#слежка

Решая не заострять внимание на Джине и его новоиспеченном собеседнике, Мин скользит взглядом по представленному его глазам залу и пребывающим здесь, наполняющим помещение людям. Всё это не выглядит как толкучка, но всё равно создает некую иллюзию массовых сборов, чтобы выглядеть роскошно в свете обустроенных вокруг дизайнерских декораций и украшений. И находя лишь еле видный силуэт напарника в этой дорого одетой и так же выглядевшей толпе, Юн в мгновение осознает, что в чёртовом Чон Чонгуке вряд ли можно найти какие-либо отличия от собравшихся здесь буржуа. Весь его вид, манеры и даже фальшивая, натянутая чуть ли не до ушей красивая улыбка — это то, что делает его сродным богатеньким сыночкам. В Чонгуке словно с рождения есть странный, неизвестно откуда взявшийся лоск и характер, говоривший о нём как об успешном и уверенном в себе человеке. И сейчас, в силу своей удачливости, распределённой на день каким-то странным нерациональным способом, Гук натыкается на ту самую, мирно допивающую ещё один наполовину наполненный бокал красного вина девушку. Решив, что в данной ситуации нет ничего лучше, чем вариант завести начавшуюся с «ничего» беседу, Чонгук приветственно улыбается, сканируя взглядом ответившую ему тем же Сохи. В её улыбке словно читалось желание поддержать начавшуюся беседу и скрасить своё одиночество в толпе не обращающих на неё внимание людей. — Так странно видеть Вас не на сцене, — Гук знает, чем лучше задеть гордящуюся своей карьерой и популярностью девушку; тем самым он привлекает к себе всё её внимание. Чонгук в открытую продолжает лгать искренне верящей в его наглое вранье девушке. Гук и сам забывает, что ни разу не видел ни её выступления, ни саму юную, стоявшую перед ним особу, пока не занялся расследованием дела; дела цели, находящейся в другом отделе зала под, как надеялся сам Чон со всем доверием к своему напарнику, пристальным наблюдением Юнги. — Приятно встретить здесь человека, которому нравится моё творчество, — Сохи окончательно фиксирует своё внимание на понимающем её сполна Чонгуке, который лишь согласно кивает головой в ответную и широко-широко улыбается, пытаясь окончательно отбить какие-то либо сомнения у стоявшей рядом девушки. Младшему ничего не стоит поддерживать беседу, в течение которой он постепенно понимает, что вряд ли Сохи хоть раз за всё это время, проведенное с Чоном, интересовал находящийся в другой части зала парень. Её наплевательское отношение к тому, чем в данный момент был занят Ким Сокджин, играло против официального заявления их компании. Время нещадно шло, оповещая о том, что Юнги уже определенно сошёл с ума от собственного одиночества и забился куда-нибудь в угол в надежде как можно скорее покинуть этот чёртов приём. Популярность и присутствие Джина определенно сыграло свою роль, привлекая на торжество молодых дочерей присутствующих здесь богачей и других, кое-как освободившихся от покровительства родителей повзрослевших особ. Выяснив необходимую информацию, а точнее её полноё отсутствие, Гук улыбается, прощаясь со своей недавней собеседницей, что лишь понимающе кивает в ответную и тянет «спасибо за компанию». Юнги, не обращая внимания на идущее время, преодолев себя и пользуясь всеми возможными, оставшимися в памяти источниками информации о различных знаменитостях, полученных от его младшей двоюродной сестры, предварительно осуществив некоторую пробную тренировку на нескольких довольно молодых девушках в его окружении, теперь без особого смущения и ранее мучившего его чувства собственной неполноценности беседует со стоящим напротив и вполне заинтересованном в их сложившемся диалоге Джином, тщетно предлагающим ему выпить хотя бы один бокал белого вина. — Я слышал, что в различных компаниях знаменитостей порой заставляют устраивать целые цирки, чтобы поднять их популярность, — Юнги слабо улыбается уголками губ, пока Ким только неуверенно пожимает плечами в ответную, будучи загнанным в угол подобным заявлением от кажущегося сейчас только милым-добрым мальчиком Юна. — Это печалит, — добавляет он, наблюдая за чужой реакцией со всем присущим ему любопытством. — И правда, печалит, — видимо, отбросив все свои размышления, по-доброму и слишком уверенно, несмотря на своё недавнее выражение лица человека, которого определенно застали врасплох, хмыкает умеющая держать себя на людях «жертва». Чонгук появляется неожиданно, резко хватая за запястье, которое отзывается мгновенной ноющей болью. Юнги смотрит на своего собеседника, который только вопросительно окидывает взглядом неизвестно