Часть 1
19 октября 2017 г. в 13:28
Ничуть не изменилась с тех пор, как он видел её в последний раз.
Тогда она казалась маленькой, как та карманная куколка в домике-чемоданчике, которую он когда-то купил Лизе. Её можно было взять на ладонь, зажать в кулак и унести с собой — подальше от этих Красных Дьяволов, Чёрных Небес и прочей невероятной хрени, обрушившейся на Нью-Йорк кислотным ливнем.
Вот только в ту ночь руки Фрэнка Касла были заняты винтовкой.
Поэтому Карен Пейдж осталась стоять внизу, на мокром асфальте, блестящем в золотом свете фонарей. Крошечная, удивлённая и бесстрашная — особенно на фоне тех мужиков, трусливо размазавшихся по лужам с первым выстрелом.
Она была бесконечно далеко.
Сейчас Карен стоит на крылечке редакции, кутаясь от ветреной дождливой весны в свой тонюсенький чёрный плащик, поднимает воротник и смотрит под ноги. В огромной луже у крыльца играет жёлтая рябь горящих окон, слепит глаза. Она досадливо качает головой, неловко перепрыгивает через неё, рефлекторно взмахивает руками и выравнивается. Нервным движением поправляет туфельки на каблуке — неужто она ещё не поняла, что эта обувь никуда не годится при такой жизни? — и торопливо пересекает стоянку. Даже не пытается прикрыть голову, несмотря на дождь. Садится в машину, сняв с плеча сумку, и бросает её на сиденье справа. Закрывает глаза и выдыхает, поворачивая ключ зажигания.
Фары разрезают темноту впереди.
Музыка включается одновременно со светом в машине.
Карен вздрагивает, не оборачиваясь — её глаза останавливаются на зеркале заднего вида.
— Наверное, тут в последнее время было спокойно, — Фрэнк наклоняется вперёд, тянется к выпавшей из сумки початой шоколадке. — Ты даже не заглянула в машину, а зря. Здравствуй, мисс Пейдж.
Она молчит.
— Ты мне не рада.
Она всё ещё молчит. Тяжело дышит, и у неё по лицу стекают крупные дождевые капли.
— Мне стоило остаться на дне Гудзона? — Фрэнк разворачивает шоколадку и откусывает от плитки.
В другое время он, может, не стал бы её объедать, но у него во рту не было ни маковой росинки уже сутки. Из-за неё. После всей свистопляски ей ещё и взбрело задержаться в редакции на четыре часа. Жди её сиди, значит, на стоянке.
— Фрэнк, я не...
Карен сбивается и умолкает. Фрэнк хмыкает.
— Что случилось? — наконец спрашивает она.
— Считай, что я тебя похищаю. Поехали отсюда. Только не гони.
— Куда?
— Сначала к тебе домой за вещами. Потом... Куда-нибудь.
— Так что случилось?
— Я не хочу, чтобы у тебя тряслись руки, когда ты за рулём, а я у тебя на заднем сиденье. И кассеты твоего друга были лучше, чем вот это.
— Когда отдавала машину в ремонт, заодно сменила магнитолу. Чтобы можно было вставлять флэшки.
Карен всегда быстро собирается с духом, и в этот раз у неё тоже получается. С места она трогается спокойно и уверенно. Фрэнк откидывается на заднем сиденье, уничтожая шоколад и поглядывая по сторонам из-под козырька бейсболки.
— Этому даже нельзя подпевать, — тоскливо замечает он. — И для погони такая музыка не годится.
— За нами погоня?
— Сейчас — нет.
— Многообещающе.
Фрэнк, комкая обёртку, видит в зеркале, как Карен закатывает глаза.
***
— Похоже, я не смогу угостить тебя чаем.
— Да уж. Каждый раз, когда я к тебе заглядываю, даже повод для отказа искать не нужно.
— Какое-то странное совпадение.
У него под берцами хрустят осколки прошлой жизни Карен Пейдж. Оконное стекло, сквозь которое она смотрела каждый день; зеркало, перед которым она расчёсывалась и красила ресницы по утрам; сорванные со стен рамки с фотографиями распавшейся странной семьи.
— Чисто, — сплёвывает Фрэнк. — Кажется, твоя любовь к работе тебя спасла. Они уже приходили за тобой. Не нашли. Разозлились.
— Кто?
— Потом объясню.
Карен мечется по разгромленной комнате, кидая в спортивную сумку вещи, пока Фрэнк стоит у разбитого окна, наблюдая за ночной лживой тишиной. На неё он посматривает краем глаза.
Ноутбук. Какие-то вечные женские штучки. Блузочки. Платьица.
— Так, — Фрэнк делает шаг к кровати, на которой раззявилась сумка. — Всё не увезёшь. Только самое необходимое. И удобное.
Он безжалостно приговаривает остаться среди разрухи узкое строгое платье, костюмчики с юбками, в которых можно переставлять ноги только на манер японской гейши, какую-то блузку с летящим рукавом и эти чёртовы каблуки. Оставляет футболки, спортивные шорты, джинсы, рубашки и с красноречивым видом запихивает в сумку кроссовки.
— Фрэнк, — Карен кусает губы.
— Что?
— Что происходит и можно я возьму хоть один сарафанчик? Скоро лето...
Хорошо будет, если оно придёт, хмуро думает Фрэнк, но вслух говорит другое:
— Бери.
Карен роется в кучах на полу — вывернутых внутренностях гардероба. Выуживает из них что-то белое, летящее, в большой голубой цветочек. Кладёт в сумку.
— Переобуйся.
— Ты упаковал кроссовки.
— Ещё что-нибудь есть без каблука?
Карен влезает в балетки.
Она ничего не понимает. Бросает на него тревожные короткие взгляды, сматывая зарядку ноутбука.
— Кажется, у меня проблемы, — озвучивает она наконец очевидное.
— Тсс.
Тот, кто приходил за Карен, мог оставить наблюдение. До неё наконец доходит эта простая истина, и она старается больше не поднимать головы. Застёгивает молнию и вешает сумку на плечо.
Только тогда Фрэнк распахивает невзрачную чёрную куртку, обнажая жутко белеющий на футболке череп. Каратель оборачивается вокруг себя, высоко подняв левую руку с оттопыренным средним пальцем.
