Завтра ещё не наступило.

— Это просто препарат железа. — Доктор Вурцел, хмурясь, изучал бумажку, переданную ему Стюартом. — Не самый новый, к тому же. По-моему, его уже давным-давно перестали выпускать.       Стюарт молчал. Определённо, решение пойти к доктору Вурцелу было рискованным. Но что ещё он мог предпринять?  — Я не могу ничего сказать, — доктор положил бумажку на стол. — Возможно, это даже не анемия, обморочные состояния и тремор могут свидетельствовать о многих заболеваниях. Само по себе это ни о чём не говорит, нужно хотя бы узнать, какой у неё уровень гемоглобина. — Он внимательно поглядел на Стюарта поверх очков. — А почему твоя подруга сама не обратится к врачу? Судя по всему, её состояние отнюдь не совместимо с практикой самолечения.  — Она… ну-у, — Стюарт принялся соображать. — Дело в том, что она очень боится… у неё такая фобия. Фобия врачей. — Он закусил губу, понимая, что сморозил ужасную глупость.  — Фобия? — брови доктора Вурцела взлетели вверх. — В таком случае, ей тем более необходима помощь специалиста. Может, даже психиатра!  — Да есть там один, — пробубнил Стюарт. — Так вы не сможете нам помочь? — Он выжидательно уставился на доктора. Доктор вздохнул.  — Я не могу лечить пациента, когда его не вижу, — примирительно отвечал он. — Даже если вы абсолютно уверены в диагнозе девушки, нельзя просто так взять и выписать определённый препарат. Он может не подходить ей по ряду других признаков. — Вурцел устало потёр веки под дужками очков.       Стюарт упал духом.       Он не сможет привести Нудл сюда.  — Что ж, — произнёс Пот, — очень жаль… А вы можете дать хоть какие-нибудь общие рекомендации?       Доктор пожал плечами.  — Если речь действительно идёт об анемии, — сказал он, — правильный рацион, богатые железом продукты. Красное мясо, рыба, зерновые, побольше свежих овощей и фруктов. Не злоупотреблять кофе, чаем и исключить алкоголь.  — Ясно, — Стюарт выдавил из себя улыбку. — Спасибо. — Он развернулся к выходу.       Что ему теперь делать? Нудл нужно лекарство. Стоит поискать менее добросовестного доктора?.. Стюарт тяжело вздохнул. Нет, плохой врач и подавно не посоветует ничего полезного…  — Эй, — окликнул доктор Вурцел, — вот что, ты можешь дать ей, по крайней мере, этот препарат железа. Он уж определённо лучше, чем вышедший из употребления медикамент, который она пьёт… — доктор быстро написал что-то в рецепте. — Конечно, так делать нельзя… я на всякий случай назначаю минимальную дозировку. А вот с фобией вашей нужно явно бороться. — Доктор мягко улыбнулся, протягивая рецепт Стюарту.       Глаза Стюарта поражённо расширились, и он тут же просиял.  — Спасибо, — выдохнул музыкант, — спасибо вам. Просто огромное. — Пот выхватил бумажку.       Доктор покосился на него.  — Говорят, что в телефонах новой модели есть функция определения гемоглобина и сахара в крови, — заявил он. — Попробуйте, думаю, это не помешает. И всё-таки девушка должна прийти сама и качественно обследоваться.       Стюарт энергично покивал, затем быстро выбежал из кабинета.       Что ж, для начала сгодится и это. А там уж нужно будет как-нибудь уговорить Мёрдока показать Нудл доктору, ведь это необходимо для её же блага.       Прошло уже около двух недель с тех пор, как Стюарт зарекомендовался в Нижнем мире в качестве постоянного гостя. Он спускался туда почти каждую ночь. Все вокруг удивлялись постоянной вялой рассеянности Пота, впрочем, списывая это на то, что он, должно быть, жертвует сном ради творчества. Стюарт же изо всех сил старался увязать меж собой две своих жизни… явную и тайную.       О тайной пока что никто не знал.       