откуда взявшегося парня и приветственно улыбается, будто пытаясь отвлечь подобным смотрящего на него со всей имевшейся в нём серьезностью Гука. Последний же только легко кивает головой, бурча что-то про «Извините» и, не объясняя больше ничего, тащит всё ещё болящее, постепенно вновь поддающееся жару и лихорадке тело не успевшего и, наверное, ещё всё-таки боящегося сказать что-то против Мина. Их пакт доверия определенно давит обоим на легкие, с одной стороны облегчая работу, а с другой — вызывая страх в случае его нарушения и поставленных условий. Чон чувствует необъяснимую в данной ситуации злость, а Юну определенно хочется съездить ему по лицу за подобные выходки. — Ты что делаешь? — сквозь зубы, при этом фальшиво улыбаясь, словно ничего не произошло, зло шипит Юнги. Его ноги неохотно, но довольно-таки быстро двигаются вслед за Чонгуком, который вряд ли настроен хоть на какие-то объяснения в пределах этого заведения. — Ты совсем с ума сошёл? Разговаривать с целью — ты адекватный? Если он знает тебя в лицо, то что мы будем делать, если действительно понадобится ещё с ним взаимодействовать в другом образе, — решая объясниться, когда им остается буквально половина метра до места парковки служебного автомобиля Чона, устало, но пытаясь сдержать рвущийся наружу крамольный крик, тянет парень, впиваясь пальцами в свои черные волосы. — Твою мать! Как глупо. Я… — А сам?! Разве не ты болтал там неизвестно сколько времени с Сохи? — Это было для дела! — И это тоже было для дела! Или ты думаешь, что я там стоял с ним просто так мило беседовал от того, что мне скучно было? — Юнги не хочет, но на автомате повышает тон, в последствие пытаясь успокоить нарастающую в нём злость. Ему не хочется ругаться с явно расстроенным его непрофессиональным и непродуманным (по крайней мере, по версии Чона) поступком Гуком, вновь ссориться с ним, а потом проводить время болезни совместно с супами своей сестры и её непосредственным присутствием в его в раз превратившейся в идеал чистоты квартире. — Да я вспомнил всё, что знал о знаменитостях Кореи! И о нём самом! Да я впервые был рад, что со мной сейчас истинная фанатка всего этого живёт! — Просто замолчи, — произнося из последних сил более-менее спокойно, растягивая слова по слогам, раздраженно вздыхает Чон. — Я просто не понимаю… Чонгук молча открывает автомобиль, буквально запрыгивая со всей оставшейся в нём злостью на водительское сидение, и тяжело дышит, с силой сжимая ни в чем неповинный руль машины. Будто пытаясь смириться с этим, Гук и сам не понимает, почему разозлен подобным настолько сильно. Ему хочется просто забыть про всё и вновь оказаться в том уютном месте, которое Юнги довольно-таки мило однажды прозвал «логовом бабника». От подобных мыслей Чон неожиданно широко улыбается, заливаясь тихим, но действительно счастливым смехом. Этим он до предела удивляет садящегося рядом Юнги, полностью, без каких-либо пререканий признающего свою вину и кажущегося ещё более подавленным, чем раньше. — Красивый? — замечая направленный на него изучающий взгляд, перестав улыбаться, тихо спрашивает Чонгук. И чёртов Мин Юнги просто выпадает, потому что перед глазами серьезный, направленный на него взгляд и утонченные, но строгие черты такого же впору красивого лица. — Да. Юнги решает ответить, потому что в его голове непонятная каша, затуманенная аурой шика сидящего рядом младшего, что всё ещё как-то странно улыбается уголками губ. Ему чертовски неловко, когда он осознает, что признал вполне очевидное, но до этого до последнего отрицаемое его сопротивляющимся сознанием заявление. Отворачиваясь к грязному запотевшему окну в противоположную от Чонгука сторону, Юнги пытается заинтересовать себя очертаниями стоящей напротив машины и огнями горящих вдалеке фонарей, размытых своими огнями на коже мимолетных прохожих. Гук слабо хмыкает, изо всех сил пытаясь не показать собственную растерянность от услышанного. Он только ещё сильнее сжимает пальцами страдающий от его перепадов настроения автомобильный руль и тяжело вздыхает, нарушая сложившуюся нелепую тишину смущения. И пока Мин продолжает тонуть в сжирающих его мыслях, желая сжечь несколько последних воспоминаний подобно пыльному старому альбому, Гук нажимает на газ, не в силах больше терпеть пустившуюся по коже в изяществе вальса дрожь. Музыка, до этого еле слышная, впервые за долгое время становится включенной почти на максимум, что приглушает лишние размышления обоих, взрывающиеся брызгами открытого шампанского. Юн не находит сил повернуть голову обратно и встретиться взглядом