Если у Карен в комнате есть камера — наблюдателям будет любопытно осознать, с кем они связались.
Она начинает слегка тормозить. Фрэнк тяжело обхватывает её за плечи и выводит из квартиры, не прекращая следить за обстановкой из-под козырька.
— В любой говёный мотель за пределами этого района, а там разберёмся, — велит он на подходе к машине.
Карен останавливается, уже потянувшись, чтобы открыть дверь. Смотрит на него через крышу автомобиля. Медлит.
Медлить ни к чему.
Фрэнк вжимает голову в плечи, стоя в болезненно-желтоватом свете фонаря. Смотрит на Карен. На свою треугольно-широкоплечую длинную тень.
— Давай поговорим там, где за нами точно не будут следить, — выдыхает он, обходит машину и садится за руль сам.
***
Она сидит рядом, запрокинув голову и сомкнув ресницы. Губы приоткрыты так, будто ей хочется что-то сказать, но за всю дорогу никто не произносит ни слова.
Фрэнк молчит, потому что серьёзные вопросы не стоит обсуждать в авто, которое можно открыть с минимальными усилиями. И потому, что думает, отчего молчит она.
Карен говорила тогда, что он для неё умрёт, если выстрелит.
Но она же смотрела на него в ту ночь снизу вверх, как на воскресшего.
И Фрэнк ловит себя на мысли, что всё ещё не уверен — жив он для Карен Пейдж или мёртв.
Нью-Йорк остаётся позади, когда они оба оказываются под толщей воды Гудзона. Двадцать восемь метров мути давят на потолок бесконечного тоннеля Холланда. В конце этого тоннеля нет света — только мерцающие полночные огни Нью-Джерси.
Почти как в реанимации, думает Фрэнк, набирая скорость. В конце того тоннеля тоже не было никакого света. Может, и тоннеля не было — только пустота, проклятая пустота и темнота.
Ему начинает казаться, что Карен спит, но она, не открывая глаз, поднимает руку и переключает слишком бодрую песню. Голос у неё не сонный, скорее обречённый.
— Давай уже где-нибудь остановимся.
Фрэнк кивает, забыв, что у Карен закрыты глаза.
Он помнит маленький хостел, спрятанный в стороне от чистых и широких улиц, и заворачивает к нему. Эти дешёвые заведения с неприметными табличками хороши — сонные девочки у стойки администрации никогда ни о чём не спрашивают, хоть ты приедешь в два часа ночи, хоть в три, хоть у тебя будут плохо замытые бурые пятна на куртке. Нудных вопросов про кровати тут тоже не задают — они все односпальные.
— Давно не останавливалась в таком месте, — выдыхает Карен, заходя в комнату и бросая сумку на пол. Фрэнк замечает, как её глаза бегают в поисках сожителей-тараканов, но хостел кажется чистеньким.
— Извини. Не «Хилтон».
Он усмехается и стягивает берцы. Ноги, кажется, уже настолько к ним привыкли, что наступать на линолеум без обуви странно, но приятно и легко. Карен вешает плащ на пластиковый крючок и ходит по комнате кругами, снова не решаясь с ним заговорить. Прямо в окно сквозь жалюзи подглядывает любопытный фонарь, режет пол и стены на жёлтую лапшу. Это раздражает, и Фрэнк, прежде чем опуститься на свою скрипучую койку, дёргает потёртую верёвочку и погружает комнату в темноту.
Карен садится на кровати напротив.
— На самом деле ты давно ждала этого, — говорит он, не глядя на неё. Всё равно в темноте не разглядеть лица, не понять всей реакции.
— Чего?
— Не встречи со мной, конечно. Неприятностей.
— Почему ты так решил?
— Пистолет. Ты не бросилась искать пистолет в квартире. Потому что он в твоей сумочке. Да?
Молчание — знак согласия. Тёмный силуэт Карен опускает голову.
— Фиск знает, что ты убила Уэсли, — без ненужных уже предисловий говорит ей Фрэнк. — Я всегда подозревал, что ты не так проста. Не каждый человек может заступить за линию.
— Ты про больницу? — голос Карен сипнет. — Про ту черту в твоей палате?
— Нет.
Фрэнк ложится на тесную кровать. Если вытянуться во весь рост, можно макушкой упереться в изголовье.
— И что ты теперь про меня думаешь?
— Я про тебя не думаю. Я тебя спасаю, — устало объясняет он, отворачиваясь к стене. — Переодевайся. Не спать же тебе в капроновых колготках.
***
Фрэнк следует на шаг впереди Карен.
Он проверяет утром душевую, убеждаясь, что попасть в неё постороннему сложно. Обследует машину с дотошностью копа и успокаивается только тогда, когда не находит жучки. В меру своих знаний изучает ноутбук на предмет чего-нибудь подозрительного, пока Карен ведёт машину на запад.
Она похожа на старшеклассницу — ненакрашенная, непривычно одетая, без своих волнистых локонов. Что-то из прошлого ворочается в груди, что-то забытое и странное, но ещё живое.
— Я ничего не нашёл, — заключает Фрэнк, закрывая ноутбук и убирая его в сумку Карен. — Давай считать, что всё в порядке.
Она усмехается, останавливаясь на светофоре. Фрэнк разглядывает машины — слева, справа, сзади.
— Когда ты так оглядываешься, мне трудно поверить, что всё в порядке.
— Привычка, — Фрэнк устраивается поудобнее на сиденье.
Она трогается с места снова. За окном, покрытым мелкой дождевой моросью, однообразно плывёт забор стройки, покрытый зелёной сеткой.
— Тогда у меня не было выбора, — вдруг сознаётся Карен. — Бывают же такие ситуации... Когда или ты, или другой, а обоим вам не выжить.
— Постой, ты оправдываешься?
— Нет, но...
— Послушай, мисс Пейдж. Меня во всей этой ситуации напрягает не то, что ты его изрешетила, а то, что это всё-таки стало известно одному жирному ублюдку с пухлыми, но длинными ручками.
— Куда мы бежим, Фрэнк?
Забор сменяется не менее однообразным полем за чертой города.
— Куда — это второстепенный вопрос. Главное — убежать. С тобой это впервые?
Карен молчит, плавно поворачивая на широкое шоссе и вливаясь в монотонный поток. Её занудные песенки и стук дождя по стеклу заставляют зевать.
