Все будет хорошо

У Освальда всегда были проблемы. По жизни. Он буквально был самой большой своей проблемой, проблемой ужаснее, чем сотни попыток наёмных убийц превратить его в салат или дуршлаг — в зависимости от выбранного оружия, разумеется. Но ещё никогда Освальд не был в таком ужасе — слепом и немом. Руки Эда были холодны, но не так, как наручники на запястьях Освальда. — Спокойнее, — широко, даже чуть жутковато улыбнулся Эд, и Освальд сглотнул. — Спокойнее, я читал книги об этом. Всё пройдёт хорошо, но ты должен успокоиться сам: если я дам тебе какое-нибудь лекарство, это может потом отразиться на твоих птенцах. Тыльной стороной ладони он коснулся щеки Освальда, бледной и сухой, а тот только испуганно на него посмотрел. — Я н-не хочу... — наконец смог пробормотать он, и никогда ещё Освальд не говорил ничего более жалкого. Ему было страшно, так страшно. — Отпусти меня, и я уйду, — почти умоляюще сказал он и потянул руки вверх; холод металла впился в кожу, и Освальд с трудом выдохнул. — Куда же ты уйдёшь? — кажется, искренне не понял его Эд, а потом его рука скользнула Освальду на грудь и живот. Рубашку Эд ему задрал, а от остальной одежды избавился; это было стыдно и неприятно, но Эд пугал вовсе не этим. — Куда бы ты ни ушёл, Освальд, рано или поздно это произойдёт. Ты вынашивал яйца несколько месяцев; ты хорошая мать, Освальд. Он снова ласково коснулся щеки Освальда, а потом перевёл взгляд на его впалый живот. Опять. Какая жуть это была — но ещё страшнее было то, что Освальд действительно чувствовал их. Чувствовал яйца в своём животе, они были там, и их было много — боже, разве пингвины несут не по одному?.. — и они давили изнутри, распирали, в тазу тянуло, а мимолётное облегчение от холодных рук Эда быстро прошло, когда он надавил сильнее. Освальд подавился хрипом, и Эд ещё сильнее вжал ладонь в его живот, провёл ею вбок, словно переворачивая все внутренности, и спокойно изрёк с той же жуткой улыбкой: — Вот видишь, всё нормально. — Это, это... — с ужасом прохрипел Освальд, пытаясь ускользнуть от его рук, но лишь делая себе больнее, — это ненормально! — Нет, нормально, — почти удивился Эд и поправил очки, а потом, отвернувшись, обработал руки антисептиком. В комнате запахло спиртом, но Освальд от этого почувствовал себя только хуже и снова дёрнул наручники, пытаясь вырваться. Эд недовольно покачал головой. — Ты делаешь себе хуже, — пробормотал он, и в тот же миг живот Освальда скрутило. Эд его даже не трогал, но внутри у него будто разлился чан с кислотой, и Освальд с ужасом скорячился, пытаясь сложиться пополам; боль от этого меньше не стала, а Эд пробормотал: — Вот, понятно, — и, налив себе на руки лубрикант, резко схватил Освальда за колено и потянул на себя. Навис сверху, легко развёл его ноги, и Освальд почувствовал, что его начало трясти от ужаса: Эд без лишних проволочек взял в руку его член, осторожно и мягко потянул, поднимая его выше, а второй рукой надавил на промежность. Освальд и тут попытался уйти от прикосновения, но не вышло — и Эд играючи преодолел сопротивление его тела, пропихивая длинные пальцы в анус Освальда. Они были костистые и действительно большие, и Освальд задышал чаще, снова рванулся, но Эд навалился сверху, прижимая его к кровати, и вставил пальцы ещё глубже. Они были лишними, Освальд чувствовал, что его тело для такого не создано; но стало ещё хуже, когда Эд пальцы развёл, и Освальд осознал, что его сейчас растягивают для чего-то побольше. — Я не хочу, — снова протянул он, всхлипывая, а Эд добавил третий палец и покачал головой: — Будет хуже, но со мной ты справишься. Я помогу. — Прекрати! — и снова живот Освальда скрутило. Он не мог понять, как так вышло, как он до такого дошёл, почему это всё нужно было делать — но это определённо был худший момент его жизни, и без того никчёмной. — Мне больно, Эд! Он не врал, и Эд