Традиция

— ...и вот тут Макфи говорит: «Властью, данной мне городом и музеем, объявляю вас мужем и женой»! Потом римляне поют торжественные гимны, а ковбои выезжают на лошадях и запускают фейерверки. А? Джед сглотнул и с широкой улыбкой припечатал: — Классно же я всё придумал, ну скажи, Тедди. — Ты так считаешь? — Рузвельт, улыбаясь, покосился на него. — А то! Римлянам нельзя доверять фейерверки, они всё пожгут, я знаю. — Не в этом дело, дружок, — Тедди наклонился, чтобы ковбою было проще услышать его. — Фейерверки — это, безусловно, прекрасно, как и гимны, но... понимаешь, я бы хотел чего-то более... сокровенного. И Сакаджавея тоже. Меньше шума по этому поводу, понимаешь? Чтобы, может быть, вообще никаких гимнов, фейерверков и прочего. Только она и я. Ну, разве что мистер Макфи ещё. Хотя ты же понимаешь, что и это не официально, и я могу просто подарить кольцо, и... — Да твою ж дохлую лошадь через крышу, — не сдержался Джед. И с досадой хлопнул себя по кожаным штанам. — И вы с ней туда же! Такие же нудные, как эти!.. — Как кто, прости? — прищурился Тедди. — Да эти! Гигантор и этот его... — Джед руками изобразил над головой что-то вроде короны. — Тоже вечно прячутся по углам, нет бы с друзьями радостью поделиться. Я пришёл к ним, как к людям, говорю — так и так, традиция, надо традицию поддержать; а Гигантор как завёл на полчаса свою нудиловку! «Нет, Джедидайя, Ак не будет ловить букет, это смешно...» Тьфу! — А ты сам, дружок, не хочешь поймать букет невесты? — усмехнулся Рузвельт. — Или, может, Октавиусу предложить? Джед почесал в затылке и вздохнул. — Я понимаю, на что ты намекаешь, Тедди. Мол... как это Окти говорит? Инициатива наказуема — так, кажется. За мной бы вот лично не заржавело, но ты же сам понимаешь: если Сак попадёт в меня букетом, тут мне и кирдык. Никакая скрижаль не поможет. Поэтому я к Гигантору и пришёл, а они лекцию мне, да ещё и оборжали! О том, что фараону пришлось вначале объяснять на пальцах, зачем ему ловить какой-то букет, Джед умолчал. Как и о том, что дальше Гигантор начал гоготать «а давай я этот букет поймаю», потом они забыли про Джеда и начали серьёзно обсуждать тему — кто будет ловить, а потом сказали, что это смешно и они в это не играют. На самом деле Джед подозревал, что эти два олуха просто не договорились, кто из них невеста. Джед это в общем мог понять: они бы с Окти тоже задумались. А потом бы ради прикола выперлись ловить этот букет вдвоём. Жаль, росточку не хватает! Но Гигантор в итоге категорически отказался участвовать в празднике в таком качестве, и Ак вслед за ним. Они сперва тоже хотели выпереться вместе, а потом передумали и завели шарманку про какую-то интимность чувств, понимаешь. А теперь и Тедди туда же! Джед так обрадовался, когда узнал, что Рузвельт хочет сделать Сакаджавее предложение. И сразу подумал про шумное торжество на весь музей, про гимны и фейерверки, про подружек невесты и бросание букета — кто будет следующей счастливицей? Всё это так напоминало ему ту реальную жизнь, о которой он слышал только изредка, и которой ему так не хватало. А теперь ему начинают рассказывать про какую-то интимность, чёрт бы её подрал во все стороны! Тедди смотрел на Джедидайю и улыбался. Старина Джед не подозревал, что все его переживания написаны на нём большими буквами: даром, что сам он всего трёх дюймов росту. Маленькому ковбою хотелось настоящей жизни. Ему была в тягость музейная тишь, когда только ночью можно жить, да и то исключительно в четырёх стенах. Нельзя закатить настоящую шумную вечеринку, настоящий пикник на Четвёртое июля, настоящую свадьбу друзей, в конце концов. С подружками и букетом невесты, с мальчишником и выпивкой, с танцами и дружескими шутками. Джеду этого всего остро не хватало, и Тедди его понимал. Но сам Тедди, как ни парадоксально, больше всего хотел интимности. С тех самых пор, как увидел Сакаджавею. Навсегда в памяти остался момент, когда они впервые