— Нет, — наконец качает головой она, и взгляд становится на миг знакомо отстранённым и холодным. — Будешь расспрашивать дальше?
— Мне это не нужно.
Фрэнк роется в своём рюкзаке. Снимает с тёмно-синей пластиковой держалки мобильный Карен, вытаскивает из него симку и ломает, заменяя на новую. Даже не спрашивает разрешения, но она не возражает.
Странно.
У неё же были друзья. Те два адвоката. Должны звонить, беспокоиться.
Или у неё что-то совсем разладилось со слепым?
Впрочем, какое ему, Фрэнку, до этого дело?
Его задача — помочь Карен спрятаться. Где-то, куда липкие нити паутины Фиска не дотянулись.
— Нас найдут по документам, — Карен начинает рассуждать вслух, и её речь знакомо нервно ускоряется. — По камерам видеонаблюдения. Он достанет нас везде. Нужно было хотя бы раздобыть поддельные документы, если всё так плохо...
Вместо ответа Фрэнк кидает на бардачок паспорт и водительские права.
Карен смотрит на него до следующего светофора и только потом открывает, изучая страничку с личными данными.
— Кастильоне? — недоверчиво хмыкает она. — Это же что-то итальянское.
— Да.
— Я не похожа на итальянку.
— Ты и не должна. Ты — моя жена. Похож я на итальянца?
Впервые за тринадцать часов с момента встречи Фрэнк хрипло смеётся. Карен — тоже.
— Ты убавил мне два года, — улыбается она и закрывает паспорт.
— Мне казалось, что лишних приписал.
Фрэнк зашвыривает рюкзак на заднее сиденье и прикрывает глаза.
В отличие от Карен, ночью он так и не смог заснуть.
***
На развилках они подкидывают монетку. Петляют по штату, путая следы.
Через несколько дней дорога приводит их в Саммит, где найти дешёвый свободный мотель не удаётся. Карен договаривается с какой-то старушкой, найдя объявление в местной газетёнке, снимает у неё комнату в доме.
Здесь всё кажется таким милым и почти игрушечным, что Фрэнк начинает нервничать. Так и ждёт, что из-за очередной зелёной изгороди выскочат отморозки.
Старушка-хозяйка придирчиво вглядывается в паспорта Карен и Фрэнсиса Кастильоне, не находит ничего подозрительного и радушно впускает их в дом. За завтраком Фрэнк с улыбкой плетёт ей историю о том, что они с женой ездили в гости к её кузену в Нью-Йорк, провели там медовый месяц. Хозяйка умиляется, верит всему и задаёт единственный вопрос:
— А где же ваши кольца?
— Я потерял своё в парке, — Фрэнк сам не понимает, как это слетает с его губ, и продолжает улыбаться, откусывая кусочек тоста.
В груди вдруг разверзается чёрная дыра, мёртвая и бездонная.
— О, это очень нелепая история, — звенит голос Карен.
Она откладывает вилку и приходит ему на помощь, подключаясь к разговору. Говорит, что у них были особенные кольца, что Фрэнсис не заметил, как его кольцо слетело с пальца, когда они играли в волейбол, и очень расстроился, потому что это были не простые ободки, а белое золото с гравировкой. Денег у них сейчас нет, поэтому Карен сняла своё из солидарности, а дома, попозже, они сделают новое.
— Я постоянно всё теряю, — виновато смеётся Фрэнк, проглатывая кусок тоста вместе с комком в горле.
Старушка просит их остаться на пару дней. Рассказывает истории о недавно умершем муже, милые и до колик в диафрагме светлые и знакомые. Карен улыбается, кивает, удивляется.
Фрэнк, разбирая сломанную радиоточку, на которую сетовала хозяйка, смотрит, как волосы Карен золотятся в свете вычурной лампы. Старушки любят такие лампы — уютные, под ретро, с какой-нибудь невозможной резной ножкой.
Оставаться надолго нельзя.
Но, с другой стороны, если за ними есть погоня, стоит подпустить её ближе и обрубить этот хвост. А их всё ещё можно выследить по машине Бена Уриха.
— Мы пробудем у вас два дня, — Фрэнк улыбается, держа в зубах ненужный проводок.
Женщины радуются. Карен приносит ему ароматный чай, тёмный янтарь в тоненьком фарфоре.
— Так приятно на вас посмотреть, — улыбается хозяйка. — Сразу видно — вы друг друга бережёте и цените. Такая редкость в наши дни.
***
В саду ещё не расцвёл ни один цветок, но приятно пахнет весенней зеленью.
Окна гостиной вычерчивают на лужайках яркие квадраты с вязью кованых решёток, пока Фрэнк изучает обстановку. Карен никак не может распрощаться с хозяйкой, и их смех летит в сад сквозь приоткрытые рамы.
Один соседний коттедж — нежилой и не сдаётся. Должно быть, хозяева живут в городе покрупнее. В другом — шумная семья с тремя детьми. Влезть через высокий забор незамеченным будет трудно — хвала одиноким мнительным пенсионеркам.
Он успокаивается и идёт в комнату, отведённую им хозяйкой.
Это большая гостевая спальня, по-старомодному уютная. Фрэнк отвык от широких кроватей, да и ложиться в неё он не собирается — переодевается в чистое и утопает в низком мягком кресле, вытягивая ноги.
Он ведь действительно постоянно всё теряет. Почти не соврал.
И от этого где-то в центре пустоты снова поднимается, закручиваясь, тревожный вихрь.
Хорошо, что Карен Пейдж ему не принадлежит. Он просто возвращает выданный кредит доверия, невольно утраченного, старается помочь той, что считала его — вряд ли всё ещё считает — не монстром, а героем.
Лгать не больно — Фрэнк Касл не способен больше чувствовать боль.
Карен приходит, когда Фрэнк уже почти погружается в дрёму. Запирает дверь изнутри и включает ночник.
— Никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким, — с улыбкой говорит она, переодеваясь за дверью шкафа.
Фрэнк слышит шорох одежды, но не открывает глаза.
— Каким?
— Разговорчивым и... Улыбчивым.
— Хочешь сказать, как нормальный человек?
— Я этого не говорила.
Она шуршит постельным бельём и снова щёлкает выключателем.
