Взаперти

      Здесь сложно вычислять время — оно тянется, как патока. Густой смолой капают и застывают секунды. Вместо часов лишь стук металлического выдвижного шкафа в двери (вроде тех, через которые в обменных пунктах передают деньги), посредством которого мне передают завтрак и обед два раза в сутки. Здесь нет окон и всего две комнаты с ванной. Я отмеряла шагами эти комнаты множество и множество раз. Шесть шагов вдоль и шесть шагов поперек комнаты, которая служит мне и спальней, и столовой, и гостиной… ха-ха, очень смешно, гостиная, где единственным гостем всегда будет только моё одиночество. Четыре шага вдоль и поперек ванной комнаты, где в тесном соседстве ютятся маленькая ванна, унитаз и стиральная машинка. И комната… хотя нет, не комната, а скорее большой зал для тренировок, снабженный всеми видами холодного оружия и различными тренажерами. Кто-то щедрой рукой подарил мне тренировочную, которой обзавидовался бы любой ассасин… вот, мол, бери… не хочу ни на что намекать, но не забывай, что ты сумеречный охотник и должна поддерживать форму. Да-да, спасибо тебе, неизвестный (???) недоброжелатель, ведь чтобы стать настоящей Черной Вдовой, мне не хватало шикарного тренировочного места и времени. А теперь всё, что у меня есть — это время. И если верить отметкам на кровати, то скоро минует шестой месяц моего пребывания в этой тюрьме. Или же я умерла тогда и это мой персональный Ад?       Господи, я бы продала душу за одну несчастную книжку, пусть бы даже это был китайско-японский разговорник! А за карандаш и альбом для рисования я бы дополнительно к душе еще и почкой пожертвовала. В первые дни я кричала, очень много кричала и билась в железную дверь. Но потом поняла тщетность всего этого. Обещала себе не плакать и не умолять, но через неделю пребывания здесь нахлынула такая тоска, что я умоляла выпустить меня, плача и размазывая по лицу слёзы и сопли… сейчас самой противно вспоминать. Кого я умоляла? Его? О, он наверное вдоволь насладился этим концертом… я уверена, что он наблюдает. Я не нашла ни одной камеры видеонаблюдения, но ему они и не нужны. Его раздевающий взгляд везде. Он снимает не только одежду, но оголяет и саму душу. Я ненавижу его. Ненавижу до дрожи, до такой степени, что сама пугаюсь своей ненависти.       Вчера он мне впервые приснился. Я готовилась проткнуть его Геосфоросом, в котором мы с Джейсом спрятали Небесный Огонь. Я зачем-то выдумала сказать эту пафосную фразу из Библии. Потянулась к нему, чтобы поцеловать в щеку, пересиливая себя от отвращения и внезапно наткнулась на его мягкие губы. Они так нежно накрыли мои, что я растерялась. А он воспользовался заминкой и углубил поцелуй, как Дементор гипнотизируя и вытягивая из меня дыхание. Я пыталась нащупать меч и хваталась каждый раз за воздух. Меч исчез. А поцелуй всё длился и длился… и я не могла вдохнуть, чувствуя, что теряю сознание, понимая, что подвела всех…       Проснулась я в холодном поту, разметав простыни по кровати, и тут же бросилась в ванную, чтобы смыть с себя его поцелуй. До крови разодрала десны, натирая их зубной щеткой с мятной пастой, чтобы отбить это ощущение его нежных губ и языка, ласкающего и переплетающегося с моим языком; чтобы отбить это ощущение, что он вообще может быть нежным; чтобы стереть даже саму тень мысли, что мне настолько не хватает физической близости, что я во сне уже готова проецировать даже его.       Тогда, смыв с себя его грязные прикосновения, я выключила свет, залезла под одеяло и проникла рукой под свои трусики. Добралась до клитора и, лаская его, вызвала в памяти лицо Джейса… потом его накаченный торс… его член, возбужденный и ждущий меня. Я плотно сомкнула ноги, не переставая терзать клитор и проникла пальцами в свое теплое и влажное лоно, представив, что это член Джейса проникает в меня и я делала ответные движения, навстречу его фрикциям. Стон вырвался из меня неожиданно громко, хотя я старалась заглушить его в подушки, и сладкая дрожь от оргазма теплой волной окатила тело. Надеюсь, что его грязные черные глаза не видели этого.       На самом деле не было никакого поцелуя. Он просто видел все наши шаги и опережал нас на целую милю. Как сладко было обманывать себя ощущением, что всё идет по плану и следующим шагом будет меч, всаженный в него по самую рукоятку. Как сладко было думать, что я увижу удивление в его глазах, прежде чем он станет харкать кровью. Как сладко было думать, что я скажу ему: это тебе за Макса, за Аматис, за Джордана… за всех! И как страшно было не нащупать меч, когда пришел момент. Аматис вытащила его у меня так, что я не просто не почувствовала этого, я даже не ощутила ее присутствия рядом. Она стояла, слегка улыбаясь, поигрывая мечом и взгляд ее вопрошал: Не это, случайно, ищешь? Он тоже улыбался. Улыбался, когда внезапно резко выбросил руку и съездил мне по щеке, в кровь разбивая губу. Улыбался, когда обхватил мою шею и сжал своими каменными пальцами. Его улыбка — это было последнее, что я видела, пока не ушла во тьму. Может я тогда умерла и это мой персональный Ад?       