Почти каждую ночь музыкант спускался на грохочущем лифте в обитель городских трущоб. Он проходил ставший уже привычным маршрут объятых сумраком сырых зловонных коридоров, чтобы оказаться у границы Иствуд-сити. Там его обычно ждал кто-нибудь, одетый в куртку с тёмным капюшоном, и молчаливо вёл по ночным улицам. Каждый раз это был другой человек, почти всегда — новый маршрут.       Мёрдок соблюдал строжайшую секретность. Он объяснял это тем, что за Стюартом могут следить. По этой же причине Никкалс запрещал музыканту носить с собой мобильный телефон. «Там везде ваши жучки понатыканы, — назидал он, — вас всех зомбируют, а вы и не подозреваете». Стюарт не спорил, он давно уже привык к причудам Мёрдока. Поэтому, отправляясь в очередное ночное путешествие, никогда не забывал вынуть телефон из кармана и оставить на полке. По крайней мере, так его уж точно не обворуют снова. Приобрести новый мобильный, конечно, не представляло сложности, и всё-таки это было бы в определённом смысле накладно.       Стюарт достигал знакомой железной двери с туго поддающимся замком и подавал условный знак. Его впускали.       Пот приносил еду, одежду, медикаменты для Нудл. Все уже тоже привыкли к этому.       Когда музыкант первый раз появился на пороге их жилища с объёмистым свёртком всяческой снеди, Мёрдок, разумеется, вышел из себя и заявил, что они как-нибудь обойдутся без «величайшей милости сильных мира сего», — впрочем, тут же был прерван убедительным ударом в нос со стороны Рассела. Придя в рассудок, Никкалс осознал очевидное преимущество ситуации и нехотя поблагодарил Стюарта.       Стюарт мотивировал своё поведение тем, что он хочет помочь Нудл и, кроме того, отплатить Мёрдоку за спасение своей жизни. На самом же деле он вдруг осознал, что привязался к этим людям.       В Верхнем мире у него было всё — кроме друзей. Тех, кто понимал бы его и говорил на одном с ним языке. Здесь же, неожиданным образом и при не менее неожиданных обстоятельствах он, кажется, обрёл маленький круг «своих».       Странная это была компания. Стюарт невольно усмехался про себя, представляя, какую реакцию вызвал бы у окружающих, сообщи он им о том, что проводит время с малолетней проституткой и двумя военными, один из которых бывший психиатр, а другой — его пациент. Едва ли кто-нибудь оказался бы способен поверить в то, что все они в действительности — люди с богатым внутренним миром и прошлым.       О прошлом Мёрдока было известно мало; на все расспросы он неизменно либо отмалчивался, либо отвечал кратко и туманно. По рассказам Рассела Стюарт знал наверняка лишь то, что когда-то Мёрдок жил среди Верхних, являясь специалистом в области психиатрии и психотерапии. За какую провинность он был низвергнут в низшие круга — оставалось покрыто тайной. Глаз свой Никкалс потерял тоже при каких-то неясных событиях, вследствие чего ему пришлось вставить протез.       История Рассела и вовсе походила на некий драматический роман с элементами фантастики.       Рассел родился в местечке под названием Драмс, расположенном к северо-западу от Иствуд-сити. Следуя законам Нижнего мира, с малых лет он был вынужден работать на заводе тяжёлой промышленности: вначале — помогая отцу, а затем, когда тот скончался от сердечного приступа прямо во время производственного процесса, — полностью заменив его на рабочем месте. Расселу было двенадцать, и он трудился не покладая рук, чтобы обеспечить себе скудное пропитание. У матери не было средств, чтобы отдать его в школу, — даже предельно сжатый курс в четыре класса, положенный жителям Нижнего мира, приходился ей не по карману. Однако Рассел не унывал; он лелеял безумную надежду когда-нибудь вырваться из своей клетки.       Он хотел невозможного: попасть Наверх.       