— Будешь спать в кресле?
— Я хорошо воспитан, мэм. Без обручального кольца в постель к женщинам не ложусь.
Карен заливисто хохочет.
— У нас так тихо... Вдруг она не поверит, что мы супруги?
— Ну и что теперь, на кровати попрыгать?
— Я могу.
— Может, мы очень вежливые... Карен?
Кровать прогибается, и Фрэнк открывает глаза. Она стоит на кровати, лёгкая, лохматая, в длинной широкой футболке. Лица в темноте не разглядеть, но Фрэнк готов поставить на кон свой лучший ствол — она ехидно улыбается.
— Карен, нет, не надо, — просит он. — Сломаешь кровать.
— Узнаю Фрэнка Касла, — тянет она и садится, скрещивая ноги и обнимая подушку.
Карен хочет его то ли раззадорить, то ли просто поболтать. Думает, наверное, что тот «разговорчивый и улыбчивый» мужчина — настоящий.
Ни хрена, устало думает Фрэнк.
— Спокойной ночи, Карен, — вздыхает он.
Как она ложится, Фрэнк слышит только через полчаса.
***
Утром Фрэнк сонно и задумчиво наблюдает, как Карен переворачивает на сковороде яблочные оладьи. Спать в кресле было не слишком удобно, но он ей в этом ни за что не признается. Затекшая поясница после зарядки отошла, но вот старые раны всегда злопамятны.
Он почему-то не думал, что Карен умеет готовить. Легче было представить её с пистолетом, чем с деревянной лопаточкой и сковородкой.
— Хозяюшка, — не кривя душой, умиляется Фрэнк.
Когда домовладелица ненадолго скрывается, Карен издаёт смешок.
— Ты откажешься от своих слов, когда попробуешь это.
— Может быть.
Глупенькая она всё же. Не понимает, что по его жизни любая домашняя еда — манна небесная. Всё не отвратительные химические растворимые супы на одну кружку и не плохо прожаренные бургеры из фаст-фудов.
Если погоня выдвинулась с запозданием, то как раз сейчас может их настичь. Но бдительность Фрэнка и то, что он постоянно прислушивается к происходящему вокруг, не мешают ему оценить завтрак. Оладьи чертовски неплохи.
Карен завладела сердцем хозяйки. Она легко и профессионально врёт ей, рассказывая умилительные, смешные и романтические истории, и Фрэнк только поддакивает, проводя полдня за мелкой помощью по дому. Он просто хочет отвлечься, занять руки, чтобы добрая старушка не заметила, что у него подрагивают то нерв на лице, то привычный к спусковому крючку указательный палец. Наверное, Фрэнк проявляет излишнее усердие — старушка отказывается брать с них деньги за постой.
Они собираются уезжать утром. После позднего ужина Фрэнк выходит на крыльцо «подышать» и замечает, что автомобиль, которого он не видел вчера, зато сегодня видел дважды, припаркован у пустого дома, между пятнами фонарей.
— Я схожу в магазин, — говорит он, проходя через гостиную наверх. — А то нам завтра целый день ехать.
Хозяйка и Карен весело болтают за пирогом и кивают, почти не отвлекаясь.
— Смотри, всё съедим без тебя.
— Оставь мне кусочек, милая.
В спальне Фрэнк навинчивает на пистолет глушитель и прячет его под широкой футболкой. Спускается вниз и надевает куртку.
Капюшон он накидывает уже на улице — хорошо, что накрапывает дождик. Обходит дом, ещё два соседних и появляется у автомобиля из темноты.
В машине сидят двое. Фрэнк стучит в стекло у водительского места с самым невинным видом. Стекло нехотя опускается.
— Мужики, — слегка не своим голосом произносит Фрэнк, — одолжите домкрат. Колесо надо поменять, а моя жена выложила наш из багажника. Решила, что это какая-то ненужная херня.
Двое совещаются недолго — трагическая мужская солидарность берёт верх, и водитель покидает своё место.
У раскрытого багажника Фрэнк снимает капюшон, и водитель тянется к кобуре под ветровкой. Слишком долго.
Одно мгновение, один выстрел, один труп.
Второго, слушающего музыку, Фрэнк убивает через открытую левую дверь. Запихивает в багажник обоих и отгоняет машину на три квартала, к людной улице. Бросает её в закоулке, изрисованном граффити. Покупает в маленьком магазинчике всякой съедобной вредной ерунды в дорогу. Идёт пешком через сквер. Там есть питьевой фонтанчик, и Фрэнк полощет в нём горло, отплёвываясь, и застирывает край рукава.
Карен сидит на крыльце, когда он возвращается.
— Такой тихий вечер, — с наслаждением произносит она.
— Да, — соглашается Фрэнк и садится рядом. — Тихий.
Глушитель под курткой почти не мешается.
***
Следующую остановку они делают в Грин-Вилладж.
Слежки за ними нет, но номера на машине всё ещё узнаваемые, и поэтому перед тем, как заехать в мотель, Фрэнк решительно заруливает в густые парковые кусты.
Карен широко распахивает глаза.
— Что ты собрался делать?
— Одну не очень законную вещь.
— Надо сказать, очень неожиданно.
Фрэнк молча достаёт из рюкзака большую отвёртку и идёт к парковке напротив парка, плохо освещённой и заставленной машинами. Даже если на столбах есть камеры, они всё равно не охватят всю площадь. Фрэнк навскидку определяет возможные «слепые пятна» и скручивает номера у плохонькой тачки с бесчувственной сигнализацией. Прячет таблички под куртку и возвращается к оставленной машине.
Карен выходит, кутаясь в плащ. Балетки утопают в сыроватой после ливня земле.
Фрэнк молча меняет номера.
— Думаешь, поможет?
— Собьёт со следа. Придётся повторять это по возможности. Но правила дорожного движения лучше не нарушать.
— Нам нужны поддельные документы на авто.
— Да, но с этим могут возникнуть сложности. Разве что потом переоформим втёмную.
— Но ты же достал паспорта.
— Это было в Адской кухне. Тут я никого не знаю, — болт вываливается в траву, и Фрэнк сдержанно матерится, пачкая пальцы весенней грязью. — Впрочем, там теперь тоже. Лучше было не оставлять третьего, кто знал бы наши имена.
