2. Candy says she's crazy
15 ноября 2017 г. в 16:12
I'm gonna watch the blue birds fly over my shoulder
I'm gonna watch them pass me by
Maybe when I'm older
What do you think I'd see
If I could walk away from me
...И я увижу голубых птиц, оберегающих меня,
И прохожих, спешащих по своим делам...
Если я стану старше.
Что же, по-твоему, открылось бы моим глазам,
Если бы я смогла убежать от самой себя?..
(The Velvet Underground - Candy says)
О том, училась ли Она в той же школе, что и я, могли знать только двое людей, которых я помню: Крейг Росман и Стелла Гарсиа. С последней я виделся где-то полгода назад и не то, чтобы я не мог позвонить ей и спросить о Хельге, но вряд ли из нашей очередной встречи выйдет что-то хорошее. Лучше уж встретиться с Крейгом и получить ещё раз по лицу, чем слушать болтовню Стеллы. Не понимаю, как остальные люди это выносят: её рот не закрывается почти никогда, даже в постели она умудряется что-то говорить, и от этого вечно делалось всё только хуже, потому что разговоры и комментарии лишь сбивают с толку. Вот именно с такими людьми начинаешь понимать ценность липкой ленты, кляпов или ещё каких-нибудь штук, закрывающих эти губы-шторки, которые постоянно норовили раскрыться.
Несколько недель мне пришлось пролежать дома из-за очередной травмы колена. В моём случае это было сделать не так сложно: встань с кровати и чуть резче обычного разогни ногу, и готово – ты валяешься на полу и стонешь от боли, а потом долгое время передвигаешься только на костылях. Угнетало, что я не мог пойти в «Пластинки Джимми», и однажды я даже проснулся от ощущения, что на меня своим острым взглядом смотрит Патаки. Конечно, никого рядом не оказалось, но тогда я был бы совсем не против её общества, настолько было мне скучно.
Когда мне, наконец, удалось прийти в магазин, я застал Джимми одного. Он не спрашивал, почему меня так долго не было – хотя, он этого не спрашивал никогда – и сильно удивился, узнав, что кого-то ещё не хватает.
– Понятия не имею, о ком ты меня спрашиваешь, парень, – отозвался старик. – Хельга Патаки?
– Твоя помощница, – напомнил я.
Он пожал плечами и спросил нет ли у неё другого имени. Я задумался: как её здесь называли... Сокровище? Да, по-моему. Имена в данном магазине незамысловатые, потому что моё – просто «парень». Джимми чудак, и для него уже давно перестали существовать другие имена, кроме тех, которые он придумывает сам. Для него всё называлось, как он хотел: проигрыватель Сэм, помощник Парень, помощница Сокровище и грузчик Кучерявый. Это все, кого я знаю. А ещё часто приходил Тощий – постоянный покупатель, у которого вид был такой, что я бы называл его скорее Мёртвым, а не Тощим. В общем, как я понял, помощница Сокровище снова исчезла. Джимми выглядел одиноко, пусть даже не осознавал этого. Он что-то рассказывал о музыке, что-то о себе, как и прежде, но всегда возвращался к теме о помощнике. Прошло несколько недель, и за это время почему-то сложилось ощущение, будто мой престарелый приятель вовсе забыл о том, что она приезжала, потому как рассказывал с такой тоской, будто они не виделись год или даже больше. А потом, после ряда вопросов, выяснилось, что он и правда не помнит этого.
– Хельга? – однажды переспросил Джимми.
– Сокровище. Она ведь приезжала недавно.
– Не мог же я этого пропустить. Уж что-что, а такое я бы запомнил, парень. Хочешь меня надуть?
Я с ужасом взглянул на старика. Он и правда смотрел на меня, как на обманывающего. Тогда, пытаясь не вдаваться в панику, я решил спросить о другом.
– Слушай, Джимми, а меня давно не было?
– Я даже и не помню, когда ты здесь вообще был в последний раз, парень.
