поэтому Намджун молчит, молчит даже сейчас, тщетно стараясь сохранять спокойствие.
Спокойствия в этой комнате уже давным-давно нет; остались лишь сухие губы, привкус алкоголя на языке и Намджун, который накрывает чужую руку своей. Все это мешается, будто следующие друг за другом в этюде черно-белые клавиши фортепиано, когда очередной поцелуй становится ещё смелее, ещё напористее и почему-то злее. Словно тот, кто целует, уже ненавидит себя за содеянное. А так оно, впрочем, и есть.
Намджун, который думает и ненавидит, существовал сейчас отдельно от того Джуна, что с особой нежностью накрывал своими ладонями чужие щеки, шею, затылок, перебирал сухие крашенные волосы длинными пальцами и целовал человека так, будто хотел оставить отпечаток на нем на всю оставшуюся жизнь.
Хосок перехватывает руки Нама, отрывается и смотрит в его глаза: расширенные до максимума зрачки, бешеный взгляд, агрессия и наслаждение одновременно; а ещё туман-туман-туман непонимания всего происходящего.
— Пожалуйста, — Хосок знает, что он сейчас солжет, произнося эту просьбу; знает, что это не то, чего он на самом деле хочет, но, черт возьми, им надо… Им просто надо подождать, хотя бы сейчас, — прекрати.
Да, им определённо стоит остановиться, стоит выпить горячего чаю и попробовать забыть все то, что сейчас произошло. Хосок просто знает, что так будет лучше всем; никому не будет хорошо и никому не будет то самое «не больно», но лучше — точно, абсолютно, ага.
— Ты… — Намджуну определенно нужно что-то сказать в оправдание, и он даже примерно знает, что именно: «ты сам всё это начал», но молчит, потому что говорить это совершенно не хочется, и он просто выдыхает: — пиздец.
Да, пиздец, Хосок полностью солидарен.
Чон отстраняется первым, потому что боится самого себя, боится сделать что-то ещё, что навсегда заставит Намджуна покинуть его и без того не самую счастливую жизнь; Хосок это ещё не пробовал, но знает точно — пытку подобного вида он точно не выдержит, не сможет жить, зная, что человек, которого он так сильно хочет видеть каждый чертов день, не желает даже знать его имя.
Хосок — сплошная беда со строчкой «мальчик-пиздец» в графе «характеристика» и «первое впечатление»; он прекрасно осознает свои проблемы, анализирует их перед сном и, честно говоря, изо всех сил старается с ними бороться. Он просто-напросто не желает мириться с отклонениями, что приписаны ему врачом с подросткового возраста, потому что невозможно взять и опустить руки в знаке смирения с происходящим, когда то самое «происходящее» рвёт тонкие нити; нити, что связывают тебя с необходимым с каждым днём все больше и больше человеком.
Резкий хлопок входной двери чужой квартиры заставляет Намджуна прийти в себя. Он отодвигается, убирает руки и резко встаёт, пытаясь сохранить равновесие. Только сейчас в голову приходят адекватные мысли: о брошенной на половине написания статье, о работе… О работе.
«Чёрт, — Намджун застывает на секунду, а затем бешеным взглядом осматривает лицо человека, только сейчас принявшего сидящее положение, — Работа».
Он моментально подскакивает на месте, пытаясь попутно найти рубашку, пиджак и галстук, но понимает, что из одежды у него только толстовка, надетая на нём же, и испачканные вчера в баре джинсы, от которых веет разлитым на них коньяком и немного колой.
Хочется убиться об стенку, потому что в таком виде Намджун не появлялся на работе уже очень и очень давно, с момента окончания стажировки в университете, когда халявная беззаботная жизнь помахала ему ручкой совместно со стипендией и деньгами, что ежемесячно высылались родителями. Именно тогда он почувствовал жизнь со всеми её прелестями: депрессией, желанием то ли умереть, то ли проспать ближайшую неделю, развлечениями только в виде выпивки и мечтой забыться в пьяном угаре.