Карен не упрекает его. Присаживается на корточки и тоже рыщет в траве.
Поспешный побег — это отстой. В плане куча пробелов, он шит белыми нитками, а уж если честно — вообще отсутствует. Всего никогда не предусмотреть, но Фиск слишком разъярён и мог быстро разделаться с ней. Фрэнк немного зол на себя — наверное, за то, что понимает, каково терять, и за то, что осознаёт: даже у Фиска могут быть привязанности.
Но это всё равно не отменяет того, что Уилсон Фиск — подонок, и того, что никто не посмеет тронуть Карен. Её вечера должны оставаться тихими.
— Нашла, — довольно говорит она и подаёт Фрэнку болт.
— Спасибо.
— Ты улыбнулся.
— Тебе показалось. Иди в машину, тут мокро.
Карен слушается его и сменяет Фрэнка на водительском сиденье. Она слушает музыку, пока старые номера находят свой приют в ямке у корней дерева.
— Как не стыдно, — она улыбается, когда Фрэнк, отряхивая руки, садится в машину. — Закапывать мусор в зелёной зоне!
— У нас в семье патриархат, миссис Кастильоне. Я всегда прав, — сурово говорит Фрэнк.
Карен осторожно выезжает из парка, и фары мостят дорогу впереди золотом.
***
— Какой-то летний лагерь, — говорит она и накидывает одеяло на голову, сидя в нём, как в домике.
— Ещё не лето. Спи?
— Зелень за окном. Комнатка, узенькая, как пенал. Дешёвые кровати с простыми спинками и тумбочки, у каждого своя.
— Мисс Пейдж, уже полночь, а мы собираемся выехать в восемь.
— Ты бывал в летнем лагере?
— Конечно. У меня было полноценное детство. Нормальное.
— И вы устраивали друг другу розыгрыши?
— И рассказывали страшилки.
— Давай рассказывать друг другу страшилки?
В стреляную голову Фрэнка потихоньку начинает закрадываться мысль, что Карен Пейдж — оборотень странного подвида. Днём она тихая серая мышка, которая тоже постоянно оглядывается по сторонам, но ночью, стоит им где-то остановиться, в Карен вселяется неведомая весёлая нечисть, заставляющая её вести себя хуже маленькой девочки. Что самое непонятное — это почему-то заразительно.
Фрэнк садится на своей кровати. Тянется к брюкам и вытаскивает из них небольшой брелок-фонарик. Накидывает на себя одеяло так же, как Карен, и белый луч выхватывает её бледное хитрое лицо напротив.
— Самая жуткая страшилка — это Фрэнк Касл, — вдруг шёпотом проговаривает он, хотя только что собирался пошутить.
— Настоящий Фрэнк Касл совсем не страшный, — Карен мотает головой, придерживая одеяло, и светлые пряди выбиваются на лицо.
— Хочешь, я расскажу тебе про Кандагар? Та ещё страшилка. Ты же хотела знать, что случилось в Кандагаре?
Карен опускает ресницы. Повисает неловкая тишина. Фонарик светит ей в лицо, и Фрэнк, вдруг поймав себя на мерзкой ассоциации с допросом, отводит его чуть выше, на светлую пустую стену.
— Нет, — шепчет Карен через пару минут. — Не хочу.
— Тогда давай договоримся, — Фрэнк рассеянно водит фонариком по стене, выписывая непонятные даже ему самому узоры. — Ты никогда не спросишь меня про Кандагар. Я никогда не спрошу, от чего ты бежишь, Карен Пейдж, и что было в твоём прошлом. Ну, кроме того, что ты завалила дружка этой мрази.
Одеяло на кровати напротив вздрагивает.
— У нас летний лагерь, — напоминает Карен, перебираясь на край кровати. — Просто «договоримся» не работает.
Она протягивает ему руку с оттопыренным мизинцем. Фрэнк тянется навстречу почти машинально, едва не падая с кровати.
Он помнит этот жест лучше, чем думает Карен, у которой было только своё детство, затянутое туманом неведомых страшных событий. Фрэнка же детство оставило недавно.
Дыра в груди ноет. Наверное, хочет, чтобы её заполнили, но Фрэнк не должен позволить себе этого.
Он кладёт фонарик, и тот выбеливает в темноте голую коленку Карен. Она крепко цепляется мизинцем за его мизинец.
— Клянусь не спрашивать о Кандагаре, — весело говорит Карен.
— Клянусь не спрашивать о твоём прошлом, — отзывается Фрэнк. — А теперь сделай одолжение, спи. Иначе я унесу тебя в машину, и ты будешь вести всю ночь, раз тебе неймётся.
***
— Я накаркал, — Фрэнк обречённо захлопывает багажник и садится на него.
С последней остановки не прошло и суток.
— Что ты сказал? Что случилось?
— У тебя нет домкрата, — бросает он через плечо.
— А надо?
— Конечно, надо.
Приходится вернуться в машину и тянуть на честном слове и дребезжащем колесе до Морристауна, поменяв планы. На окраине они находят ужасный автосервис и застревают в городе на два дня, потому что такую модель в этом позорном гараже встречают впервые.
Здесь красиво и спокойно. Фрэнк понимает: их потеряли из вида, хотя бы на время. Он даже соглашается на просьбу Карен пойти прогуляться в парк.
Фрэнк уже забыл, что это такое — просто гулять в тишине, почти не оглядываясь. Он удивляется тому, что никто не узнаёт в нём Карателя, и не сразу понимает, что отросшие волосы, цивильная одежда и отсутствие синяков на роже делают его другим человеком.
В парке просторно и свежо. Куртку уже можно не надевать, и плащ Карен висит у него на плече. Они добредают до лавки над прудом молча, садятся на неё — и всё так же молчат. Карен ковыряет потёртый шов на джинсах, и Фрэнк без приглашения подпаливает торчащую нитку.
— Нужно будет где-то остановиться, — всё-таки заводит разговор Карен. — Нельзя бежать всё время.
— Где-нибудь за пределами Нью-Джерси. Всё-таки мы ещё слишком близко и ошиваемся тут долго. Починим машину — и поедем куда-нибудь через Пенсильванию.
— И что мы там будем делать?
От этого «мы» вдруг болит голова.