– Я две недели...
– Что? – перебил меня старик и сощурил глаза.
– Я прихожу сюда каждый день уже две недели подряд. Ну, после травмы, я рассказывал.
Джимми недоверчиво усмехнулся и помотал головой. Тут же, будто забыв про наш разговор, он потянул меня за собой во внутренний дворик и продолжил говорить о давней поездке в Чехию. И такое случалось не раз: этот чудаковатый владелец магазина забывал людей, места, где был, музыку, которую слушал, но отлично помнил любые истории, которые с ним происходят или происходили раньше. Хельга приезжала, и он встречал её, будто родную, она уезжала – он забывал, точно её никогда не существовало. И воспоминания его были о чём-то абстрактном – не конкретно о Патаки, а просто как о существе, которое он знал и очень любил. Когда я спросил Джимми о его семье, он ответил что-то смутное и непонятное, будто бы не помнит даже их. И как только можно находить дорогу домой с такими провалами в памяти? Я не мог даже представить, какие у него возникают чувства, когда я ухожу, оставляя его одного. Помнит ли старик о том, что совсем недавно с ним кто-то разговаривал? Или же это воспринималось, как время, проведенное в одиночестве? Становилось страшно за то, во что это может вылиться потом. Вечерами я часто сидел в глубоких раздумьях возле скамеек аллеи, и представлял, что когда-нибудь таким стану и я. Может, не смогу вспомнить, почему я приходил именно сюда. Вероятно, даже могу забыть, куда я вообще направлялся и где живу. Или однажды забуду абсолютно всё, как это со мной уже случалось, и придётся искать любую информацию о том, кто я такой. Снова.
Пока эти мысли поглощали меня, на траву, рядом со мной, кто-то громко плюхнулся и стал долго шуршать пакетом, точно пытаясь привлечь внимание. Даже не нужно было поворачивать голову, чтобы посмотреть кто это – и так понятно.
– На таком холоде можно мозги отморозить, – громко заявила Патаки и протянула мне принесённую пластинку.
Вся атмосфера, в которой мне так нравилось находиться и впадать в многочасовые раздумья, моментально разрушилась. Есть у Неё такие способности: разрушать всё там, где она появляется. Я посмотрел на обложку пластинки. Это был третий альбом группы The Velvet Underground – тот самый диск, за который я заплатил, но так и не забрал.
– Могла бы и не возвращаться, – я посмотрел на её безразличную реакцию и снова отвернулся.
– Могла бы. В Калифорнии было хорошо.
После этого непродолжительного диалога наступила тишина, пусть даже где-то в городе выли полицейские сирены, а из какого-то окна в доме неподалёку слышалась музыка. Мы, молча, наблюдали за чайками, нагло выхватывающими друг у друга еду из-под клювов и время от времени что-то напевали под нос. Ледяной ветер уже начинал морозить лицо, и я заметил, что Хельга то и дело стала вертеться на одном месте.
– Авеню Надежды.
– Что? – спросила она.
– Я так называю это место. Авеню Надежды.
Патаки посмотрела на меня, затем так же оценивающе осмотрела всё вокруг и остановила взгляд на скамейке рядом с нами.
– Авеню Надежды, – повторила Хельга.
В её голосе не было насмешки, упрёка или того, что обычно делают, когда говоришь, что дал имя самому простому месту – аллее, затесавшейся неподалеку от центра города.
– Можно приходить сюда, когда всё плохо, – я показал на здание перед аллеей. – Ты проходишь от самого начала до конца и, обдумывая, пытаешься увидеть что-то хорошее. А если не получается, то просишь всё здесь помочь тебе. Знаешь, как общение с человеком: ты просто рассказываешь и надеешься, что однажды дадут хороший совет.