Сверстники смеялись над Расселом, когда тот, торопливо заглатывая обед во время отчаянно короткого рабочего перерыва, тут же бежал к своим книгам, стараясь прочитывать и сразу запоминать наизусть: шанса найти эти книги целыми в следующий раз могло не оказаться. Бумага зачастую использовалась как дешёвое сырьё для производственных нужд; в том числе в ход шли книги — вещи во всех смыслах никчёмные и уж точно не существенные для выживания. Однако старания Рассела окупились сторицей: он развил в себе не только ум, но и удивительную, почти фотографическую память.       Через некоторое время в Драмс появились борцы сопротивления: это была незаконная организация молодёжи, вознамерившаяся во что бы то ни стало свергнуть устои Нижнего мира. «Красные Капюшоны», как они называли себя (в противоположность чёрным капюшонам, служащим стандартной униформой у рабочих тяжёлой промышленности), набирали новых рекрутов среди населения. Рассел с радостью присоединился к ним. Друзья с завода и мать призывали его одуматься, но юноша только отмахивался… не подозревая, что выбор окажется роковым для его дальнейшей судьбы.       Власть Корпорации незримой рукой проникала повсюду. Корпорация знала о положении каждого винтика в своей чудовищной машине. Она не допускала поломки или самодурства.       «Красных Капюшонов» обнаружили. Большинство участников организации схватили, остальная масса разбежалась, прячась по тёмным углам. Повстанческое движение было остановлено.       Храбрый и пылкий Рассел, сгоряча бросившийся в число первых борцов, оказался среди тех, кто угодил под арест. Пленённых повстанцев жестоко избили, затем долго куда-то везли в надетых на лицо масках. Вновь обретя зрение, Рассел обомлел, увидев солнечный свет.       Это был первый и единственный случай его посещения Верхнего мира.       Мятежников отвели в какое-то учреждение, где их долго пытали и подвергали изуверским мучениям. В воспоминаниях Рассела сохранилось лишь одно: круглая белая комната без окон и дверей, связанные за спиной руки и жуткие, леденящие душу крики, доносящиеся откуда-то из-за соседних стен. Над ним возвышается чья-то фигура: костлявая, долговязая, с ног до головы в чёрном… человек приказывает назвать имя. Рассел молчит, затем ощущает, как боль пронизывает всё его существо.       Имя зачинщика, требует человек.       Рассел стонет, но не произносит ни буквы.       Тогда человек выходит из комнаты и вскоре возвращается. С ним — друзья Рассела, товарищи по сопротивлению. Рассел чувствует, как тут же отливает от конечностей кровь, как бешено начинает колотиться сердце, а желудок обрушивается куда-то вниз. Главнокомандующий отряда, Дэл по прозвищу Хомосапиен, одними губами велит Расселу: молчи. Рассел задыхается, его тело немеет, ему хочется кричать и рвать эти цепи на руках и ногах, но он не может.       Человек в чёрном считает.       Раз.       Один из бойцов падает замертво.       Два.       Падает второй.       Три, четыре, пять… Рассел видит, как красная кровь плывёт по безупречно белому кафелю пола, и у него мутится в глазах. У него мутится в голове: он перестаёт понимать, что происходит.       Дэл. Дэл падает последним.       Рассел издаёт истошный вопль, бьётся в исступлении… В нём вдруг просыпается невиданная ярость, невообразимая мощь её выходит за черту, за грань разумного, разрывает грудную клетку изнутри. Он бросается на тощего человека в чёрном, опрокидывает его на пол, вгрызается зубами в его плоть, стараясь дотянуться до шеи... Горячий, солёный привкус крови во рту, полотно мглы перед глазами, затем темнота.       Когда Рассел приходит в себя, выясняется, что его доставили в психдиспансер. Ему кажется, что он умер, однако это далеко не так. Он жив — но всех остальных убили. Он жив… Ему невыносима одна мысль об этом. Рассел пытается покончить с собой, хватая со стола рядом какие-то острые предметы, — но его тут же останавливают, делают укол успокоительного, и он снова погружается в небытие.       