Однажды Фрэнк уже просил её, почти умолял — беги от меня. Но сейчас она могла бежать только вместе с ним.
И вот они бегут, бегут, бегут, но где-то же должна быть финишная ленточка? Город, в котором она сможет осесть и исчезнуть для Уилсона Фиска?
— Что-нибудь, — уклончиво пожимает плечами Фрэнк.
— Ты не собираешься оставаться со мной.
Карен горько усмехается, и в пустой груди что-то воет. Наверное, гуляющий по парку ветер.
— Со мной опасно.
— Без тебя было бы ещё опасней. И, вполне возможно, я уже была бы мертва.
— У нас патриархат. Я всегда прав. И в том, что со мной опасно, тоже.
— У меня даже нет кольца. Я твоя жена только на бумажке.
Карен возмущённо хлопает себя по коленке левой рукой. Фрэнк косится на неё и переводит взгляд на водную гладь, щурясь.
— Нужно уматывать отсюда скорее, — переводит он тему. — Чем дальше, тем лучше. Хочешь точных координат? Предлагаю уехать как минимум в Кливленд. Или в другую сторону, но так же далеко.
— Зачем мы столько петляем здесь, если у нас впереди такой долгий путь?
— Если за зверем гонятся, лучше запутать след.
— Но за нами не гонятся.
Фрэнк не отвечает. Он подбирает с земли плоский камешек, спускается ниже к пруду и запускает его вскачь по зеркальной воде. Камешек оставляет за собой недолговечные круги четыре раза и тонет.
— Потерял форму, — недовольно и громко заключает Фрэнк.
Карен спускается к воде за ним и выгребает мелочь из кармана наброшенного плаща.
***
Фрэнк ведёт машину сам, не заставляя Карен напрягаться, почти не делая остановок — только ради того, чтобы дозаправиться и купить воды. Кружит по паутине малоизвестных дорог, избегая полицейских постов, загруженных шоссе, на которых можно встретить кого угодно. Прямые маршруты — это быстро, но ненадёжно. Дважды они ночуют в салоне, но оба признают это плохой идеей — Карен не привыкла, Фрэнк не чувствует себя собранным на случай опасности. Ещё один раз они пользуются возможностью и меняют номера.
Во время этого беспрерывного забега они много разговаривают. О бейсболе, о собаках, о своих школьных выпускных, о фильмах, о том, что надо, чёрт возьми, купить домкрат. Клятвы непреложны — никто не лезет с лишними вопросами. Карен иногда включает свою унылую музыку, иногда увлечённо играет в простейшую игрушку «три в ряд» на телефоне. Как-то ночью они смотрят на её ноутбуке дурацкие молодёжные комедии, пока он не разряжается.
Фрэнку вдруг становится непозволительно легко. Особенно когда он понимает, что Карен не смущают ни стволы в багажнике, ни его дурная слава. Он старается гнать от себя эту странную лёгкость, сохранять концентрацию, держаться отчуждённо, и ему кажется, что всё идёт по плану.
Так они добираются до Истона.
— Одни кладбища, — ворчит Карен, прилипнув к окошку. — Куда ты меня привёз?
— Бояться надо не мёртвых, — глубокомысленно заявляет Фрэнк, но едет мимо кладбища побыстрее.
Очередной маленькой гостинице, вполне приличной, Карен радуется, как дитя. Сумку с вещами она почти швыряет на пол, сбрасывает кроссовки и бегом бежит в душ, на ходу снимая свои недорогие колечки и цепочки.
Фрэнк усмехается ей вслед. Включает телевизор, слыша, как Карен неразборчиво что-то напевает в душе.
Телевизор рассказывает ему что-то о политике, что-то о грандиозных кинопремьерах, а потом вдруг сообщает о беспорядках в Нью-Йорке и пожаре в редакции «Бюллетеня», причину возникновения которого не могут определить уже три дня.
Да, в плане, которого нет, слишком много изъянов.
Фрэнк выключает телевизор и прячет пульт высоко на шкафчик, чтобы Карен не нашла и поленилась включать его. Потом идёт к тумбочке. Разглядывает её цепочки, ещё тёплые от соприкосновения с кожей. Её колечки. Одно из них он прикладывает к пятидолларовой купюре и обводит.
Карен всё ещё поёт в душе.
Он валяется на кровати, играя в несчастную «три в ряд» и пытаясь побить рекорд Карен, когда она выходит из душа в своей длинной футболке, с полотенцем на голове, и шлёпает босыми мокрыми ногами по полу.
— Давай включим телевизор?
— Я не нашёл пульт.
— Надо пожаловаться администратору.
— У тебя ещё много фильмов в ноутбуке.
— Пожалуй, ты прав.
Она садится рядом и забирает телефон, когда Фрэнк в паре сотен очков от успеха. От неё пахнет приятненьким безликим гостиничным шампунем.
— Наверное, в редакции за тебя волнуются, — между делом бросает Фрэнк.
— Я писала Эллисону из Грин-Вилладж.
— Что писала?
— Что у меня проблемы и мне пришлось срочно уехать.
— Хоть не сказала, куда и с кем?
— Я что, дура что ли?
— Иногда.
Карен незло охаживает его мокрым полотенцем, сдёрнутым с волос, и Фрэнк, смеясь, прикрывается локтями.
***
Когда он покупал кольцо для Марии, всё вышло не так, как нужно было сделать. Никаких сюрпризов, никаких больших удивлённых глаз. Ничего, что обычно показывают в красивых мелодрамах, которые она так часто смотрела. Юный Фрэнк Касл не колебался ни минуты — просто спросил размер её кольца, узнав, что станет отцом.
Это были самые простые ободки из жёлтого золота — гладкие, ничем не украшенные. Классика. Всё как положено, всё как у людей.
Мария всё равно была счастлива. И Фрэнк тоже был счастлив. Наверное, он был самым счастливым парнем во всём Нью-Йорке, во всех Штатах, во всём мире.
Он не потерял кольцо в парке. Он выбросил его в Гудзон после больницы и много раз потом жалел об этом.
— Извините, чем я могу вам помочь?
Из воспоминаний, мучительно пульсирующих где-то над правой бровью, его вырывает голос милой и вежливой продавщицы. Белая блузочка, аккуратно повязанный красный шарфик на шее, радостная улыбка — конечно, сюда обычно приходят в ожидании светлого события, надо поддерживать настроение.