Хосок всё ещё растерянно сидит на кровати, укрываясь теплым одеялом и периодически утыкаясь носом в собственную коленку; становится одновременно больно, щекотно и неприятно, что возвращает ещё до сих пор немного сонного и не совсем осознающего всё, что происходит парня в реальность.
— Начнёшь собираться или так и будешь сидеть? — Намджун в панике ищет свои очки, но не находит ни на кровати, ни под подушкой, ни на прикроватной тумбочке и столе, понимая — он потерял их либо в баре, либо по пути в квартиру Чонгука, не иначе.
— Собираться?..
Хосок пытается поймать чужой взгляд, но лишь осматривает искаженное гримасой паники лицо; он чувствует себя максимально неловко и радуется лишь одному — Намджун не из тех людей, которые сядут на край кровати, возьмут его за руки и, словно хороший психолог, начнут разговор о всём произошедшем, подкрепляя это всё анализом, обоснованиями, проблемами, словно они говорят не о спонтанном поцелуе и поехавшей крыше Хосока, а о произведение известного автора, признанного классика.
— Если хочешь опоздать на работу, то можешь, конечно, этого не делать! — как-то по-особенному зло отвечает Нам, при этом очень странным образом пытаясь уловить запах с коленок собственных джинсов.
Выглядит это комично настолько, насколько возможно: достаточно взрослый мужчина, в котором уже осел сгусток взрослой жизни в виде постоянного нытья и нежелания принимать что-то новое, его нелепая поза, клоунская мимика и штаны с малозаметным, но всё же существующем пятном от алкоголя. Хосок бы определенно смеялся, пытался передразнить и сочился едкими саркастичными фразами, если бы не та неловкость, что ещё весомым грузом сидела на его плечах.
Всё-таки злой, разгневанный собственной оплошностью Намджун с его покрасневшими щеками и горящим взглядом намного лучше, чем игнорирующий, молчаливый, всеми силами пытающийся сделать вид, что ничего не произошло Ким. А ведь именно этого и ожидал испуганный, поджавший ещё ближе к подбородку коленки Хосок. Работа волновала его настолько мало, что было бы правильнее сказать, что Чону на самом деле было плевать.
Лишь грозный, явно адресованный в сторону Хосока, взгляд старшего заставил Чона подняться с кровати, лениво откинуть одеяло в сторону в так называемой попытке привести постель в нормальное состояние. Он боялся сделать лишний шаг или лишний вздох, потому что, несмотря на явно противоположное ожидаемому поведение Намджуна, Чон всё ещё чувствовал себя потерянным и отвергнутым. И плевать, что руки Намджуна переплетались с его пальцами, и плевать, что чужие сухие губы целовали его, и плевать, что всё это закончил лишь он сам, и никто больше. Хосок чувствовал себя виноватым. Виноватым идиотом.
Он следит за тем, как Намджун закрывает за собой дверь комнаты и выходит за ним следом. В отличие от пришедшего в бешенство Намджуна, Хосока мало волновало то, что на нём надето; ему не в первый раз приходить на работу в том, в чем обычные люди предпочитают только выносить мусор.
Пока Намджун со скоростью света вылетает в прихожую в поисках собственной обуви, Чон быстро осматривает квартиру на наличие Чонгука и Юнги, но не находит ни одного из вышеперечисленных; видимо, они уехали, оставив этих двоих разбираться со своими проблемами самостоятельно. Будь Хосок на их месте, поступил бы точно также.
— Мне долго тебя ещё ждать?!
Хосок замирает, только сейчас возвращаясь в прихожую и замечая рядом с полкой, набитой до самых краев обувью, недовольного, скрестившего на груди руки Намджуна. Он выглядит чертовски нервным, разозленным, разгневанным и готовым в любую секунду взорваться от всех тех чувств, собравшихся в нём; у него всё ещё ярко-красные щеки на смуглой коже, бешеный взгляд и учащенное дыхание.