Всё, чего у меня было предостаточно тут — это времени. Времени, чтобы думать. И это было страшнее всего, ибо мысли пожирали. Мысли каждый раз наскакивали на неизвестность и рассыпались в панике. Я не знала, зачем я здесь. Я не знала, что стало с моими родными и друзьями. Я не знала, существует ли еще до сих пор тот мир, что я знала или он уничтожен им дотла. Когда я уставала от неизвестности, то шла и занималась на тренажерах до изнеможения, до кровавых мозолей на руках и ногах, до дрожи во всех конечностях и в каждой мышце. Моим спасением был сон. Благодатный, уносящий в фэнтезийный мир в своих хрупких объятьях. К Джейсу, к маме, к Саймону… К таким далеким, но таким родным. Как бы я хотела стать обладательницей баночки крепкого снотворного. Нет, не убить себя — для этого у меня целая коллекция разнообразного холодного оружия: лишь пожелай. Я хотела бы просто больше времени проводить во сне, забываясь в нём, убивая время, которого слишком много.       Когда прошло мое безумие с размазыванием слёз и соплей; когда я поняла, что глупо объявлять голодовку тому, кто тебе предоставил для самоубийства целую комнату с оружием; когда я осознала, что тому, кто приносит еду и средства гигиены, вообще наплевать на мои жалкие попытки поговорить с ним (с ней?), я принялась осматривать комнаты, в поиске любой зацепки для побега. Шкаф с одеждой в моей спальне-столовой-гостиной пугал меня до чертиков с тех пор, как я впервые в него заглянула: он был забит одеждой моего размера — и это вернуло меня в воспоминания о путешествующем доме Валентина. Поэтому первые недели я упорно застирывала ту одежду, в которой и очнулась тут: простые джинсы и свободная рубашка с рукавами. Я не знаю, кто меня переодел и гнала от себя мысли, что это мог быть он. Почему-то мне казалось, что если бы это на самом деле был он, то выбор одежды был бы более вычурным: я почему-то представляла себя в красном платье с разрезом до бедра и в кружевных черных чулках, обутой в лодочки на десятисантиметровой шпильке. Не знаю, почему такой безвкусный выбор, он-то вроде не страдал отсутствием вкуса… наверное, как раз мое страдающее нелюбовью к такому виду одежды воображение и стало причиной фантазии. Но, не суть. Боязнь к шкафу постепенно прошла и я перемерила каждую одежду, выуженную из него. Даже бельё. Этим занятием я развлекала себя целый день и даже, можно сказать, получила от него удовольствие. Однако, освободив от одежды весь шкаф и даже умудрившись сдвинуть его с места, под шкафом я не обнаружила ничего, кроме бетонного пола, застеленного толстым ковроланом, впрочем, как и во всей спальне-столовой-гостиной. Стены и потолок, которые я тщательно простучала сантиметр за сантиметром, были тоже монолитом из бетона. Сток и вытяжка в ванной комнате оказались такими узкими, что туда не пролезла бы даже кошка. Предвкушение исследования тренировочного зала больше всего меня радовало, так как масштаб исследовательских работ предстоял немалый и на это должно было уйти масса времени. Но прошла всего неделя, а я уже простучала каждый сантиметр помещения, даже потолок, на который пришлось забираться, перетащив из спальни-столовой-гостиной стол и поставив на него гимнастического козла, а сверху еще набросать матов и, проклиная свой небольшой рост, до дикой боли в плечах, меняя руки, стучать по потолку, сбивая побелку прямо на лицо. Затем я просто взяла в руки меч и начала ковырять им стену. Испортив кучу оружия и выкопав в стене углубление в десять сантиметров шириной и три глубиной, я наткнулась на железную стяжку и поняла, что больные ублюдки, которые строили этот подвал, армировали его по всему периметру. Здесь у меня снова был истерический срыв. Я что-то кричала в потолок, ругалась последними словами и снова плакала, растирая кровь с мозолей на руках по лицу.       Я не знаю, через что надо пройти человеку, чтобы начать сходить с ума, но, возможно, я начала свой медленный путь к этому. Я целыми днями валялась в постели, глядя в потолок и представляя свою счастливую версию жизни, где нет и никогда не было его. Там, где я в золотом платье иду под венец с Джейсом, где мама и Люк смотрят на нас с любовью и слезами счастья на глазах, где Саймон, обнимая Иззи, машет нам радостно рукой, а пышно одетый Магнус подтрунивает над скучным костюмом Алека. Когда со стуком из двери выезжала моя еда, я прерывала свои мечты, набрасывалась на свой завтрак/обед, вкус которого всегда оставлял желать лучшего, затем скидывала одноразовую посуду обратно в полку и задвигала её. До следующего приема пищи было еще долго, а значит меня снова ждали мои грёзы.       Только в этот раз произошло что-то необычное. Пообедав и приняв ванну, я собиралась ложиться спать, когда услышала стук выдвигаемой полки. Это было настолько странно, что я не сразу поверила в то, что вижу. Полка раскрыла свою пасть не по расписанию и она явно не была пустой.