Фрэнк щурится, медленно поднимая взгляд от блестящей витрины ювелирного магазина в Нью Касле.
— Мне нужны два кольца, — выговаривает он, старательно приподнимая уголки губ.
— Классические?
— Не совсем. Из белого золота. Гладкие, чтобы можно было сделать гравировку. Я не знаю размеров. Одно для меня. Второе — вот такое.
И Фрэнк кладёт перед ней мятую купюру с аккуратным кружком.
Продавщица улыбается почти с немым восхищением. Фрэнк пытается улыбнуться ей в ответ. Конечно, она думает, что какой-то девушке очень повезло — её ждёт приятная неожиданность, лучший момент в жизни или как там это обычно называют? Рисует себе что-нибудь киношно-романтическое.
Фрэнк напоминает себе, что Карен просто отказалась бы от этой идеи наотрез, знай она о ней. Но в маленьких городках люди внимательны и придирчивы. Лишние вопросы. Лишние объяснения.
Они ведь ни к чему, проще купить два ничего не значащих кусочка металла. Обручальные кольца больше никогда не будут особенными — так говорит себе Фрэнк, покупая особенные кольца, и нестерпимо белый свет ламп в ювелирном режет глаза до слёз.
Нужно вернуться в номер, пока Карен не проснулась. Ей страшнее оставаться одной, чем наедине с монстром.
***
— Ты говорил, что мы должны уехать как минимум в Кливленд.
— Говорил.
— Мы оставили его позади.
— Ты хочешь остановиться в Кливленде? Нам вернуться?
— Куда мы едем, Фрэнк?
— Подальше.
Озеро Эри уже поблескивает лишь в боковом зеркале, темно и почти неразличимо. Дорога уходит в сторону, расщепляется надвое снова. Он ведёт пять часов без перерыва, оставляя позади привычный путаный след мокрых колёс.
Карен долго и безнадёжно молчит. Скидывает балетки. Отстёгивает ремень, несмотря на строгий запрет Фрэнка привлекать внимание патрульных, и подбирает ноги на сиденье. Обнимает коленки.
— Почти три недели, — монотонно говорит она, наблюдая за росчерками дворников, размазывающих капли дождя. — Если бы мы ехали по прямой, сменяя друг друга за рулём, можно было бы добраться сюда дня за три. В семь раз быстрее. За нами никто не гонится. И не гнался. Мы перестраховались.
Стук дождя по лобовому стеклу становится слишком громким, пыточно надоедающим. Полночный свет чужих фар гладит салон изнутри, касается длинных золотящихся волос Карен.
Фрэнк вдыхает сыроватый воздух. Выдыхает его тёплым. Тянется к магнитоле и включает её, заглушая звук дождя. Любимая Карен музыка, которая раньше казалась Фрэнку унылой, вдруг успокаивает.
Раз она ничего не заметила, значит, он всё правильно делает.
— Лучше перестраховаться, миссис Кастильоне, — Фрэнк крепче сжимает руль.
— Не называй меня так. Хватит. Завезёшь же куда-нибудь в глухомань и бросишь там одну, знаю. Впрочем, ладно. Мне не привыкать быть одной и начинать всё сначала. Но только не называй меня так. Мне даже надоело отшучиваться, что у меня нет кольца.
— Мне тоже надоело.
Фрэнк съезжает к краю безлюдного шоссе. Останавливается. Включает аварийку. Карен всё так же обнимает колени и не смотрит на него.
Магнитола поёт, подмигивая жёлтыми огоньками, и музыка переливается тихими колокольчиками.
I’m looking for a place to start,
But everything feels so different now.
Just grab a hold of my hand,
I will lead you through this wonderland.
Water up to my knees,
But sharks are swimming in the sea.
Just follow my yellow light
And ignore all those big warning signs.
— Мне тоже надоело, — повторяет Фрэнк и кладёт над бардачком, перед глазами Карен, синюю бархатную коробочку.
Она вздрагивает.
— Что это?
— Открой и посмотри.
Пальцы у неё подрагивают, когда очередной отсвет фар скользит по двум металлическим ободкам и запинается о вязь гравировки. Карен осторожно берёт маленькое колечко, разглядывает его.
— «Клянусь»? — спрашивает она с таким видом, будто именно этот вопрос сейчас главный.
— «Клянусь», — кивает Фрэнк.
— В чём?
— В том, что не брошу тебя сразу, как только увезу куда-нибудь в глухомань, а помогу там устроиться. Но исчезну, как только стану для тебя опасен. Пойдёт?
— Я не могу его надеть, — Карен качает головой.
— Я могу. Хочешь?
Она зажимает кольцо в кулаке. Бросает на него взгляд, полный нечитаемых эмоций. Осторожно, но решительно забирает с руля его руку, разжимая сведённые пальцы, и кладёт кольцо на ладонь.
Карен нервно посмеивается, когда Фрэнк надевает кольцо ей на палец, и не прекращает это делать, надевая кольцо на палец ему. Потом она делает музыку громче, неопределённо улыбаясь, и откидывается на спинку сиденья.
Фрэнк вновь трогается с места, удивляясь тому, что у него нет ощущения, будто игра зашла слишком далеко, и шоссе, мерцая, убегает дальше на запад.
***
Пока они, больше не оглядываясь и не путая след, как испуганные раненые зверьки, едут в неизвестность, Фрэнк долго и безуспешно вспоминает забытое странное слово. Оно слишком долго было ненужным, а теперь стучится в подсознании, но обрести его заново никак не получается.
Они оставляют на востоке и память, и бесконечные весенние дожди, и саму весну. Лето Фрэнк и Карен встречают в Колорадо, на зелёной и тихой окраине Форт-Коллинса. Единственный шум, который время от времени нарушает царящее здесь спокойствие — беготня и смех двух детишек: в мотеле через стенку от них остановилась на три дня весёлая дружная семья.
— Осесть в Денвере — не такой уж и плохой вариант, — соглашается Фрэнк, листая за столиком на открытой веранде кафе при мотеле газету с объявлениями.
— Снимем дом. Не квартирку, а именно дом, хотя бы маленький домик. Я могу устроиться официанткой в закусочной, — улыбается Карен. — А ты — таксистом, например.
