«Герои не улыбаются», — как-то раз сказал Икома. Слова его шелестели сухим ветром.
Он — не герой. Биба — освободитель, охотник, спасатель, но не герой.
И он всегда это знал.
***
Закатные лучи солнца освещают тронный зал, заполняя его золотыми бликами надежды и в то же время богатства. Сын сёгуна несколько устало сидит на троне, подставив руку под подбородок, и наблюдает за лужами багровой крови, текущими по всему полу. Одна больше другой. Красные-красные.
Перед взором холодных светло-коричневых глаз простирается наглядное пособие о том, что делает с человеком страх — ужасное стадное чувство, которое распространяется с завидной быстротой за доли секунды, приправленное хорошей паникой, словно это — еще один чертов вирус, лишая человека чистого сознания, обезволивая и заставляя делать несвойственные ему вещи.
Животный инстинкт, господа. Биба всеми фибрами своего тела ненавидел это чувство.
Мужчина лишь презрительно фыркает, смотря на произведенную месть, что возымела такой масштабный эффект. Действительно подготовился, ничего не скажешь. Теперь улыбается самому себе, просчитывает возможные варианты развития событий, а у его ног одиноко лежит сумка с находящейся в ней белой плазмой, лежит, как нечто, что потеряло в данный момент всякую значимость.
Может быть, Аматори еще успеет спасти Мумэй.
А хочет ли он этого?
Солнце оптимистично горит где-то на западном горизонте, за спиной мужчины, освещая его розоватые волосы так, что теперь они кажутся совсем рыжими, и подсвечивая сына, убившего своего отца, как настоящего бога в этих оранжевых лучах, что выглядывают из-за трона, как сверхъестественный ободок или дымка. Хотя, его бы назвали, скорее, дьяволом во плоти — прекрасным, искушающим, убивающим, грешным, мстящим, лгущим,
омерзительным — потому как Бибу просто нельзя назвать сыном, нельзя назвать освободителем, спасителем или героем, нельзя назвать
человеком, ибо он отверг все эти определения, сосуществуя с настоящими их носителями.
Биба, отчасти, соглашался с этим.
Что делать дальше, он не знал. Относительно, конечно. Он добьет слабых, установит новые порядки, создаст мир, который хотел создать (то есть уничтожит все, что сделал его отец), но дальше абсолютно ничего в голову не приходило. Скорее, он не видел смысла даже в этих планах. Сейчас, сидя на этом гребаном троне, за который он и не боролся, Биба понимал, что обрел покой.
Нечеловек сделал то, о чем мечтал — отомстил. Большего не нужно. Руки и так по локоть в крови.
А ведь зачаток человечности у него все-таки есть, Аматори даже удивился.
Он просто наконец-то убил то, что не давало ему спокойно жить, скреблось ночами где-то в подкорке, как назойливая крыса. Убил судьбу, которая сделала из него «народного героя», которым он никогда и не хотел быть.
Сёгун ведь тоже трус.
Такой же, как его ненавистный отец, и Аматори уже и сам не знает, кого ненавидит больше.
Трус, который с самого рождения живет в страхе, еще с того момента, как его чуть не убил собственный, на тот момент, «папа».
Трус. Слабак. А
«слабые ведь умирают». Ай-яй-яй, как нехорошо забывать собственный слова.
Да, наверное, уже пора. Мужчина поднимается с трона, захватывает белую плазму, кладя ее в передний карман своей одежды, и вытирает кровь с лица. Где-то в глубине тронного зала лежит истерзанный труп его родителя. Биба почему-то не смотрит в его сторону.
Нечеловек стремительно покидает оковы собственного прошлого.
«Герои не улыбаются», так ведь, Икома?
Аматори знает, что сегодня умрет.