Намджун ненавидел опаздывать. Намджун ненавидел выглядеть не так, как бы он хотел выглядеть в том или ином месте. Намджун, черт возьми, ненавидел, когда что-то выбивалось из его графика, шло не по плану и просто-напросто не так, как хотелось бы. С этой идеальной точностью во всём он жил уже почти два года, надеясь, что таким образом найдет не только стабильность и успокоение, но и счастье; но, как всегда, ни черта из этого не вышло.
Сначала всё рушила бывшая девушка, у которой желания и запросы сменялись со скоростью света, а теперь появился Хосок; Хосок с его странным поведением, слишком красными волосами, увлечениями, больше подходящими ребенку детсадовского возраста, с его, чёрт возьми, красивыми глазами, смуглой загорелой кожей, желанием помогать, лезть в чужие драки, защищать того, кто этого совсем не просил (но ужасно сильно в этом нуждался)… Да, Чон-идиот-Хосок.
Хосок застывает, потому что то самое немногое, в чем он наверняка уверен, так это в том, что Намджуну абсолютно плевать на него, на его проблемы, что каждый раз, находясь рядом с ним, старшему хочется отвязаться или провалиться сквозь землю, лишь бы не находиться с ним в одном помещение. И всё это сейчас совершенно не вяжется со стоящим в прихожей Намджуном, что, смиренно сложив руки, ожидает его прихода.
— Зачем ты ждёшь меня? — делая особые акценты на «ты» и «меня», Хосок был готов услышать всё, что угодно, но никак не тишину, сопровождающуюся еще и покрасневшими кончиками ушей старшего.
День начался интересно. Хосок уже знает, что не уснет сегодня.
Намджун жестами и взглядом говорит «быстрее, давай быстрее», видимо, не в силах произнести это вслух. Хосок же не заставляет его ждать, лишь накидывает сверху свою джинсовую куртку, завязывает кеды, понимая, что руки ни черта не слушаются; он тщетно пытается совладать сначала со шнурками, затем со своими пальцами, а потом и с бешено бьющемся сердцем. Но из головы не выходит эта картина смущенного, но одновременного злого Намджуна. Чон уверен, что если хомячки и злятся, то выглядят точно также.
В этой суете Намджун не сразу замечает пришедшее ему сообщение, а затем, когда Хосок уже выпрямляется и почти открывает дверь, хватаясь за её железную ручку, непроизвольно улыбается.
Чон уже ни черта не понимает; не понимает с того самого момента, когда Намджун целует его, а теперь недоумевает ещё больше, когда тот, безуспешно пытаясь сдержать истерический смех, сгибается вдвое и держится за живот.
Хосоку хочется его то ли поцеловать, потому что «за что ты такой красивый и милый, боже», то ли ударить, потому что «хватит пудрить мне мозги, которых и так осталось не очень много».
— Что? Говори уже! — Хосок не выдерживает: ударяет Намджуна по плечу, пытаясь вернуть того в нормальное стоячее положение; получается не сразу: Ким лишь громче начинает смеяться, почти падая на колени и хватаясь руками за края хосоковской футболки.
Вот теперь Хосок понимает своё желание: зацеловать до смерти; два в одном, чёрт возьми.
— Сегодня выходной, — наконец-то выдыхает Намджун; да, именно выдыхает, потому что это больше не похоже ни на что другое. — Можешь идти обратно в кроватку.
Намджун машет рукой в сторону комнаты, но Хосоку уже совершенно не хочется ни спать, ни есть, ни работать, ни смотреть любое аниме или читать мангу.
Не осталось ничего, чем бы ему хотелось сегодня заняться; все мысли, до недавнего разложенные по полочкам, — соблюдать дистанцию, не говорить лишнего, не встревать в его жизнь, наблюдать издалека, заботиться, но делать это ненавязчиво и желательно как можно незаметнее, — смешались в один огромный, больше ненужный ком, ведь все границы, которые Чон так долго выставлял и строил в своей голове, больше не имели смысла.
— А ты? — только и отваживается уточнить Хосок, чувствуя, как чужие руки наконец отпускают край его помятой, пропахшей табаком, футболке.
— Я поеду домой, — только и говорит Намджун.
