Честная охота

      Утренние заморозки никак не отступали. От холода сводило не только руки, но и ноги. Озяблость, тысячей иголок пронзая каждую клеточку тела, вырывалась с мерзлыми выдохами, и ему нравилось. Он скучал по этому ощущению: когда сидел в душном офисе, когда, запертый в стареньком пикапе, трясся по ухабистой дороге к дому, когда забирался под обжигающие струи душа перед сном. Только сейчас, сидя в засаде, немея от неприветливого последнего октябрьского утра — единственного дня, когда смог выбраться из городских тисков, — он чувствовал себя по-настоящему свободным.       Не самое подходящее время, и суеверия ни при чём: у оленей сейчас гон и самцы не особо дружелюбны, но других спаренных выходных не предвиделось до самого сочельника. И лучше уж померзнуть сейчас, чем зарываться в сугробы потом. К тому же, мерз, как оказалось, не зря: пальцы сильнее сомкнулись на отцовском «Ремингтоне», когда на просвет между деревьев осторожно, прядя ушами и вздрагивая при каждом шаге по еще мягкому мху, вышел олень.       Олениха. Чёрт.       От досады он даже всхрапнул, и зверь тут же завертел головой, в предчувствии опасности задрав свой хвост с белой опушкой . И будто этого было мало, как вдруг послышались помехи. Секунда — от маленькой прыткой оленихи и след простыл.       — Гарри, приём. Как слыш-ш-ш-ишь?       На автомате вернув предохранитель на место, закинул ружье на спину и, размяв пальцы, вытянул рацию.       — Да, Джеф. Я на связи.       — Прости, если помешал, но тут синоптики бьют тревогу... Ш-ш-шторм... Представляешь?!       И то ли рация ни к черту, то ли этот бред походил на правду: шторм в конце октября. В такой глухомани Западной Вирджинии, как пригород малюсенького Хартса. И он бы рад высмеять идиотов из метеоцентра, вот только сама природа, казалось, решила играть не по правилам. За все свои сорок лет такого неба ему не приходилось видеть ни разу...       — Я тебя понял. Буду осторожен. Конец связи, — за еще долгим шипением было уже ничего не разобрать. И неважно. Взгляд, продираясь сквозь замершие кроны столетних сосен, приковался к небу: свинцовые облака бурлили, кипели, расползаясь над головой волдырями и взрываясь сине-фиолетовыми клочьями, которые собирались в непросветную и душащую вату наступающего грозового фронта.       Немудрено, что он и не заметил: охотой бредил уже несколько месяцев кряду. Стоило в детстве нюхнуть пороху, когда отец с еще живым дедом взяли его на традиционную добычу индейки к праздничному столу, как он подсел. Правда, в отличие от стариков, сам предпочитал честную охоту: ни тебе псов-загонщиков, ни предательской пули на прикормке, ни безразборной стрельбы: хоть по кормящим самкам, хоть по норовистому и бесстрашному молодняку. Какой кайф от собственного превосходства? Другое дело — изнурительная погоня один на один с увядающим, но еще прекрасным самцом. Человеческая выносливость против звериной, его опыт против инстинктов, игра за жизнь на удачу.       Размяв затекшие мышцы, он пошел к стоянке. В засаде время пролетело незаметно, и что ощущалось ранним утром, на деле оказалось сокрытым за непроглядным сумраком грядущего ненастья полуднем.       Боже, храни Америку. И Кэмпбеллс. Лучший томатный суп из всех, что ему давалось пробовать. Матушке это знать не обязательно, но будь он приговоренным к смерти, на последний ужин попросил бы именно его. Забега по лесу никто не разрешит, поэтому да — Campbell’s. Соскребая хлебом остатки со стенок жестяной банки, он прочесал взглядом место стоянки. Тишина. Абсолютная и неземная. Словно вакуум. Ни движения травинки, ни вскрика птицы. И только застойный сумрак с обступившей и замершей тенью. И... енот. Конечно, куда без этих назойливых пройдох: кусок хлеба полетел в сторону голодного гостя. Глядя, с какой скоростью зверек схватил добычу и бросился в кусты, он не сдержал ухмылки. А жаль. Красивая бы вышла шапка...       От ненужной мысли отвлек вой. И такого он тоже никогда не видел: порыв ветра сгребал собой всю палую листву и, подобно наступающему цунами, волочился по земле. Низко. Плотно. Неотвратимо... и слишком быстро. Его накрыло волной; только чудом он успел зажмуриться, но не успел вдохнуть. На грудь словно навалился медведь. Ребра сводило — так хотелось дышать. Он откинулся на колесо пикапа, хлопая ртом в попытке урвать у яростного порыва хоть малейший глоток воздуха: его было так много, что невозможно вдохнуть. Такой же хлесткой волной стихия отступила, и теперь он давился душащим кашлем, выворачивающим внутренности наизнанку. Снова и снова, пока наконец не удалось сплюнуть забившую глотку слизь. Решено, полезет в сугробы. Сегодня здесь ловить было нечего.       Палатка в пикапе, газовая плитка тоже. Осталось собрать вещи по мелочи. Так, патроны — в бардачок. Нож туда же. Рация полетела на пассажирское сидение. Ну, вроде всё. Мусор, точно. И продукты.       