остались вдвоём: все ринулись в погоню, а Сакаджавея сплавляла огнём восковое тело президента. И когда закончила, то совершенно неожиданно наклонилась ближе — и прикоснулась к свежему шву губами. Это обожгло Тедди сильнее, чем огонь. Она целовала, ничего не видя вокруг, и шептала что-то на родном наречии; её косы скользили по горячему воску, но она не замечала этого. Тедди закрывал глаза, готовый снова лишиться чувств, и только ощущал её ладони, её губы, её волосы, слышал её шёпот, и думал, что сейчас он расплавится весь, и точка. А со следующей ночи она стала сама заглядывать к нему. Гладила Техаса, поправляла амуницию, стряхивала пылинки с мундира. Тедди ждал каждого прикосновения, как подарка, и краснел, как мальчишка. Так прошло три недели, а потом Сакаджавея взяла его за руку и повела куда-то. Они вдвоём оказались в пустом хранилище: Тедди хотел было спросить, зачем они тут, но потом глянул — и замолчал. Сакаджавея снимала платье. Грубая одежда из оленьей кожи — Тедди давно удивлялся, как её нежное тело выдерживает такое? — оказалась на полу, и Сакаджавея подошла к нему обнажённой. Протянула руки, расстегнула одну пуговицу ворота, вторую... Тедди стоял, словно солнце уже поднялось и он застыл восковой фигурой: не мог ни рукой двинуть, ни ногой. Его сковало неведомое ему чувство нежности и неловкости разом. Сакаджавея понимала это, и раздевала его сама, уверенно и ласково, улыбаясь при этом так, что Тедди весь дрожал внутри, и давно забытое возбуждение охватывало его, словно он снова стал живым, из плоти и крови. Он чувствовал, как воздух холодит его обнажённое тело, и слегка ёжился с непривычки: много лет он провёл закованным в свой мундир, и уже успел забыть, как это — стоять без одежды, особенно перед любимой женщиной, которая так же обнажена и явно вожделеет тебя не на шутку. А потом Сакаджавея шагнула ближе и прижалась губами к его губам. Тедди ощущал её настойчивый язык, нежный и влажный, и умирал с каждым его касанием. А когда она обняла его и притянула к себе, он словно отмер — и начал целовать в ответ. А она со смехом сняла с него очки и отложила куда-то в сторону: он видел перед собой размытые контуры её лица — и был совершенно счастлив. Потому что она была рядом, она трогала его, а он — её, их тела были сплетены, и можно было больше не видеть ничего. Он припал щекой к высокой крепкой груди, тронул губами сосок: Сакаджавея негромко застонала и выгнулась, и Тедди понял, что он на верном пути. Гибкая, горячая, она волновала его неимоверно, до шума крови в ушах: за много лет он уже успел забыть это, ведь какая кровь у восковой фигуры? Но даже не магия скрижали, а эта девушка пробудила его к жизни, заставила его, воскового, слышать ток крови по жилам, и его мужское достоинство подтверждало это. Оно поднималось и крепло, хотя Тедди всячески старался не спешить, чтобы не оттолкнуть своей торопливостью, не напугать, не обидеть. Он помнил, что Сакаджавея была женой, что у неё был ребёнок, но все равно воспринимал её как хрупкую девушку, которую хотелось беречь и защищать. Да, пусть она сама вела за собой мужчин по незнакомым тропам и опасным местам: теперь Тедди мечтал окружить её заботой и нежностью. Никогда в прошлой жизни с ним не случалось подобного: возможно, он уже и не помнит, но с другой стороны — как забыть такое? Может, тогда он был уверен, что не каждому в жизни достаётся такое чувство: мощное, сильное, поглощающее. То, что пробуждает желание жить, совершать подвиги во имя любви и беречь эту любовь пуще собственной жизни. Тедди нужно было стать восковым манекеном, чтобы к нему пришло всё это. Поэтому теперь очень страшно отпугнуть любимую, оттолкнуть от себя: да, он прошёл многое, но сейчас боится, как юнец, боится сделать неверный шаг — и потерять то, что обрёл. Сакаджавея понимала это тоже: поэтому сама положила руку на его вздыбленный ствол, сама начала двигать рукой так, что Тедди задохнулся и едва не