Ким постепенно приходит в себя; он думает, что наконец окунется в атмосферу покоя и равновесия, но начинает волноваться и паниковать еще больше, когда понимает: стоящий напротив него человека — тот самый человек, которого он поцеловал.
В Кима будто попадает молния. Он не может даже открыть рот, чтобы сказать что-то ещё; поэтому он просто открывает входную дверь и уходит, не проронив больше ни слова. Ему надо подумать, и сделать это как можно быстрее.
Хосок понимающе пожимает плечами, как бы говоря то ли Намджуну, то ли самому себе «всё нормально, я понимаю» и закрывает дверь. Как только ключ поворачивается вправо, а замок щелкает, оповещая о том, что дверь закрыта, Чон тяжело вздыхает. Ему кажется, будто его кинули в открытый космос, не дав защитного костюма, потому что в лёгких так мало воздуха, потому что в голове какой-то бардак, потому что всё как-то слишком правильно-неправильно.
Когда-то Хосок смеялся над Юнги, над его неуверенностью и раздражительностью, нежеланием признаться самому себе в том, что было очевидным для каждого, кто видел Мина хоть раз рядом с Чонгуком; а теперь, когда дело касается его, Чон даже примерно не представляет, что ему делать. Перед глазами то ли бетонная стена, то ли пелена из слёз. Он уже ни черта не понимает.
***
Намджун не был заинтересован в своей работе уже неделю. Он откинулся на спинку компьютерного кресла и прикрыл глаза, с тяжестью выдыхая накопленный в лёгких воздух. Статья, которую он должен был дописать ещё пару дней назад, все ещё висела в открытом документе на его рабочем компьютере.
В офисе, на удивление, было не душно, но Намджун почему-то чувствовал себя так, словно он задыхается.
Прикрыв глаза, он и не заметил, как уснул. Но этот сон, смешанный с шумом работающего принтера и шелестом бумаг, не был похож на все другие, — словно наполовину он все ещё находился в реальности, пока другая часть разума пребывала в царстве Морфея.
Лёгкий, даже немного неловкий толчок в плечо, заставляющий с неохотой открыть глаза и встретиться с ярким, делающим больно, светом; шорох, снова и снова затихающий где-то вдали.
Намджун зевает, лениво осматривая свой рабочий стол, заваленный новыми ручками и бумагами, и не может скрыть лёгкую линию улыбки, в мгновение нарисовавшуюся на лице. Он сразу же переводит счастливый заинтересованный взгляд вправо, чувствуя, как что-то внутри делает кульбит, переворачивается к черту; это необъяснимое чувство, будто в вены ввели порцию первой влюблённости. Так незнакомо, так приятно, так страшно и так, черт возьми, хорошо одновременно. Хочется затаить дыхание и не вдыхать, наблюдая за тем, как парень с ярко-красными волосами, с порозовевшими ушами прячет взгляд в своем ноутбуке, как нервно стучит пальцами по краю стола и закусывает сухие бесцветные губы.
Намджун ухмыляется, со всей радостью этого мира, которая только может существовать, и вновь переводит взгляд на стоящий на столе кофе и лежащее рядом маленькое розовое пирожное.
Намджун не знает, когда в нём появилось это странное желание: закутаться в мягкое одеяло и кататься по кровати из стороны в сторону, переодически издавая нечленоразлельные звуки счастья; настроение цвета этого ванильно-клубничного мороженного.
И больше как-то совсем не душно. Намджун не может перестать улыбаться, не может перестать смотреть на этого парня, сидящего справа в паре метров от него и все также нервно кусающего свою губу.
Хосок чувствует на себе его взгляд; ему кажется, что он тонет — не вздохнуть, не пошевелиться, не сдвинуться с места. Когда они стали такими?
Одно мгновение, чтобы повернуть голову; пара секунд, чтобы встретиться взглядами и вечность, чтобы сохранить это чувство навсегда. У Хосока внутри портреты любви, эта линия кривой улыбки и выступившие щеки Намджуна, просочившиеся под кожу; вместо артерий — русла рек, Хосок чувствует свое сердцебиение в висках. Уши закладывает, комок в глотке так и застревает там, царапая слизистую оболочку изнутри.