с Чонгуком, думая о том, что от взрослого человека в нём лишь возраст в паспорте и работа, в большинстве случаев говорящая о статусе в обществе. — Напомни мне адрес твоего дома, — решив, что им в любом случае просто придется заговорить друг с другом когда-то, забыв о случившемся или переводя это в обычную и неудачную в стиле Юнги шутку, первым нарушает сложившуюся тишину, перебиваемую лишь басами играющей музыки, скрывающий буквально дрожащие от неловкости пальцы Гук. — Эм… — Юн действительно благодарен вдруг начавшему разговор как ни в чем не бывало Чонгуку. — Высади меня возле офиса, я сам доеду. Заметив покосившийся на него серьезный взгляд, обладатель которого явно не шутил со своими намерениями, Юнги, не найдя другого выхода, проговаривает адрес и вновь отворачивается в сторону стекла, за которым огни остающихся позади фонарей и работающие кафе. Музыка стала тише вместе со сходящей постепенно на минимальный уровень неловкостью, царящей вокруг и буквально пропитывающейся в салон автомобиля. В бардачке машины иногда вибрирует из-за приходящих на него оповещений телефон Чонгука, который явно не решается сказать что-то ещё, игнорируя любые раздражители вокруг. — Приехали, — оповещая о том, что за окнами автомобиля уже многоэтажный дом, в котором жил Мин, бросает Гук, ещё сильнее вцепляясь пальцами в руль автомобиля чуть ли не до побелевших в мгновение костяшек. — Будь осторожнее, — Чонгук слабо улыбается, чувствуя себя сейчас самым настоящим идиотом; Юнги же легко кивает в ответную, прежде чем покинуть автомобиль. Не выдерживая, он ударяет сжатыми в кулак пальцами по рулю автомобиля. Из-за явно нерациональной на день удачливости, закончившейся прямо сейчас окончательно, Чонгук попадает со всей имевшейся в нём силой по клаксону руля. От подобной резкости, словно режущей перепонки и заставляющей подпрыгнуть на месте уже отошедшего больше, чем на метр Мина, Юнги на некоторое мгновение замирает в немом шоке с долей уже на постоянной основе присутствующего вопроса. Недолго думая, Юн оборачивается, кивая и тем самым выражая вопрос, а затем, не получая ответа от раздраженного своей неуклюжестью Чона, ускоряет шаг в надежде добраться до дома как можно скорее. В квартире, уже словно сверкающей от чистоты и слепящей глаза, его наверняка ждёт всё ещё дующаяся подобно воздушному шарику с гелием Гаи, поедающая какой-нибудь дорогой десерт, забив на все калории, расчеты и диеты из-за очередной обиды, которые случались уже не столько из-за накопившегося в ней разочарования в окружающих, сколько из-за обычного желания поесть. Но Мина вряд ли хоть сколько-то заботили сейчас чужие обиды и разочарования людей по отношению к нему, когда мысли были забиты только одним крутящимся, словно какая-то рекламная строка внизу экрана телевизора, «чёрт-чёрт-чёрт», повторяющимся снова и снова. Ночью Мин перебирает все возможные и одновременно тщетные, не желающие помогать ему способы заснуть, вновь комкая в пальцах согревшееся от тепла его тела одеяло и обессиленно выдыхая в рядом лежащую подушку. Шелест простыни под ворочившимся телом раздражал его, напоминая причину ухода его былого спокойствия, что, кажется, в одно мгновение покинуло своего обладателя. В любой другой бы ситуации Юн с удовольствием и легкостью откинул различные, заполняющие его голову проблемы и поудобнее улегся на теплой удобной кровати, вдыхая приятный запах лавандового порошка и оставшиеся нотки его духов, но именно сейчас всё казалось иным. Мысль о духах и их приятный аромат приводил его только в крутящиеся без продоха воспоминания: от оставшегося на запястьях Чонгука запахе, тех слов, после которых сон теперь являлся лишь второстепенной нуждой, до не исчезнувшей в машине напряженности, что словно переплеталась в объятиях с невыносимой тишиной, самого Чонгука, спокойно смотреть на которого Юнги теперь вряд ли бы смог. Все оставшиеся после работы силы и мысли темным и одновременно туманным кольцом сгущались вокруг сказанного им и постепенного осознания того, что Юнги прекрасно понимал: именно в тот момент он и правда не лгал как Гуку, так и самому себе, отвечая на автомате и совершенно не задумываясь о последствиях. Словно назло, Гаи не попадалась на глаза и даже не оповещала о своём присутствии и обычно демонстрационной, поставленной на обозрение общественности обиды. Вряд ли она спала, ибо в другой — соседней — комнате работал телевизор, по звуком из которого можно было с легкостью определить какую-то американскую телепередачу. Любым способом игнорируя происходящее за границами его комнаты, Юнги