Настоящее

Нью-Йорк, 1 июля 2016 года В горячечном бреду к нему иногда приходил весенний дождь. Такой, когда за секунду вымокаешь до нитки, шумный, будто рушится небо, и совершенно не холодный. Освежающий, утоляющий жажду, солнечно-рыжий. Когда небо рухнуло по-настоящему, тяжело и смертельно, Таши не было рядом, но Мэтт почему-то звал именно её, пока капли солнечного дождя высыхали на раскалённых растресканных губах. Он даже не понимал и не помнил, что он жив; может, он очень долго и не был жив, раз чувствовал сквозь адское пламя, объявшее тело, прикосновения рук давно ушедшей матери и давний весенний дождь. Все остальные чувства были ему больше не нужны и потому оставили его. В тот день, когда мир, распавшийся было на огонь, воду и монотонное сонное гудение медных труб, стал возвращаться, собираясь, как мозаика, снова вспыхивая в темноте, Мэтт был разочарован. Он выжил. Никакого дождя в тихой келье быть не могло. Сестра Мэгги отрицала, что она его мать, но сердце её сжималось так, что Мэтт с необъяснимой сладкой горечью чувствовал ложь. Она спрашивала, что ему нужно, но кроме воды и хоть каких-нибудь новостей из мира, для которого он умер, Мэтт ничего не хотел. Сестра Мэгги в тот же день принесла ему маленький и слабый шуршащий радиоприёмник, наверняка старше него самого, и тихо спросила, кто такая Таша. Мэтт не смог ответить. Он долго лежал молча, закрыв слепые глаза, жадно ловил отголоски событий, которые случились, как оказалось, больше месяца назад. Успокаивался, улавливая в городских новостях и рекламных блоках знакомые имена. Может, он должен был вернуться к ним — а может, для того всё это и случилось, чтобы Мэтт Мёрдок стал для близких только прошлым. Когда по радио заговорили о Лагосе, о Соковийском соглашении, о появлении Зимнего Солдата, он только убедился в этом. Мэтту показалось, что всё встало на свои места, и он, уловив в обвинительных речах Росса слова о живой Таше, вдруг успокоился. Сам, не чувствуя боли в изломанном теле, отвернулся от радио. Будто это помогло бы ему не слышать больше новостей. Он теперь и не вслушивался в них. Ему так надоели эти речи, что он стал воспринимать их, как белый шум. Только один раз он вздрогнул: ему показалось, что голос человека из далёкого прошлого, того самого, который случайно свёл их с Ташей, зазвучал не из сиплого динамика, а из-за стены. Но это было невозможно и ненужно, и Мэтт заснул. Через неделю он начал выходить в монастырский садик. Сидеть на скамейке в тени шелестящих деревьев и радоваться, что июнь выдался тихим и сухим. Ему не хотелось дождя, но, когда небо вдруг прорвалось крупными звучными каплями и сестра Мэгги выбежала за ним на крыльцо, Мэтт мотнул головой и остался на своём месте. На следующий день он вышел в сад рано утром, даже не опираясь на костыль. Хотел надышаться вчерашним дождём — но о нём уже ничто не напоминало. И Мэтт просто сидел на скамейке, как сидел изо дня в день, ничего больше не ожидая в своём маленьком тайном убежище, когда по улице, за оградой, тактом дождевых капель зацокали тонкие каблуки. Она вторглась в его мир снова. Медленно. Вкрадчиво. С ровным сердцебиением человека, который всё для себя решил. Порох. Кровь. Табак. Мэтт и не ждал, что Таша придёт прощаться в третий раз. *** На самом деле, у неё уже лежал в кармане билет в Ваканду. В один конец. На имя Натальи Беловой — никогда не существовавшей счастливой жены ветерана войны. Но теперь всё обстояло намного сложнее, и Наташа медленно шла под тяжёлым и свежим летним дождём с бутылкой виски в руке, то пряча конверт под джинсовую куртку, то доставая его краешек вновь, аккуратно, чтобы не намочить, и пытаясь осознать всё, что сказал ей вестник с того света. В картинку, которая складывалась в её голове, верилось с трудом. Идти к благочестивым монахиням и дышать на них перегаром казалось ужасно невежливым. Равно как и стучаться в дверь, которую перед тобой закрыли. Объявили тебя прошлым, хоть у тебя и не было другого выхода. — Это было в другой жизни, — сказала себе Наташа, допивая виски и глядя на выложенные на тумбочку в комнатке хостела билеты. — Я могу попробовать. Да, ей, конечно, явился не шестикрылый серафим, но каков сам, таков и ангел. И выбор, о котором он ей говорил, был давно сделан, и даже не самой Наташей. Точнее, ей преподали слишком хороший урок. Утром она влезла в одну штанину — и вдруг передумала на ходу, стянула с себя джинсы, отшвырнув их в угол. Достала из дорожной сумки единственное взятое с собой впопыхах шёлковое платье, выпросила у администратора утюг и гладила долго-долго, вымучивая каждую складочку, готовя каждое слово. Даже если она не так поняла Фила, у неё оставалось чуть-чуть надежды, пока она накручивала локоны, заклеивала ещё кровоточащие ссадины, привезённые из Берлина, нервно курила у ограды монастыря, как стыдливая школьница. Пока переминалась у кованой калитки, увитой плющом, волнуясь, что ей не откроют. Но калитка приветливо отворилась. — Здравствуйте, — непривычно тихо и осторожно сказала Наташа. — Я ищу одного человека, и мне сказали обратиться к сестре Мэгги. — Это я. — У вас здесь должен находиться раненый мужчина. Раненый слепой мужчина. Наверное. Я не знаю наверняка, я просто… Надеюсь. Монахиня улыбнулась ей. Посмотрела прямо в глаза мягко и как-то знакомо. — Пойдёмте. Об этом больше никто не мог знать. Наташа почему-то ждала, что её поведут в какие-нибудь кельи. Что Мэтт, если он жив, до сих пор беспамятен, бредит, может быть, не ходит. Но сестра Мэгги вывела её в маленький садик, скрытый от посторонних глаз. Улыбнулась снова — и тихонько ушла, оставив Наташу в десятке шагов от скамейки, на которой спиной к ней сидел мужчина. Она не верила до последнего. Ещё два шага, пока не разглядела его ближе. Ещё три — пока не зазвучал его голос. — Порох. Кровь. Табак, — Мэтт вздохнул и рассмеялся, оборачиваясь, будто желая на неё взглянуть. — Что это ещё за жуткий запах? Краска для волос?! — Тебе не понравится ответ. — Как всегда. Узнаю тебя, Таша. Он замолчал. Наташа знала: он слушает её сердце, сбившееся с ритма, больше не скрывающее ничего. Слушает — и улыбается. Бледный, измученный, но живой — и неверяще счастливый, как и она сама. — Я ведь уже перестал тебя ждать, — сказал Мэтт, когда Наташа присела рядом. — Я слушал здесь радио. Зимний Солдат. Драка в Берлине. Почему ты… не с ними? Она закрыла глаза. Взяла его за руку. Осталась только тишина летнего монастырского садика. И в ней — стук двух сердец. Её и его. И всё наконец было правильно. — Один человек, — осторожно проговорила Наташа, словно боясь нарушать эту правильную тишину, — однажды погнался за своим прошлым и разрушил своё будущее. И моё заодно. И когда мне тоже выпал шанс погнаться за прошлым — я поняла, что я за ним больше не побегу. — Почему? — Потому что у меня есть моё настоящее.