«Моргни, прошу, — Хосок больше не считает время, потому что ему кажется, будто секундная стрелка остановилась».
Насколько реально умереть от чужой улыбки?
Намджун подмигивает, с этой его насмешкой на губах.
Хосок показывает ему язык, с этой его истерикой в голове. И Намджун улыбается так широко и так тепло, подставляя руку под подбородок. И Хосок отворачивается, ощущая, как ток проходит по его нервам, как вплетается куда-то под ребра и ударяет в сердце; он пытается не задыхаться, но к лёгким больше не поступает кровь, — всё ударило в голову.
Хосоку настолько неловко, что он хочет перестать существовать прямо здесь и прямо сейчас; он отворачивается к ноутбуку и вцепляется взглядом в написанное, будто пытаясь найти в этом спасение, нервно клацает мышкой, переключая один сайт за другим и понимая, что работать он точно не сможет.
Намджун же больше не смотрит, будто пытаясь то ли смутить, то ли убить этим своим насмешливым, так и говорящем «я знаю, что я тебе нравлюсь», взглядом. Но он делает ещё хуже: с наслаждением пьет предоставленный ему Хосоком кофе и откусывает пирожное; розовое, клубнично-ванильное, то самое, которое Намджун бы никогда не стал есть, принеси его кто-нибудь другой.
***
У Хосока болит голова, и именно поэтому он сейчас стоит возле босса и пытается выглядеть максимально плохо; именно поэтому умоляет отпустить его, ведь работа и так не идет, именно поэтому упирается взглядом в пол и пытается не дышать каждый раз, когда Намджун поднимает взгляд и пялится на них.
Чон знает: старшего сжирает лишь любопытство, как и всех других сотрудников отдела, ничего более, поэтому лишь быстрее собирает вещи и свой ноутбук со скаченным сезоном нового аниме, когда босс всё-таки тяжело вздыхает и разрешает ему уйти.
Он торопится так сильно, что складывается ощущение, будто через пару минут уезжает его последний автобус до дома. На часах семь в вечера; Хосок на самом деле никуда не опаздывает.
Он выходит из офиса с ноутбуком, лежащем в сумке, с рюкзаком на плечах и вздохом облегчения, что ловит сложившаяся в полуосвещенном коридоре тишина. Хосок напряжен; он уже чертову неделю не может выбросить из головы всё то, что произошло в квартире его теперь хороших друзей, потому что такое, черт возьми, не забывается, очень долго, а в случае с Чоном — никогда.
Они с Намджуном не разговаривали всё это время, лишь иногда здоровались, когда встречались в дверях офиса или стояли возле автомата с кофе. Но сегодня все сразу пошло не по плану: эта тупая идея с кофе, эта еще более тупая идея с пирожным, и не менее тупая идея принести всю перечисленное на стол к спящему от усталости Намджуну.
Он нервно идет до остановки, также нервно ждёт свой автобус, кстати, далеко не последний, садится на задние места и пропадает где-то между удивительной мягкостью кресла и холодным, немного запотевшим окном, за которым виднелись яркие огни и вывески, мелькающие одна за другой; иногда, когда автобус останавливался в какой-нибудь пробке, и фонари не освещали путь, Хосок видел своё уставшее, выглядевшее больным и особенно бледным, лицо.
Он печально улыбается отражению и мысленно радуется тому, что его маршрут до дома не очень популярен — пара бабушек, сидящих впереди, даже не замечают его. Голова уже не болит, и воздух свободно поступает в лёгкие; дышать становится легче, смотреть по сторонам и не краснеть от чужого взгляда, впрочем, тоже. Хосоку кажется, что он наконец-то приходит в себя.
Когда он возвращается домой, открывая входную дверь как-то по-особенному нервно, то встречает будто ждущую его у дверей мать. Эта женщина с длинными прямыми волосами и красивыми большими глазами лишь мило улыбается ему — успокаивающий, уже приевшийся с детства, жест.
— Что-то случилось?
