Видимость обманчива

Рви! Меня изнутри! Бесцеремонно, резко и жестко! Не будь такой, как подруги твои, Ты же умна, цитируешь Бродского. Рви! Меня разрывай! Без жалости и без пощады! Разрушь мой разум и кости сломай, Пока звучат мои серенады! Рви! (с) Горький

Больше нет сил бороться. Я чувствую полную опустошенность и пустоту. Страха тоже больше нет, лишь страшная усталость опускается на плечи и очень хочется просто поспать. О чем должен думать человек за несколько минут до страшной и мучительной смерти? Вспоминать друзей, родных, любимых? Яркие эпизоды своей жизни? Вспоминать пройденный путь? Грустные моменты или, наоборот, веселые? Счастливые? О чем можно думать? Я думал о том, что очень хочется спать, что больше не будет страха и боли. Боль… Что страшнее — удары по беззащитному телу, которые наносит любимый человек, или то разочарование, которое испытываешь, когда понимаешь, что в чьей-то игре ты всего лишь пешка, инструмент, что тебя поимели, и сейчас все готово для уничтожения. Я любил. Любил впервые от всей души и с полной самоотдачей. Я был счастлив и старался сделать счастливым другого. И не моя в том вина, что он меня предал. Я был всегда честен с ним. И буду честен до самого конца. Он был моим миром. Я до последнего оставался ему верен. И предан. Я до последнего оставался с ним человеком. В метре от меня что-то орет глашатай, но я не понимаю ни слова. У ног галдящая толпа. Стража с трудом сдерживает зевак. Уже все готово. Они посылают в меня проклятия и кидают камни. Кровь застилает глаза. Я не чувствую больше боли. Мне все равно. И очень хочется спать. Хлопанье крыльев над головой, которое я узнаю из миллиона подобных. Люди у эшафота шарахаются в стороны. Ты пришел. Я не испытываю к тебе ненависти даже после предательства. Я ничего больше не испытываю, даже боли. Ты красивый. Смотришь на меня сурово. Прости, я на все готов ради тебя, но я не предам свой мир и не отрекусь от него. Мы строили его вместе. Теперь ты уничтожишь его. Вместе со мной. Ты останавливаешь палача. Перехватываешь у него факел. Улыбаешься. На мгновение наши взгляды пересекаются — твой самодовольный и мой… Давай покончим уже с этим. Легко взбегаешь по деревянным ступеням. Подходишь ко мне. Наклоняешься к уху… Глубокий вдох, как будто ты впитываешь мой запах. На прощание. — Мой? — едва слышно срывается блаженное на выдохе. — Твой, — сглатываю колючий ком, почти не двигая разбитыми губами. До самой смерти только твой. — Мой, — повторяешь ласково и с насмешкой бросаешь: — Кричи так громко, как только можешь. Кричи. Солома под моими ногами вспыхивает.