Ещё раз пройдясь по карманам и вроде больше ничего не забыв, Гарри поплелся к дереву, где на суку висела сумка с припасами на пару дней. Он бросил хмурый взгляд на небо, и оно ответило ему тем же: солнце так и не показалось из-за синюшной пелены облаков. Теперь они будто цеплялись за шпили елей и обматывались вокруг сосновых лап, грозясь капканом захлопнуться на всём, что случайно оказалось между небом и землей. Тихо матерясь под нос, он рванул веревку — рюкзак со свистом полетел вниз и от сильного удара раскрылся. Пара банок покатилась по склону и застряла в скрюченных корнях соседней сосны. Материться пришлось громче.       Выковыряв чертов суп, с хрустом рванул головой и обомлел. В каких-то ста ярдах стоял олень, рогами сливаясь с перекрученными ветками поросли. Зверь старый, но сильный и прекрасный. Сумей он ясно видеть на таком расстоянии, наверняка бы встретился взглядом с влажными бусинами янтарных глаз, поблескивающих в нервном ожидании. Гарри плюнул на суп, аккуратно сбросив банку на мшистый полог леса, и потянулся за ружьем. Охота все же состоится.       Надо выровнять дыхание. Сняв ружье с предохранителя, Гарри поднял ствол, изо всех сил стараясь выровнять его. Нельзя тянуть, а выстрел должен быть только один. Он сможет. Выдох. Спусковой крючок. И взрыв: одновременно выстрела и грома. От отдачи плечо отбросило назад, но Гарри устоял. Олень тоже, но только на секунду, а под новый раскат рухнул на землю.       Наконец, разрешив себе дышать, Гарри поплелся к зверю. Рухнув перед ним на колени, пальцами зарылся в жесткую колкую шерсть. Кто бы мог подумать, что так случится? Теплый мех грел озябшие руки, но это не могло длиться вечно. Он смог, но охота закончилась слишком стремительно. Он даже не прочувствовал этот момент сродни таинству. Не коснулся своих инстинктов.       Будто разделяя его тоску, небо раздалось новым раскатом грома, вибрацией наполняя тело до краев.       Гарри вздохнул. Надо было ехать. Он только начал подниматься, как что-то просвистело над ухом.       Что?       Нет! Быть не может. Стрела.       — Эй! Вы совсем охренели, что ли? — но его крик поглотило грохочущее небо. Раскат всё нарастал, разрывая округу пополам, оглушая и пробуждая какой-то первородный страх.       Новая стрела вылетела из-за деревьев, на этот раз воткнувшись прямо у его ног.       За откатившимся ревом природы послышалось что-то совсем иное. Лай. Холодящий спину, оголтелый, яростный и дикий лай десятка — нет — сотни сорвавшихся с привязи адских псов. А за ним еще что-то. Что-то до боли знакомое, неуловимое и всё же знакомое. Ржание. Нет, невозможно.       Обгоняя свист очередной стрелы, по ушам ударил оглушающий рев охотничьего рога. За болью в ушах Гарри едва заметил обжегший щеку наконечник.       Что-то теплое защекотало лицо, заставив сквозь шок и непонимание избавиться от навязчивого чувства. На пальцах оказалась кровь. Его кровь.       Холод отступил под натиском горящей волны адреналина. Древний инстинкт взбрыкнул, заняв собой всё сознание.       В нескольких сотнях ярдов, с другой стороны поляны, где он разбил стоянку, в просвете между сосен он увидел их. Охотников. Не дожидаясь новой стрелы, с первым переливом рога он поддался инстинкту и побежал.       Легкие жгло, ребра сводило, а мышцы ног работали так, что готовы были разорваться. Сто ярдов, двести, пятьсот, миля. Тяжелые ботинки с каждым глухим и жестким ударом о землю содрогали её. Но то был гром, полностью игнорируемый под воздействием пьянящего разум и сердце адреналина. Только инстинкты: голые, неприкрытые. Охота, дикая, как она есть. Какой она не должна быть. Они бежали в гору. Деревья расступались. Мха становилось всё больше, а под ним леденел камень, но никто не обращал на это внимания. Гарри хрипел, хрипели псы-загонщики, и каждый ждал роковой ошибки противника. Он уже выпустил остававшиеся в магазине три патрона, но так и не смог кого-то ранить. Казалось, это было вечность назад. Две, нет, три вечности назад. И адреналина, как и сил, уже не хватало. Ребра начало щемить, но уже не от недостатка кислорода, а от рвущейся наружу боли и отчаяния. И страха. Всепоглощающего, необузданного, животного страха. Страшно бежать, еще страшнее — останавливаться. Мягкий, приветственный мшистый ковер стал напоминать трясину: вязкую, липкую, смертельно опасную. Всё еще попадавшиеся на пути корни деревьев так и норовили зацепиться и повалить с ног. Лес, всегда такой родной и горячо любимый, предал его. Теперь ничто не напоминало о красоте — только об опасности. И смерти.       Гарри больше не мог. Он замедлил бег. Впервые за всю жизнь он по-настоящему понял, что такое охота, но понял слишком поздно. Как же он ошибался. Нет понятия «честная». Только дикая, рвущая жилы и разрывающая сердце, кровавая и смертоносная. И единственный трофей — чья-то отобранная жизнь. В данном случае — его.       Гарри Салливан — внук охотника, сын охотника, охотник. Гарри Салливан — жертва.       Нога подвернулась на притаившемся камне. Хруст. Вой. Удар о землю. Гром. Свист.       Гарри хмуро глянул на небо, и оно ответило ему тем же. Солнце больше не покажется, понял он. Капкан неба захлопнулся, добыча поймана. Охота состоялась.