вновь чувствует себя потерянно, не вдохновляясь даже играющей в наушниках музыкой, что вместе с телефоном была отправлена на прикроватную тумбочку, лишь изредка переключаясь на еле слышную вибрацию от пришедших на мобильник оповещений. Юну нужно было с кем-то поговорить, но он и понятия не имел, что ему делать дальше, и даже о том, кто может ему помочь. Телефон уже просто разрывался от количества пришедших на него сообщений, продолжая настырно вибрировать на деревянной поверхности тумбочки. Наконец-то приняв вызов, Юнги сначала не понимает, чей голос отзывается на том конце трубки. Долго растирая болящие и одновременно сонные глаза свободной рукой и второстепенно слушая слова позвонившего ему Намджуна, что лились в его голову непонятным, смешанным с какой-то кашей потоком, Юн наконец-то смог набраться оставшихся сил. Из-за болезни, что постепенно покидала его то ли для того, чтобы уйти навсегда, то ли для того, чтобы вернуться снова, голос Мина всё ещё оставался хриплым и грубым, изредка напоминая какие-то телевизионные помехи. — Надеюсь, ты уйдешь по собственному, — игнорируя ранее прозвучавшее «привет» своего друга, повышая голос на полной серьезности проговаривает Ким. — Что? — прослушавший всю предыдущую лекцию Нама, Юнги явно недоумевал, пребывая в состоянии некоторого шока, тонкими нитями переплетающегося с моральной усталостью и банальной слабостью. — О чём ты вообще говоришь? — Мистер О пытался дозвониться тебе кучу времени. Я не знаю, что он хотел сообщить, но твоё игнорирование его взбесило, — Ким затих, обдумывая, что сказать дальше. Наверное, происходящее ему явно было небезразлично. — Разорался на весь отдел, при этом сообщив, что уволит обоих за непригодность. Не знаю, было ли это сказано сгоряча, что больше вероятно, чем то, что он действительно вас выбросит на улицу, но… Понимаешь ли, из-за пустяка он не разозлился бы настолько, насколько был раздражен тогда. — Я не знаю, что он хотел там сообщить, но я тоже был чертовски занят, — чуть ли не добавляя уже давно съедающее его «занят размышлениями о Чонгуке», зло и по-собачьи рявкает в ответную журналист. Намджун еле-еле различает сказанное, где-то понимающе кивая в своей квартире. — И если он хотел что-то важное сказать, то должен был сделать это, как минимум, заранее. Намджун, если ты не знаешь, то «слежка» — это не только увлекательное просиживание времени в машине Гука. — Только не нужно сейчас выпендриваться тем, что ты наконец-то обошёл нас всех в отделе и занялся тем, что освобождает тебя от жары в нашем офисе и желания убивать, — Кима это не задевает, но он всё равно решает поставить на место человека, который почему-то в раз перестал видеть проблемы других, концентрируя всё внимание на своих, порой не таких уж и катастрофически важных заботах. — Я просто хотел сказать то, что и должен был сообщить, как твой друг. Или это уже не так? Мин определенно слышит неподдельнную неуверенность в том, что для Юнги кажется даже более чем просто очевидным. Он пропускает мимо ушей получившийся каким-то слишком усталым вздох Кима на том конце трубки, который словно пытался заполнить сложившуюся тишину, вызванную очередными, забившими голову Юна раздумиями. Мин не чувствовал сейчас ничего, кроме безысходности: как смотреть на чёртова Чон Чонгука, как говорить и работать с ним после случившегося. Даже если он сделает вид, что ничего смущающего не произошло в этот чертов день, то выражение лица и его в момент ставшее более скованным поведение обязательно выдаст своего обладателя со всеми потрохами. И, словно назло, от Чонгука не оставались скрыты даже малейшие мелочи: он каким-то волшебным образом, словно имея супер-способность, в мгновение узнавал всё то, что, кажется, было тщательно скрыто от чужих глаз. — Что за глупости? Ты хоть сам понял, что сказал? — наконец-то приведя все мысли в порядок, не считая, конечно, того самого «происшествия», проговаривает Юнги. Это «происшествие» должно быть банальной глупостью для мужчины его возраста, но вместо это становится самой настоящей трагедией. Смущение и посетившая его неловкость становятся всё сильнее по мере того, сколько времени Юнги уделяет самобичеванию по этому поводу, а этого было и правда больше, чем просто достаточно. — Тогда, если уж я позвонил, может, хоть раз в жизни расскажешь, как прошла операция? — Рядом с тобой есть дети или люди с ещё детской психикой? — Ты же знаешь, что в моём окружении только идиоты. Какие дети, чёрт возьми? — не совсем понимая, зачем Юнги информация, которую он и так имел в своих