L'oiseau

      Стены тюрьмы сходятся в потолке и нависают мрачной холодной тучей, но не мягкой и воздушной, а какой-то плотной и вызывающей отторжение. Вода капает с низких замшелых сводов и ударяется об пол с каким-то странным, почти музыкальным звуком. Максимильен прикрывает глаза и вздрагивает, всякий раз, когда капле вздумывается коснуться каменных плит вниз. Звуки сливаются в один, и Робеспьеру кажется, что это пение одинокой птицы, потерявшейся в ночи. Он и сам эта несчастная птица. Просто заблудшая душа, которая запуталась в том, где чёрное, а где белое. Просто человек в круглых очках, который устал. Просто смертный.       Максимильен вообще-то очень любит птиц. Они ему нравятся своей изящностью и лёгкостью. Порой, Робеспьер даже завидует им. Птицы свободны. Неподкупный тяжело вздыхает и сильнее зажмуривается, представляя, как сам становится голубем и улетает далеко-далеко отсюда. Улетает навсегда. Его губы трогает горькая усмешка, они дрожат, из-под опущенных ресниц катятся слёзы. Мечты, мечты, пустые мечты… им никогда не сбыться. Вообще ничему уже не сбыться. Кроме приговора, конечно.       Робеспьер смотрит в небольшое зарешеченное окно, куда льётся слабый лунный свет, и смахивает со щеки крохотную слезинку. Почему он обречён на такой конец? Это наказание, да? Всю жизнь бороться за свободу и в финале оказаться в клетке. Какая ирония, особенно для тебя, Господи.       Свет дрожит, то и дело исчезая за неверными неуверенными облаками, и камера то и дело погружается во тьму. Максимильен дрожит от холода и боли в челюсти. Когда это кончится? Когда придёт долгожданное облегчение, а? Я не готов становиться ещё одним мучеником, Господи. Тебе ли не знать.       Начинает светать, а Робеспьер никак не может уснуть. Мысли путаются, падают, тяготят, будто камни с горы валятся в небольшую реку, перекрывая течение. Голова гудит, челюсть вновь напоминает о себе крайне болезненными ощущениями при каждом движении. Максимильен откидывает голову назад, опираясь на холодную стену и прикрывает глаза, стараясь не шевелиться. Ему становится немного легче, и он на несколько часов забывается беспокойным сном.

***

      — Максим, Максим, — его осторожно будит Сен-Жюст. Он слабо улыбается, сжимая плечо друга и пытаясь таким образом ободрить. Робеспьер сквозь силу кивает и медленно поднимается, чуть подрагивая и опираясь на руку Антуана. Его ведут не пойми куда, оставляют в очередной неуютной каменной комнате, потом снова ведут и ведут, дорога кажется нескончаемой, коридоры всё ветвятся и ветвятся, сводя Максимильена с ума.       Неожиданно ему в глаза бьют яркий, режущий свет, Максим закрывается рукой, прячась от палящего солнца. Их сажают в какую-то телегу, связывают, как последних преступников и везут по излюбленному народом маршруту к гильотине. Они покачиваются на особо крутых ухабах и кренятся то вправо, то влево на поворотах. Робеспьеру только больнее, челюсть пульсирует и кровоточит. Когда этот ад кончится? Когда? Слишком невыносимо. Слишком унизительно. А они кричат, галдят, смеются, свистят и тычут пальцами, как дети дивятся диким зверям или изувеченным больным. Дивятся, глумятся и внутренне боятся, потому что могут оказаться слабее.       Наконец, повозка останавливается, и их грубо поднимают, затем толкают к эшафоту. Максимильен едва переставляет ноги, то и дело падая на Антуана. Тот подхватывает его, помогая принять стоячее положение и помогает подняться, что-то ободряюще шепчет, горько и как-то по-страшному улыбаясь. У него вообще-то красивая улыбка. Но не когда она смочена слезами.       Когда лезвие поочерёдно падает на шею каждого из приговорённых, Робеспьер отводит взгляд и закрывает глаза, сглатывая солёные слёзы. В его воспалённом, полубезумном сознании то и дело проскальзывает изображение белого голубя, и Максимильен слабо улыбается, осознавая, как же он всё-таки жалок. Какие к чёрту птицы? Какой Бог? Ребячество, пустое ребячество, попытка надышаться перед смертью. Потому что за ней нету ничего. Но, право, птицы такие, такие красивые. Вольные и очень лёгкие. Почему не позавидовать им напоследок? Почему бы не помечтать? Попытка-то не пытка… особенно под конец.       Его казнят последним. Он чувствует, как затягивают ремни, как любезно подталкивают под самый нож, но ему плевать. Перед глазами стоит тот самый голубь. Он машет крылом, воркует, оглядывается, будто зовёт с собой. Губы Робеспьера чуть дрожат в последней улыбке.       Миг, и голова тирана падает в корзину, разбрызгивая алую кровь. Толпа ревёт, рукоплещет и улюлюкает, бьётся в экстазе. Вот он, народный суд! Бессмысленный и беспощадный…       Теперь душа Максимильена Робеспьера навеки свободна.       Comme l’oiseau…