лишился чувств. А она улыбнулась и вновь зашептала ему что-то на своём языке, как тогда, в самую первую встречу, и естество Тедди в её пальцах вздрагивало и пульсировало, а сама она прижималась всей грудью, и Тедди впитывал стук её сердца, жар её кожи, учащённость её дыхания. Она ласкала его, и Тедди понимал, что скоро придёт разрядка: он хотел остановить её — она и это поняла. Её рука застыла, пальцы разжались, давая возможность вдохнуть и перевести дух. А потом она с улыбкой увлекла его в дальний угол, туда, где стояла широкая скамья, и легла на спину, протягивая к нему руки. Тедди судорожно вздохнул — и подчинился молчаливой просьбе, прижавшись сверху, меж раздвинутых вздрагивающих бёдер. Он уже не отдавал себе отчёта в том, что происходит, память тела и сердца вела его, он только чувствовал, как она подаётся ему навстречу, говоря без слов о своём желании, и он давал ей то, чего она хочет. А она дрожала и стонала, и двигалась вместе с ним, и её стоны разжигали в нем новый огонь, который грозил расплавить его окончательно. Вся прошлая жизнь Тедди казалась ему сном, мороком, а то, что происходило с ним сейчас — реальностью. И может быть, так оно и было взаправду, — так успел он подумать, когда волна накатила особенно сильно — и тут же отступила, принося освобождение. А затем Тедди услышал благодарный вздох своей женщины, и её шёпот — «люблю» — на его языке, чтобы он понял, услышал и сохранил это навсегда. Перед рассветом он проводил её в экспозицию — и поцеловал руку на прощание. Она понимающе глянула на него, в её глазах мелькнула благодарность, и Тедди понял, что она рада тому, что случилось, но не хотела бы открывать это другим. И он не хотел бы тоже. Их чувство было словно хрупкая бабочка, которую нельзя сжимать в ладони слишком сильно: то, что происходит с ними в ночи, принадлежит только им, и больше никто не должен касаться этого. Так прошло несколько лет, и Тедди подумал, что ему хочется большего. Не в плане физической любви, нет: он в очередной раз поразился тому, как постепенно просыпалась и смелела его любимая, как с истинно индейской решимостью вела она его за собой по таинственным тропам телесной страсти, и как он с радостью следовал за ней, открывая для себя все новые и новые земли. Но ему теперь хотелось назвать её своей, сказать ей о крепости своих чувств, дать обещание всегда быть с нею: и спросить, хочет ли она также быть с ним. Назвать её женой, супругой, соратницей. И Тедди купил кольцо, сколь ни сложно было ему в его положении сделать это: но президенты не боятся трудностей, особенно если у них есть друзья, готовые помочь. Так или иначе — кольцо было куплено, подходящий день выбран, решение принято. Но теперь... Теперь друзья, которые помогали ему, предлагают сделать это при всех. Ну, пусть только Джедидайя. Тем не менее. Однако если припомнить — в чём же смысл свадебной клятвы? Не в том ли, что влюблённые клянутся быть вместе в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и здоровье — перед друзьями и прочими свидетелями? Друг другу они уже принесли все клятвы наедине: а теперь их чувства настолько сильны и зрелы, что они готовы объявить всем заинтересованным лицам о том, что они — пара. И обещали друг другу быть рядом, пока смерть не разлучит их. Так что, может быть... может быть, Джед и прав? К тому же было бы досадно обидеть хорошего друга, который искренне хотел устроить им настоящий праздник. Следующей ночью Тедди прямо на Техасе подъехал к диораме Запада: — Джедидайя?.. — О, мистер президент, — Джед в шутку мазнул по песку своей шляпой. — Какие новости? — Я подумал, поговорил с Сакаджавеей и должен сказать тебе: мы согласны. Пусть всё будет, как ты сказал. И фейерверки, и гимны, и букет. Кстати о букете: Акменра придумал, как решить этот вопрос. Они с Лоуренсом вдвоём будут ловить большой букет, а вы с Октавиусом — маленький: у меня же в петлице должна быть бутоньерка, или ты забыл традиции?..