сведениях, срываясь на раздражение после измотавшего его рабочего дня, шипит Намджун. — Так я идиот? — Мы говорим сейчас об этом? Нам не решается начать очередное дружеское препирательство, потому что явно не горит желанием искать хоть остатки своего былого прокаченного за время студенческой жизни сарказма, истощенного после нудных, повторяющихся друг за днём дней. Иногда, если говорить честно, ему казалось, что это один и тот же день, если бы не разные, звучавшие с другой стороны офиса маты и возражения Юнги, смешанные с ярко выражающимся отвращением к этой сидячей, заставляющей его волочить своё бренное существование работе. — В общем, всё хуево, — не найдя лучшего описания, чем прозвучавшее сейчас, сообщает Юнги. И он не лжёт: то, что он чувствует, действительно больше не сравнится с каким-либо другим значением. — Если говорить более откровенно, то всё чертовски хуёво, — перенимая ещё одну чонгуковскую привычку, сам того не замечая или просто-напросто не желая замечать, устало тянет старший. — Вы провалились? — Не совсем, — Юн вздыхает, понимая, что ему в любом случае придётся рассказать всё произошедшее хотя бы в общих чертах: он не мог оборвать дружеское любопытство Кима, который, по крайней мере, мог облегчить его положение лишь одним своим сочувствием, явно не способным изменить положение вещей, но в силах подбодрить повесившего нос (или скоро самого себя на этой прекрасной люстре посередине потолка) Мина, замешанного в этом без шанса выйти без применения радикальных мер. — Точнее, нет. Мы не провалились. Или провалились… В общем, это тяжело. — Ощущение, будто тебе даже всё равно, провалились вы или нет. Не пойми меня, конечно, неправильно, но по тому, как ты отвечаешь, складывается именно такое ощущение. И Юнги согласен с этим, потому что да: на фоне всего того, что произошло, сегодня операция «слежки» для него является лишь второстепенным фоном по умолчанию. Но признаться в этом, вовсе позабыв о том, что он носит образ занятого только своей работой человека, для Мина является самым настоящим испытанием. Ему кажется, будто всё начало рушиться, хотя это только одна фраза и одна случившаяся с ним тупая ситуация, один чёртов Чон Чонгук. Но тридцатилетнему журналисту, что сейчас нервно зажимает в трясущихся пальцах одеяло и раздумывает над ответом, казалось, что вокруг него увеличивается горящее кольцо пламени, сгущающееся с каждой минутой всё больше. — Вообще-то, дело не в операции, — Юнги тяжело вздыхает: ему тяжело, но если он не поделится этим сейчас, то просто сожрет себя изнутри подобно какой-то тёмной твари — медленно, специально больно и как можно мучительней. — Просто Чонгук… Он… — Он наговорил тебе что-то? — не выдержав, одновременно сгорая от любопытства и пытаясь раскрепостить своими догадками мямлящего на том конце провода парня, делает ложное предположение Намджун. — И теперь ты бесишься из-за этого? — Нет, не так… Просто… — Юн не уверен в том, что он хочет сказать и стоит ли говорить об этом вообще. Он тупо пялится в однотонную стену комнаты и не знает, что ему следует делать дальше. Юнги понимает, что знает Кима уже достаточно долго, как и дружит с ним, но и понятия не имеет, стоит ли доверять ему во всём, что касается его личной жизни. Некоторые моменты, наверное, всё-таки должны оставаться в тайне, но не это — и Мин это осознаёт даже больше, чем просто «нужно», всё ещё подсознательно храня, словно специально мучая себя, те неприятные ощущения, оставшиеся после продолжительного, изнуряющего его самобичевания. Но и Юн понятия не имеет, как сказать правильно то, о чём он думает, не находит слов, понимая, что просто-напросто чувствует себя немым. — Что? Он бросил тебя, решив, что не повезет тебя в офис или домой, хотя он не должен был так делать? — Нет. Джун, подожди… — Мин долго тянет ту самую «и» в прозвучавшем как-то умоляюще «подожди», но понимает, что это вряд ли способно усмирить чужой пыл и связанную с ним, выливающуюся уже за края любопытность, почему-то присущую такому серьезному мужчине, как Намджуну. — Или подожди?.. — Он мне нравится! — не выдержав, пытаясь перебить своего слишком заинтересованного в произошедшем друга и одновременно наконец-то сказать то, что он пытался сделать уже на протяжении нескольких мучительных секунд, резко обрывает Мин. Он и сам не осознаёт, что сделал и зачем; было ли это хоть каплю осознанно или первое попавшееся, что пришло в голову. И ему, если честно, теперь и не хочется думать, вновь занимаясь самовыворачиванием наизнанку. То, что первое нашлось в голове, скорее всего, и есть