прекрасно это знал, но всё, что он посоветовал: — Дыши глубже. А потом началось. Освальд не знал, чем заслужил такие муки, но он чувствовал, как что-то огромное начало разрывать его изнутри, давя на промежность. Он даже не заметил, что Эд убрал пальцы — перед глазами появилась белая пелена, яркая, режущая, и она была зрительным воплощением того, как Освальд сейчас себя ощущал. Он действительно чувствовал, как яйцо выходило из него. С трудом проталкиваясь через первый сфинктер глубоко внутри и, кажется, навсегда оставляя Освальда инвалидом. Освальд словно ослеп. Он не видел ничего, он не слышал ничего, всё, что было вокруг — боль и страх, ужасный, леденящий. Эд снова проник влажными длинными пальцами в его задницу и, разведя их так широко, как только мог, обхватил рвущееся на свободу яйцо, потянув на себя. — Оно... Оно не пройдёт! — душераздирающе простонал Освальд. — Оно треснет! — Всё будет хорошо, — снова повторил Эд, словно только это и мог сказать, и шире развёл пальцы в заднице Освальда. Когда яйцо начало проходить через второй сфинктер, Освальд вскрикнул, и его дыхание стало похоже на свист. Он чувствовал, как оно, толстое, большое, выходит из него, как Эд тянет его, как оно всё увеличивается и увеличивается, проходя через круглую мышцу сначала верхушкой, а потом широкой частью. Освальду казалось, что из него выбирается человеческий младенец, а не яйцо, и это было адом на земле — но в один миг его анус сжался, окончательно выпустив из себя яйцо, которое Эд тут же поднял, удовлетворённо кивнув. Освальд ненадолго прозрел. — Смотри, прекрасное яйцо! Я думаю, это девочка! — словно успокаивая и хваля Освальда, сказал Эд и осторожно отложил его в корзинку с полотенцами. — Такое маленькое. — Ма-а-аленькое?! — осип Освальд за секунду до того, как снова потерять зрение от боли. Второе яйцо тоже решило найти путь на свободу и начало медленно проходить через тело Освальда, тоже намереваясь разорвать его мошонку; он вскрикнул, а Эд покачал головой и, легко разведя дрожащие колени Освальда ещё шире, изрёк: — Твой анус ещё не закрылся, будет проще. Но проще не стало. Освальд кишками и позвоночником чувствовал каждый сантиметр этого чёртова яйца, а острые костяшки пальцев Эда сильнее ощущались внутри. Но когда Эд смог обхватить яйцо за верхушку и начать его вытягивать, это стало неважно. Да, первое яйцо было маленьким по сравнению со вторым. И это Освальд сейчас понял — и попробовал тужиться, но ничего не вышло. Он лишь сильнее сжал яйцо внутри себя, прочувствовав каждый бугорок на нём, и простонал; из него рождалось что-то огромное, и это было омерзительно и убийственно. Освальд был уверен, что его порвёт на сотни маленьких Освальдов, что везде будет кровь, а он сам умрёт от болевого шока, но яйцо медленно, но верно продолжало свой путь на волю, протискиваясь через два сфинктера. Наконец оно тоже упало в руки Эд, а оттуда отправилось в корзинку с полотенцем и первым яйцом. Освальд почувствовал себя пустым и раскрытым; он мог бы сейчас буквально проглотить анусом всю руку Эда, если бы тот попытался вставить её глубоко. От осознания этого он почувствовал себя таким ничтожным, что перекрыть ненависть к себе смогла лишь третья волна боли. Она была слабее, но всё так же превращала кишки Освальда в месиво. На сей раз он даже не ощутил пальцев Эда — они просто не понадобились; яйцо само прошло через таз Освальда, и Эд просто держал его бёдра, не давая свести колени. Освальд ощущал вкус слёз во рту. Они, редкие, но большие, катились по щекам, леденя их, и это было спасением, потому что он, хватанув ртом воздух, резко открыл глаза и сел на постели. Была глубокая ночь. Эд спал на своём ветхом диване, даже не смея приближаться к постели Освальда; в комнате было тепло, а не мертвенно холодно, и пахло едой, а не спиртом. И пусть самого Освальда трясло, Эд всё-таки был прав.