— Нет, ничего, всё хорошо, — быстро проговаривает Хосок, пытаясь скрыть своё уставшее лицо, готовые в любой момент наполниться слезами глаза и трясущиеся от нервов уже последние семь дней руки; выходит не очень.
— Почему так рано? Раньше отпустили?
— Просто сделал работу раньше, — отговаривается Чон, понимая, что вряд ли в это поверит хоть кто-то, не говоря о его матери, — вот и отпустили.
Он медленно разувается, хотя хочется избавиться от этого разговора как можно быстрее; просто сил не осталось уже ни на что. Шнурки на любимых кедах становятся неуправляемыми, тело будто не слушается мозга, отклоняясь то вправо, то влево, попутно задевая полку с обувью. Равновесие равно нулю.
Когда он скидывает с плеч джинсовую куртку, то мгновенно исчезает за дверью своей комнаты; кидает сумку с ноутбуком под компьютерный стол, рюкзак — на кровать, и сваливается вслед за ним.
Одеяло, как и подушки, чертовски холодные; наверное, из-за открытого окна. Но это даже приятно — чувствовать расслабляющий холод кожей, вдыхать свежий воздух, слышать шум машин, редко проезжающих за окном, и лай выведенных на вечернюю прогулку собак.
Когда приходит сообщение, Чон ожидает увидеть всё, что угодно, но не:
От кого: Джун
«
Как чувствуешь себя?» (21:30)
«Отлично, ни «привет», ни «здравствуй», узнаю Намджуна», — Хосок от чего-то широко улыбается и пару секунд, не отрываясь, смотрит на пришедшее сообщение.
Кому: Джун
«Уже лучше». (21:31)
«В сотни раз лучше, теперь уж точно», — он довольно вытягивается на кровати и немного вздрагивает, когда рука касается все еще холодного края одеяла.
От кого: Джун
«
Может, тогда хочешь прогуляться вечером?» (21:34)
Хосок подскакивает так сильно, что на секунду ему самому кажется — его пронзила молния, определенно. Хочется встать на кровать и прыгать до тех пор, пока она, да и находящийся под ней пол, не сломаются ко всем чертям.
Чон утыкается в уже ставшую более-менее теплую подушку и вдыхает запах знакомого до боли порошка; кусает мягкую ткань, оставляя влажный след. Свежий прохладный воздух из окна обдает его плечи и шею, слабо играет с ярко-красными волосами. Становится так хорошо, как никогда раньше.
Конечности будто сводит; каждую мышцу сковывает, а потом скручивает, и это невозможно остановить; Хосок еще сильнее впивается зубами в подушку и откладывает телефон, чтобы со всей силой ударить кулаками о мягкий, прогнувшийся под данным действием, матрас. Не помогает. Ничего не помогает угомонить это быстро бьющееся сердце, ничего не помогает, чтобы перестать чувствовать себя на периферии орбит.
Вдох-выдох. Хосок учится дышать. Снова.
От кого: Джун
«
Я бы хотел покататься на мотоцикле» (21:38)
«
Если ты хочешь, конечно» (21:38)
«
Ладно, если не хочешь, то можешь отдыхать» (21:42)
Хосок нервно вздыхает; его руки, впрочем, как и всё тело, дрожат.
Кому: Джун
«Нет, хочу» (21:43)
От кого: Джун
«
Почему тогда не отвечал?» (21:43)
Ответ Хосоку приходит сразу же, буквально через пару секунд. Чон не может сдержаться — он сдавленно кричит в кулак и буквально хнычет, осознавая: всё это время Намджун, словно верный пёс, будто чертов Хатико, ждал ответа; не выключал телефон, смотрел в экран и не отводил взгляда.
Кому: Джун
«Просто был занят немного» (21:44)
«Да, совсем немного, — мысленно хмыкает Хосок, думая над тем, какой же он самом деле идиот, — Просто кричал и вопил, ничего нового».
От кого: Джун
«
Тогда… Я заеду за тобой минут через пятнадцать?»
Хосок выдыхает. И отвечает: «Да».