истина. Истина, которая определенно не нравится Мин Юнги и явно обескуражила никак не в состоянии осознать услышанное Намджуна. — Поздравляю, — на выдохе шепчет Джун, пытаясь понять смысл произнесенных Мином слов. — И что? Теперь там это... ужин при свечах, романтика, собака, дом, дети, дерево, ссоры из-за не той марки купленного кетчупа? Или что там обычно делают парочки? — Я не знаю, что там делают парочки, Джун. Потому что мы не пара, — сказанное звучит слишком напряженно, будто Юн и сам не осознает всё то, что он смог набредить за эти минуты. — И вообще, забудь всё, что я сказал! — ему кажется, что это всё ошибка и какая-то одна сплошная неразбериха, привести в порядок которую он просто не в состоянии. Он кричит в трубку, но понимает, что это бесполезно: уже поздно думать о последствиях слов, прозвучавших вслух; Мин лишь нервно закусывает нижнюю губу, медленно пожевывая её, словно не чувствуя ту неприятную ноющую боль. — Хорошо, может, у геев не так. Я не знаю. Может, вы там занимаетесь чем-то поинтереснее, чем дети? — нарочно пытаясь разозлить своего и без того встревоженного друга, переживающего ещё один приступ истерики, выматывающей его морально на оставшиеся в живых проценты, серьезно парирует Джун с толикой неслышного в интонации сарказма. — Может, тебе стоит вспомнить, что такое толерантность, или хотя бы забить это в поисковике? Было бы полезно для общего развития! Или просто для развития. Или просто персонально для тебя. — А чего ты так сердишься? — А почему?! А почему?.. Почему… — понимая, что на языке вертится только ещё больше способное усугубить его уже сложившуюся ситуацию «а почему ты наезжаешь на меня», решает прекратить эту странную перепалку, изначально построенную только на скрытом для Мина сарказме Намджуна. — Короче, я вляпался. Это просто ужасно, и если бы у тебя не было детей, то я бы сказал, что это хуево. Но у тебя нет детей, поэтому, Ким Намджун, это и правда очень и очень хуево. — Да что случилось? — Джун словно возмущается, но на самом деле лишь строит театр юного зрителя, уже делая себе чай от будто дергающего его за нос любопытства. — Этот чёртов Чонгук спросил в шутку о том, красивый ли он. И я ляпнул, что да. Понимаешь, я даже не мог представить, что вообще скажу когда-нибудь такое. Это конец. И истории, и мне, в принципе, тоже. — Но Гук и правда красивый же, — не дожидаясь удивленного, смешанного с оставшимся в Юнги возмущением «что», Намджун решает продолжить. — Все это признают. И странно не признать это, поэтому просто не вижу в этом ничего смущающего. Тем более, двадцать первый век на дворе, и то, что парень признал другого парня красивым, не значит, что они в эту же секунду должны начать встречаться. — Да-да, конечно. Всё так, как ты говоришь. Юн постепенно успокаивается, принимая слова друга как банальное оправдание для себя, словно откидывая эти ненужные мысли о том, что ему на самом деле нравится чёртов эгоистичный, невозможно и даже через край саркастичный и, чёрт возьми, красивый Чон Чонгук. Даже в своей голове Мин больше не мог спорить с тем фактом, что девушки определенно любят его не только за фальшивую широкую улыбку, но и за внешность и ту атмосферу мужественности и одновременной, будто склеенной с этим юношеской свежести, что буквально следовала за младшим по пятам. — Тогда… Проблема решена? И я могу спокойно забыть, что ты сказал тогда? — Да. Давай забудем, будто этого и не было. Просто тогда я не разобрался в себе… — Мин неумело пытается оправдаться, и для тридцатилетнего мужчины это выглядит, как минимум, жалко в глазах его ровесника, давно забывшего, что значит пытаться снять с себя вину за собственные же чувства. — В общем, прости, что заставил тебя слушать всё это. Ещё раз извини. Спокойной ночи. … На следующее утро Мину кажется, что он определенно чувствует себя больше, чем просто паршиво. Его голова взрывается словно вспышками открытого шампанского, поэтому он просто надеется не вспоминать ни о чём, позабыть навсегда и оставить это в закрытой тысячью ключами папке «совершенно секретно». Но как-то не получается от слова «совсем», когда в памяти размытыми отрывками отдаются вчерашние слова успокоения Намджуна, заставляющие Юна неосознанно схватиться за брошенный в порыве очередной вчерашней истерики под подушку телефон. — Алло? — раздаётся на том конце ещё сонный голос Чонгука, и Юнги определенно становится не по себе. Звоня Гуку, он успокаивал бьющееся то через раз, то словно пытающееся выпрыгнуть из груди сердце тем, что это всего лишь телефонный звонок по работе, не больше, что