— Спасибо, я наездился.
Фрэнк, усмехаясь, допивает свой кофе. Карен улыбается в ответ и встаёт, расправляя свой сарафанчик. Пока он обводит ручкой объявления о сдающихся в Денвере домах, она присаживается у одинокой клумбы, не боясь запачкать белую ткань, и выставляет левую руку над цветами. Небо над тёмно-зелёным парком вдалеке красится розовым закатом.
На её пальцы садится белая бабочка, и Фрэнк вдруг вспоминает забытое слово: безмятежность.
Он улыбается сам себе, но Карен не видит — она любуется тонкими хрупкими крыльями. Сама такая же хрупкая и светлая.
— Улетела, — вздыхает Карен и поднимается, возвращаясь к столику
— Лето только началось, — Фрэнк шуршит газетными страницами и прячет улыбку за ними. — Ещё будет много бабочек.
***
Ночью соседским мальчишкам не спится.
Они бегают по пустой стоянке мотеля вместе с папой и взрывают под его присмотром петарды. Хлопки больше не кажутся Фрэнку звуками выстрелов — может, потому, что дети не смеются, когда рядом стреляют.
Карен закрывает ноутбук после просмотра очередного фильма. Лезет в рюкзак Фрэнка за бутылочкой колы, но находит лишь глоток на самом дне.
— Я схожу в магазин, — говорит она, вешая сумочку на плечо. — Тебе что-нибудь купить?
— Нет, — Фрэнк качает головой, и подол сарафанчика мелькает за закрывающейся дверью.
Он остаётся один в номере. Смотрит на чуть смятую после просмотра фильма двуспальную кровать, на разбросанные по полу газеты с объявлениями. Гасит тусклый свет экономных мотельных ламп.
За окном с детским хохотом и короткими яркими вспышками рвутся петарды.
Фрэнк сидит на краю кровати, вспоминая снова и снова это слово, повторяя его про себя: безмятежность, безмятежность. Такое мягкое, певучее, светлое. Крутит непривычное до сих пор кольцо на пальце.
Безмятежность.
Может, и вправду хватит бежать?
Может, не только у неё есть шанс начать всё сначала?
Может, если эта игра уже перестала быть просто игрой, об этом нужно срочно сказать Карен?
Петарда вдруг разрывается особенно громко, и плечи Фрэнка передёргивает, и скулы сводит слишком знакомо.
Он бросается к окну, вглядывается в бледную от фонарей темень, но дети всё так же смеются, бегая за папой. Фрэнк почти успокаивается.
А потом слышит нетвёрдые шаги.
Карен чертит по выключателю чем-то чёрным, щёлкает им — и тут же приваливается к дверному косяку, пытаясь что-то сказать. В правой руке у неё зажат пистолет; сквозь пальцы левой, лежащей на животе, видно, как рядом с голубыми цветами на белой ткани распускается большой и причудливый алый.
Фрэнк заворожённо смотрит на него, немея, проваливаясь в чёрную полночь, которую не может рассеять никакой свет, и этот миг с помехами, как на старой плёнке, записывается поверх того, старого, страшного фрагмента его жизни. Вместо карусельного перезвона — хлопки петард.
А потом внутри что-то живое снова рвётся на части и обливается горячей кровью — там, где у Фрэнка столько времени была пустота.
Он бросается к ней, подхватывает на руки. Понимает, что ждать здесь врачей — опасно и бесполезно. Искать и мстить сейчас же, сию секунду — глупо и бесполезно.
Ещё есть что-то важнее мести.
Теперь есть что-то важнее мести.
Фрэнк выносит её на руках из мотеля, укладывает на заднее сиденье, рвёт машину с места. Фонари мелькают за окнами, как летящие мимо осколки звёзд. В груди у него болит и истекает кровью сердце, живое настоящее сердце.
***
Фрэнк не помнит, что плетёт в больнице Форт-Коллинса — что-то про шпану, что-то о том, что они в штате проездом. Но получается так правдоподобно, что проблем не возникает — только сочувствие персонала.
Первые несколько дней, пока к Карен нельзя заходить, Фрэнк ошивается в больнице. Потом заливается алкоголем в мотеле, не находя в себе сил, чтобы поговорить с ней.
У Фрэнка Касла не было права думать, что он способен защитить кого-то. Не было права считать, что он может снова стать живым.
Фрэнк Касл должен был остаться на дне Гудзона.
Дата выписки Карен теряется между новостными передачами о погромах в Нью-Йорке, тупыми боевиками, бутылками «Джека». Фрэнк просыпается только вечером, от первого её звонка за всё это время, на который он отвечает, и едет в больницу — небритый, помятый, хмурый.
Тишина заставляет острее чувствовать боль в груди, но музыку не хочется включать, когда он в машине один.
Карен ждёт его на крыльце. Бледная, похудевшая, и большие глаза кажутся ещё больше.
— Я думала, ты меня бросил одну, — говорит она, спускаясь к машине, едва Фрэнк выходит.
— Пока ты была в больнице, я не мог этого сделать.
Она подходит совсем близко. Так, что ближе уже и не представить. Вопросительно смотрит на него. Белая ладонь с блестящим в сумраке колечком ложится на грудь, и там, внутри, снова рвётся до крови, и он больше не может понять — от этого больно или хорошо.
— Я всегда всё теряю, — вырывается у Фрэнка. — Всех. Всех, кого я люблю, и кто любит меня.
— Это была не твоя вина. И не человек Фиска. Это моё прошлое.
— То, о котором мне нельзя спрашивать?
— Да. Это от него я сбежала в Нью-Йорк. Не стоило ехать на запад.
— Давай я отвезу тебя обратно. Там... Там найдутся люди, которые смогут защитить тебя получше.
Карен качает головой. Улыбается.
От этого у больницы включаются фонари. Разливают вокруг почти полночный золотой свет.
— Давайте лучше поедем на юг, мистер Кастильоне.
Фрэнк наконец обнимает её, осторожно прижимая к себе и закрывая глаза. Сердце под окольцованной рукой Карен — раненое, но живое, — вдруг бьётся почти безмятежно. От полночного света не спрятаться больше никуда, он проникает даже сквозь сомкнутые ресницы, и Фрэнк Касл собирает его в ладони и увозит на юг с собой.