Хельга продолжала внимательно смотреть. Я развил мысль дальше:
– А ещё, мне часто кажется, что я слишком погружен в прошлое. Здесь, в этом месте, в ушах начинает звучать какой-то ритм, похожий на музыку. Если бы это было мелодией, то она была бы очень спокойной, даже немного грустной. И она возвращает в настоящее. Поэтому мне здесь нравится.
– Знаешь, – вдруг заговорила она, – если даёшь чему-то неживому имя – это почти начальная стадия шизофрении. Потому что с этого самого момента оно для тебя оживает. Начинаешь относиться к нему как-то по-другому. Хуже бывает, если это Что-то начинает становиться для тебя особенным и ты даже...
Внезапно оборвав свою мысль, Хельга глубоко вздохнула и закрыла глаза.
– Начинаешь видеть в нём чёловека, – продолжил я, поняв, о чём она хотела сказать, и сразу же увидел положительный кивок в подтверждение своих слов.
Не знаю почему, но в памяти всплыла моя старая комната в пансионе. Вернуться бы туда снова, просто чтобы побыть в ней ради атмосферы и расплывчатых, беспорядочно разбросанных в голове воспоминаний. А потом медленно пройти по Вайн-стрит, обернуться и ещё долго не отпускать образ родного дома от себя, продолжая видеть его даже на других улицах.
Достав сигареты, я взял одну для себя и протянул пачку своей знакомой. Она помотала головой, слегка отодвинув мою руку. Было уже достаточно темно, поэтому долго не удавалось разглядеть зажигалку среди прочего барахла из карманов, а плохое зрение вообще всегда усложняет поиск. В итоге, пришлось воспользоваться зажигалкой, которую предложила Патаки. Хотелось, конечно, спросить зачем ей подобный предмет в кармане, раз она не курит, но я не стал, потому что тут же об этом и забыл, погрузившись в себя.
– Здесь тихо, – заговорила Хельга.
– Да, и к тому же безлюдно.
– Я ненавижу тихие местечки.
– В которых волей-неволей начинаешь размышлять о том, что будет завтра, – подхватил я, вспомнив слова из песни.
Мне стало от этого смешно. На самом деле, было приятно видеть Хельгу даже после недолгой разлуки, и вот так общаться, потому что вся ситуация с Джимми тяготила и склоняла к мыслям о похожем будущем. Кажется, что сама Хельга тоже была рада вернуться: как минимум, её улыбка говорила об этом. Помню, как Стелла рассказывала, что эта особа всегда очень любила превращать жизнь людей в ад. Не знаю, может, эти слова – правда, и что-то значат, но я не хотел бы придавать им значения. В конце концов, мне до этого не было никакого дела, не собираюсь же я связывать с ней свою жизнь.
Мы просидели ещё минут двадцать на холоде и все это время жутко хотелось домой или куда-нибудь в бар согреться, но Патаки вскочила с места, обернула шею шарфом, и предложила пройтись. Пока она рассказывала об эксклюзивной пластинке, привезённой из Сан-Франциско, незаметно для себя я проводил её до самого дома. Она попрощалась со мной и вдруг, окликнув, спросила не хочу ли я послушать эту пластинку. Сложно забыть то ощущение, когда до ушей добрался этот вопрос: от самых пяток до затылка прошли мурашки, и захотелось радостно подпрыгнуть. Не хочу ли... Не хочу ли я послушать второй альбом Клэптона, на котором, к тому же ещё и его автограф? Почти вприпрыжку добежав до ступенек (насколько это возможно), я буквально взлетел по ним и оказался внутри её дома.
Хельга сняла с себя парку, оставив шарф на шее, и, посмотрела куда-то в сторону.
– Это тебе не высотка в центре города, – вздохнула она, – но тоже неплохо. Хотя здесь не такой вид, как на Вордсворт-стрит, конечно.
Выглянув в окно, я увидел соседнее здание с мясной лавкой, о чём говорила тускло светящаяся вывеска. Рядом с ней хлипкое деревце и заполненные до верха мусорные баки. Да уж, не Вордсворт-стрит. Там вид не испортишь ничем, и большие деньги за аренду определённо того стоили.