он обязан сообщить о том, что вчера сказал ему Ким, что, вообще-то, это ещё одна «уважительная» причина услышать Гука, позабыв о былом смущении хоть на мгновение. — Эй, кто это? — даже не посмотрев на имя звонившего, сейчас только еле-еле разлепляя глаза, раздраженно кричит Чонгук, что определенно не доволен прерванным сном после вчерашней операции «слежки». — Юнги?.. — проходит ещё несколько секунд молчания, пока до младшего не доходят все детали происходящего. Чон замолкает, пытаясь добиться до вдруг в момент застывшего где-то в своей перевернутой с ног на голову постели с брошенным на пол одеялом Юнги хоть что-то. Он тяжело вздыхает, решая, что это полностью бесполезная затея: — Мин, я вешаю трубку, — получается даже больше холодно и отстраненно, чем серьезно. — Нет, подожди! — понимая, что он не наберется больше смелости позвонить Чонгуку ещё раз, кричит Юн, тем самым нарушая сон обиженной со вчерашнего дня Гаи. — Я просто собирался сказать, что начальник хотел сообщить какую-ту важную информацию. И если ты в офисе, то ты мог бы узнать… Там. Ну, ты понимаешь, да? — наконец-то осознавая, насколько это тупо и одновременно ужасно звучит, Юнги неконтролируемо бьет себя по ноге сжатым от смущения и смешанного с ним напряжения кулаком и зло шипит, чувствуя отдающуюся теперь в этом месте приглушенную боль, распространяющуюся по мышцам. — Нет, не понимаю, — Чонгук спросонья вообще мало, что понимает, но конкретно сейчас — ещё меньше. И если он делает вид, что забыл вчерашние слова и поведение своего напарника, то не значит, что так и есть в действительности. — Юнги, ты можешь объяснить по-нормальному? — В общем, — тянет Мин, пытаясь собрать мысли воедино и наконец соедить их в одно, несущее хоть какую-ту долю информации предложение. — Начальнику что-то было нужно от нас. Или, наоборот, он хотел сообщить что-то. Я не знаю, честно. Но это важно, поэтому я хотел бы попросить тебя узнать, если ты в офисе и… — Уважаемая «теоретическая сторона», я не всегда ночую на диване в офисе, поэтому если тебе так интересно, то узнай это сам, — решив, что это какая-нибудь бесполезная заметка от Мистера О, отговаривается от чужой просьбы Чонгук. — Я сейчас занят. — Чем? — Юнги и правда не знает, как контролировать это, потому что теперь язык не поддается своему хозяину, то заплетаясь, то озвучивая первые приходящие в голову мысли, не всегда имеющие статус приличных или, по крайней мере, не нарушающих чужое личное пространство. — Не слишком ли много вопросов от напарника по работе? — Это касается работы, Гук, — решив надавить, имея хоть какой-то, но всё-таки опыт и уже подходящий для этого возраст, берется за психологические, услышанные на лекциях приёмы старший. Хоть и знает, что это вряд ли может подействовать на кого-то вроде привыкшего ко всему в этой жизни (кроме тупых «да» на такие же глупые в пору ответы) Чона. — Или твоего личного любопытства, Юнги-я?.. — поддразнивая своего напарника, где-то в своей квартире Чонгук хитро улыбается уголками губ, понимая, насколько саркастично это звучит из его уст. — Что? Мин тушуется мгновенно, вовсе позабыв о том, что нельзя выдавать своё волнение. Но всё его смущение будто вливается в произнесенное им «что», не остающееся без ответа уже чонгуковским «а что?», от которого Юнги непроизвольно чувствует себя ментально побитым. Это чувство зарывается где-то глубоко в груди и роет себе дыру в лёгких, не давая парню спокойно дышать и контролируя бьющееся в темпе «аллегро» сердце. — Ничего. — Ты ещё болеешь? — Гук смотрит на настенные часы, прищуриваясь, чтобы лучше видеть, и, недолго думая, вскакивает с кровати, взглядом ища хоть какие-то более-менее приличные (читай: чистые) вещи для поездки в их офис. — Просто подумал о том, что нам нужно решить, что делать дальше. Чонгук умалчивает о чужом провале, и Юнги определенно хочется сказать ему за это огромное спасибо, ибо сейчас ему достаточно лишь одного голоса Гука, чтобы чувствовать себя более, чем просто неловко. Смущение зарождается в нём пожирающим всё вокруг пламенем и выходит на первый план, пока все остальные эмоции проплывают фоном по умолчанию. Но старший уверен: нужно двигаться дальше, позабыв обо всём, пока они не доведут это дело до конца, а потом — просто разойдутся навсегда, ибо вряд ли их группа «слежки» выглядит с присутствием в ней Юна хоть больше, чем на одну вторую профессионально. И эта «одна из второй» — просто идеальный в своём деле Чон. — Да, пока что. Температура поднялась после вчерашнего ещё больше, — совершенно не зная, какая на данный