Он спит

Он спит… Блики луны, проскользнувшие через шторы, хаотично бродят по его щеке, на которой остались отпечатки от измятой наволочки. Бедной подушке в голубом постельном белье многое пришлось пережить за эту ночь, приняв в свои мягкие объятия неспокойную светлую голову: Эвен постоянно крутится, меняя положения, то сжимая перьевой край, то подминая под себя, все пытаясь найти комфортное место. Исаку так странно видеть его таким. Беззащитным и духовно обнаженным, скинувшим броню, предавшимся сну, как единственному спасению. Временами его сон неспокоен. Он сжимает в кулаках угол полосатого одеяла, натягивает его прямо до переносицы, как будто прячась от чего-то, как будто ища защиты. Его веки трепещут, губы что-то порывисто и беззвучно шепчут в ночную темноту, между бровями пролегает глубокая складка. Он встревожен, в который раз за последний час переворачивается на другой бок. При этом одеяло, укрывавшее его тонкие плечи, обтянутые темной футболкой, предательски сползает. Эвен вздрагивает, зябко обняв сам себя руками. Исак не знает, от холода это или от дурного сна, но все равно прикрывает его снова, осторожно прижав непослушное одеяло к спине парня мягким поглаживанием. Эвен как будто облегченно выдыхает, его шея расслабляется, дрожь утихает. Он снова спокойно спит. Исак лежит на спине в сизой темноте зимней норвежской ночи, его мысли далеко отсюда. Он думает о том, какими путями они пришли сюда, к тому, что произошло и происходит. Эвен спит рядом. Поверженный или завоеванный? Сдавшийся или победивший? Покоренный или превзошедший? После всего, что было, они впервые делят постель по-настоящему… Сколько всего произошло… За всю свою жизнь Исак не испытывал и доли этого коктейля эмоций, который выплеснулся ему на голову за пару последних месяцев. Было удивительно. Страшно, необычно, поразительно, жарко, смешно, тепло, неудобно, больно… Чертовски больно… Казалось, что диафрагма рвется на куски, растекаясь горячей кровью по внутренностям… А потом пришло понимание, что ему было хуже. Что он еще больше боялся. Что человек, не знающий его настоящую сущность, его отвергнет. Боялся быть не принятым, не понятым, брошенным на растерзание своим внутренним демонам. Нет, Исак не собирался быть героем, спасающим кого-то от самого себя. Но он знал, что они могут спасти друг друга. От одиночества. От страха. От внешних и внутренних угроз. Запаяв два мира в непроницаемую капсулу, чтобы взрастить в ней что-то тёплое и важное, способное согреть их обоих и излечить. Чувство, сотканное из противоречий… Новый мир, сплетенный из черно-белых нитей… Три части одного целого… Эвен снова шевелится, переворачиваясь обратно лицом к Исаку. Последнего обдает пряным теплом его кожи, мягкое дыхание порывом касается его шеи, вызывая волну мурашек. Он все никак не привыкнет к тому, как его тело и разум реагируют на это голубоглазое создание. Дыхание перехватывает, дрожат руки, голос срывается, а из разбежавшихся мыслей трудно составить адекватное предложение. Но в обратной ситуации кончики его длинных пальцев, прикоснувшиеся к порозовевшей от злости щеке могут успокоить, принести трезвость в бушующую голову, образумить и умиротворить. Такие американские горки чувств и ощущений… Они просто сотрясают, избивают непрерывными ударами адреналина в сердце, опьяняют… Чувствует ли он то же? Исак снова смотрит на мирно спящего человека рядом. О чем его мысли каждый день? О чем его сны? Что если и ночью он живет непрерывной борьбой своих противоположных настроений? Что если и во сне его беспрерывно перетягивают между собой, как канат, две полярности его существа? Он боролся и до встречи с ним, боролся сам с собой, с окружающим миром, часто жестоким к нему. Он боролся с миром внутренним, не менее беспощадным и противоречивым. Но остался сильным. Чтобы перечеркнуть все, чтобы переписать историю заново. С новой, до этого незнакомой страницы, где предстояло поменять школу, самого себя и впустить в свою жизнь человека, до этого сомневающегося во всем и обретшего уверенность. Так почему бы теперь Исаку не побороться за них двоих? При любом раскладе вся эта борьба стоит того, чтобы слышать его дыхание рядом… Он снова рассматривает Эвена. Такие правильные черты лица, мраморная кожа, спутанные в хаотичном беспорядке в отличие от обычной укладки волосы, которые ночью кажутся темнее, чем обычно. Они такие мягкие, так приятно скользят сквозь пальцы, если к ним прикоснуться… Прямой нос, пухлые губы, часто пульсирующая в такт сердцебиению вена на шее… Несмотря на все свои познания в биологии, Исак хоть убей не может теперь вспомнить ее названия… Ох, и посмеялась бы над ним Сана, узнай она это, а потом еще долго бы припоминала. Эвен вздыхает, облизывает пересохшие губы и… улыбается… Совсем немного, одним уголком рта. Но ощущение, как будто чугунной сковородой по голове — оглушающее… И Исак не может дышать, так и замирает, завороженный и шокированный этим бессознательным знаком того, что ему спокойно здесь. Его разрывает изнутри ударами собственного сердца, которое, кажется, бьется так громко, что способно разбудить соседей за стеной. Он дает себе обещание, что изучит каждую его мимическую морщинку, каждую эмоцию и перемену в цвете глаз. Каждое трепетание ресниц, каждый вдох и напряженную мышцу. Он научится слышать каждую минорную ноту в его смехе, никому больше не слышную, видеть перемену настроения в едва дрогнувшей нижней губе, в исчезнувших ямочках на щеках, в пропавшем румянце. Он попробует чувствовать с ним вместе, чтобы в самую сложную минуту потери гравитации его неспокойной душой быть рядом, мягким прикосновением дать ему спасительный остов для равновесия. Чтобы он чувствовал, что его поддержат. Чтобы знал, что он не один. Где-то на городской ратуше огромные медные часы глухо бьют полночь. И с каждым их ударом все начинается заново. Новый день вступает в свою силу. Исак вдруг особенно остро чувствует эту перемену: теперь все будет по-новому, по-другому, иначе. Сложнее, необычнее, эмоциональнее. Но точно лучше, чем раньше. И они все преодолеют. Он преодолеет. Все. Только бы Эвен спал. Спокойно и мирно спал. Рядом с ним.