Подозрительно глянув на Патаки, я спросил:
– Откуда ты знаешь, где я живу?
– Это же центр, я там часто бываю и не раз видела тебя, – она подошла ко мне и, отдав конверт с автографом, направилась к проигрывателю. Можно было бы спросить что же она так часто делает в центре, но мысли как-то моментально рассеялись, когда зазвучала музыка.
Развалившись на диване, я прослушал две или три песни, а потом неожиданно для себя стал отключаться. Всё-таки, день выдался сложным, и даже с пониманием, что нельзя засыпать в гостях у чужого человека, мои глаза непослушно продолжали закрываться, а мысли постепенно превращались в фантастические образы сновидений. Сквозь сон отчётливо слышалась знакомая музыка, и всё будто подстраивалось под слова песен. На душе становилось легко.
Я рано покинул квартиру Патаки. Нужно было утром зайти домой, потом встретиться с новыми арендаторами и обговорить ещё кое-какие дела. Это всё занимает, как правило, много времени. В магазин по плану получалось прийти только к четырём, и когда путь туда мне был наконец открыт, то к своему удивлению я не увидел там ни Джимми, ни Хельги. На журнальном столике лежал вдвое сложенный листок и завернутый в упаковку CD с самодельным вкладышем и надписью «Эксклюзив». Я развернул оставленную записку и снова обратил внимание на странный диск, которого в нашем в магазине ни разу не видел.
Я приду завтра. Послушай это.
К счастью или сожалению, у нас не было магнитофона, поэтому целый день пришлось ждать, пока можно будет прослушать диск дома. И первым делом, когда закрыл входную дверь квартиры, я, с волнующим ожиданием чего-то прекрасного, подсоединил к сети свой старый проигрыватель, принесённый ещё из пансиона, и затаил дыхание. Сначала из динамиков шёл какой-то треск и скрип, но потом... Мой глаз задёргался, когда раздался пронзительный, похожий на визг свиньи, храп под звучание песни I Shot the Sheriff из того самого альбома Клэптона, который мы прослушивали у Хельги дома. Этот храп перерос почти в истерические ноты и полностью заглушил песню. Чувствуя, как краска подступает к лицу, я с такой силой нажал на кнопку open, что она почти продавилась внутрь. На вкладыше с внутренней стороны было красиво выведено имя «композитора-исполнителя» и даже поставлен автограф.
– Очень умно, Патаки, – неуверенно произнес я вслух, разглядывая умело подделанную подпись под мою.
Сразу же под ней красовалась цифра 100. В смс, любезно присланном Хельгой позже, давалось пояснение: 100 проданных копий за утро.
Как стало потом известно, музыкантом, в окружении этой без сомнения талантливой на розыгрыши дамочки, был не я один. Подлавливая удачные, так скажем, моменты, она сделала почти знаменитыми ещё пару десятков человек. Из некоторых ей перечисленных, я знал только детектива Гифальди, наслышанный про его деятельность в нашем городе благодаря рассказам Стеллы. А ещё у Патаки была своя особая коллекция компроматов, и она точно знала как и где каждый из них можно использовать. На мой вопрос зачем, мне ответили так: «Чтобы хорошо жить». Конечно, я не уловил связи в её словах, но раз Хельга это делает, значит ей это нужно. Какая мне разница, что у неё в тайниках, если я не собираюсь причинять ей вреда? Ведь в этом случае, по всей логике, тайник и не должен раскрываться. Да и вряд ли ей принесёт какую-то пользу запись с моим храпом, распространённая в сто копий. Кому до этого есть дело? Если, правда, у Патаки не было какого-то другого чёрного досье на меня.
Пока я думал об этом, как раз в интернете нашлась статья из местной газетёнки, где давал интервью уже упомянутый мной Гифальди.