момент температура его тела, Мин находит первую попавшуюся отговорку, хоть и прекрасно знает — вечно бегать будет невозможно. — Так что вряд ли смогу сегодня. И завтра. Да и, наверное, послезавтра тоже… — Ясно. Чонгук не выглядит расстроенным и ещё меньше — злым, поэтому Мин облегченно вздыхает, понимая, что в кои-то веки убедил своего напарника хоть в чём-то. Просто Мин Юнги нужно время, и сейчас он его получил. И пока на кухне слышится присутствие Гаи и включенный на всю телевизор с известным во всей Корее музыкальным клипом, парень следует прямо туда, медленно перебирая ногами и пытаясь как можно скорее завершить ставший для него хоть каким-то шажком к продвижению звонок. И Чонгук скидывает, наконец бросая своеобразное прощание; Юнги обессиленно сваливается на стул рядом с кухонным столом, смотря на не обращающую на него внимание сестру. Гаи ставит на стол пригорелый омлет и садится напротив, отпивая из просто огромной кружки горячий кофе. — Он же подгорелый, — почему-то решая начать разговор с обиженным на него человеком именно с этой фразы, недовольно рассматривает поданную ему еду Мин, с каким-то даже обычно не присущим ему отвращением ковыряя вилкой с легкостью поддающийся в этом омлет. — Чертовски подгорелый. — Я старалась, — широко-широко, совсем по-лисьи улыбается Гаи, вновь, как ни в чем не бывало, делая большой глоток прекрасно пахнущего на всю кухню кофе. — Старалась? Не видно. — Старалась сделать его подгорелым, конечно же. Прямо как моё сердце. И вообще, я жду извинений! Юнги ещё пару минут копается в уже развороченном омлете, пока Гаи прожигает его взглядом. Она словно впивается в его лицо вкупе с вялым от желания прекратить всё это и одновременной моральной усталости тело. Девушка тяжело вздыхает, осознавая, что вряд ли дождется сегодня чего-то, что можно было бы назвать извинениями, и отставляет горячую, обжигающие её ладони кружку в сторону. Мину хватает пары секунд после этого демонстративного действия, чтобы поднять глаза от напоминающего последствия атомной войны блюда и посмотреть на скрестившую на груди руки сестру. — Извини, я был не прав, — решив, что сегодня он вряд ли настроен думать о каких-либо других проблемах, кроме как о том, что ему делать дальше в существующих-несуществующих отношениях с Чонгуком, коротко мямлит парень. — Я сожалею о сказанном. — Рада лишь тому, что ты выглядишь лучше. Поэтому прощаю, — довольно, но при этом как-то всё ещё будучи рассерженной, кивает головой Гаи и смотрит на разбросанные по тарелке куски приготовленного ею специально плохо омлета. — Как прошла твоя работа? Надеюсь, есть хоть что-то, ради чего пришлось так жертвовать своим здоровьем и моими нервами? — Всё нормально, — решив, что этого будет вполне достаточно для человека, который всё равно если и заинтересован в этом, то вряд ли что-то понимает, с особым безразличием отвечает Юн, продолжая на автомате, сам того не осознавая, ковыряться в оставшихся целыми кусках приготовленной абсолютно отвратно еды. — Всё под контролем, поэтому волноваться не стоит. Стоит только наметить план дальнейших действий, а дальше разберемся, — добавив некоторые расплывчатые детали, в общих чертах проговаривает Юнги, будто их работа является самым легким занятием во вселенной. — Хм, довольно-таки интересно, — Гаи расплывается в заинтересованной улыбке, быстро позабыв об отражающейся недавно на её лице обиде. — Наверное, трудно работать так… Ну, в смысле, я бы точно не смогла, — от накативших на неё эмоций младшая взмахивает руками, чуть ли не задевая стоящую в стороне кружку с уже наполовину остывшим кофе. — Ах, ну да, — порываясь сначала рассказать ей о Чонгуке, чуть ли не хвастаясь его наличием в их группе «слежки», мысленно обрывает себя Юн, произнося что-то больше напоминающее ответ, нежели являющееся им. Ему становится жутко неловко от своих мыслей, поэтому он просто решает замолчать, давая понять младшей сестре, что разговор окончен. Смотря на эти распластавшиеся на тарелке остатки омлета, Юнги понимает, что теперь точно не нуждается в еде ближайшие два или три часа, оставаясь сытым видом подгорелой корочки по своим мотивам испорченным Гаи омлета. Девушка, всё ещё считая себя единственной жертвой в этой квартире, теперь словно сияющей от наведенной юной хозяйкой чистоты, решает не предлагать убитому морально журналисту ещё что-то в виде завтрака. Только моет свою кружку из-под допитого кофе, оставляя брата наедине с его проблемами и уже, кажется, разлагающемся на посуде омлетом. Юнги думает о том, что хочет проболеть ещё целую вечность.