«У меня вообще-то был пример, как можно быть ищейкой без особой сноровки и обучения: школьная подруга всегда каким-то образом узнавала всё из жизни тех, кто её окружал, и могла за кем-то наблюдать даже с закрытыми глазами. Серьёзно! В конце концов, потом ей это очень помогло отвязаться от одного надоедливого журналиста. О чём я говорю: это не профессия, а просто стиль жизни»
Уверен, что речь шла именно о Хельге. Я даже, в общем-то, потом понял, как она прознала про мою квартиру. Как-то раз пришлось заглянуть под кровать, когда туда закатился дезодорант. И бумажку там не заметить было трудно, а ещё лучше можно было разглядеть отпечаток чужой руки в слое пыли. На бумажке было написано всего одно слово: «Привет», но абсолютно точно Её почерком. Следующим утром, пытаясь говорить максимально вежливо, я спросил: какого чёрта? Какого чёрта, Патаки, ты делала в моей квартире? И впал в ступор, когда она достала из кармана толстовки связку ключей, игриво провернув на пальце. Потом, конечно, мне пришлось привыкнуть к этому: она была везде. Как бы ты этого ни хотел – эта странная женщина всегда была неподалёку. Меня всё это злило только до определённого момента, а потом я перестал обращать внимание и даже не удивился, когда однажды вечером застал Её в своей квартире. Видимо, утомилась после очередного обыска моего дома, и решила вздремнуть. Осмотрев все комнаты и вернувшись обратно в гостиную, я налил себе виски, сел поудобней в кресло и грохнул стаканом о журнальный столик. Хельга тут же подскочила и посмотрела на меня с потрясающим спокойствием.
– Как ты сюда попала на этот раз? – спросил я, зная, что вся её связка ключей у меня в кармане ещё с утра.
– Запасной ключ под ковриком хранят только тупицы, – Патаки потянулась и зевнула. – Я не могу попасть домой, поэтому решила воспользоваться твоим предложением, Шотмен.
– Каким предложением?
– Побыть у тебя, конечно. Ты же для этого украл мои ключи?
Я вздохнул и отдал их ей, надеясь, что теперь уж она пойдёт домой. Но это, судя по всему, не входило в великие планы Патаки. Закинув ноги на диван, Хельга плюхнулась обратно на подушку и посмотрела с довольным видом на меня.
– Если хочешь пошутить надо мной, Арнольдо, – делай это правильно.
– Не уверен, что захочу повторить. Ты победила.
Она подозрительно сощурилась и, хмыкнув, внимательно проследила, как я доливаю себе виски.
– Можешь забрать их у меня и выставить на улицу, – Хельга придвинула ключи ко мне, едко улыбнувшись. Ожидала от меня чего-то.
– Так уже кто-то делал и, наверное, не раз,– я посмотрел на толстую связку ключей и сделал пару глотков всё под тем же пристальным наблюдением. – Тебе так нравится оказываться за чьей-то дверью или просто не хватает сил признаться, что на самом деле ты этого боишься?
Поставив стакан на столик, я достал для неё плед и пожелал доброй ночи. За всё это время не послышалось больше ни слова. И перед тем, как выйти из гостиной, я даже глянул на лицо Хельги, чтобы убедиться, что мне не показалось: она не знала, как мне ответить. Вот именно такой потерянный вид стоит того, чтобы стерпеть всю наглость и её попытки задеть за живое. И, в конце концов, я думаю, что ей это действительно было нужно: убедиться в том, что хоть однажды не прогонят. Это могут быть только догадки, но ведь Патаки не стала этого отрицать, даже потом, когда на вопрос выгонял ли её кто-нибудь вот так, в ответ я получил только презрительный смешок. Странная она. Удивительная, странная и совершенно сумасшедшая. Когда-нибудь я пожалею о том, что всё-таки стал ходить в магазин, зная, что Она там и понимая, что в любом случае однажды придётся находить общий язык. Но, чёрт…