Рассел затрудняется сказать, сколько времени пробыл в лечебнице. О данном отрезке своей жизни он помнит мало. В этот период он постоянно находится в каком-то странном пограничном состоянии, то ли бодрствуя, то ли грезя наяву; вокруг маячат только белые стены и потолок, люди, периодически пичкающие его лекарствами и вводящие в вены инъекции… и призраки. Расселу мерещатся призраки. Дэл Хомосапиен, ребята из первого отряда сопротивления. Они вместе с ним, они не покидают его ни на день. Они рядом и в то же время где-то далеко за пределами досягаемости; он хочет удержать их, но не может. Иногда они беседуют с Расселом, то убеждая прекратить терзать себя, то жестоко обвиняя в своей гибели. Иногда он снова видит, как они умирают. Каждый раз одно и то же… длинный, тощий человек в чёрном стоит над ними и хохочет, и, когда Рассел видит его, им вновь овладевает бешеное исступление. Он вгрызается убийце в глотку, ломает шею и слышит её хруст. Он с наслаждением наблюдает, как отлетает голова от всё ещё бьющегося в конвульсиях тела, затем швыряет её в людей в белом, которые уже бегут к нему со шприцами и жгутами, и неистово хохочет. Белый!.. Ему хочется обагрить все эти стены кровью. Его охватывает ярость от их бесстыдной, непорочно-чистой белизны.       Временами его берут под руки и отводят в какие-то помещения, заставленные непонятными приборами, усаживают в кресло, налепляют на лоб провода. Повсюду пищат датчики, рядом стоят люди, задают ему вопросы. Рассел не помнит, что он отвечает, и отвечает ли. Временами ему кажется, что его губы только немо шевелятся, не произнося ни звука.       Конец кошмару приходит неожиданно. Однажды Рассела в очередной раз ведут по длинному коридору; Рассел привычно думает, что сейчас ему под кожу вновь начнут внедрять иглы аппаратов, окутывать его паутиной проводов и расспрашивать о том, о чём он потом и не вспомнит, — как вдруг процессию останавливает некий человек. Рассел не слушает его разговор с санитарами, ему это совершенно безразлично; однако лицо человека неожиданно обращает на себя внимание и врезается в память. Резкие сухие черты, странный кривой нос и две неподвижные чёрные точки глаз. Человек смотрит на Рассела с каким-то неясным выражением, последнего это почему-то раздражает, и он вдруг осознаёт, что это его первые настоящие эмоции за долгое время. Санитары отводят пациента назад в палату, он снова забывается в своём полубредовом оцепенении, — пока в определённый момент его сон не прерывают.  — Эй, — Рассел видит перед собой лицо и пытается сообразить, почему оно ему знакомо. — Эй, я открою это окно, что скажешь? Здесь довольно душно. — Лицо отдаляется, и сквозь толстую плёнку тумана Рассел различает фигуру человека, который неторопливо передвигается по помещению; затем волна чистого прохладного воздуха неожиданно ударяет в нос. Рассел прикрывает глаза и глубоко вдыхает, — ему кажется, что он не дышит уже очень давно. Когда повстанец разжимает веки, очертания комнаты становятся небывало чёткими, и он видит, что человек стоит возле него, уставившись прямым и пронизывающим взглядом. Рассел снова начинает злиться, он дёргается, чтобы встать, но конечности не слушаются.  — Они сказали мне, что ты несколько раз пытался выпрыгнуть, — сообщает человек, медленно и не спеша, как давеча, прохаживаясь взад-вперёд и заложив руки за спину. — Потому и запирают. А я считаю, что для выздоровления пациентам необходим свежий воздух. Как считаешь? — он снова поворачивается к Расселу и выжидательно смотрит на него. Рассел делает ещё один глубокий вдох и неимоверным усилием садится.  — Я не хочу жить. — Он слышит, как его собственный хриплый голос произносит эти слова и поражается, не узнав его.  — Не хочешь? — человек чуть наклоняет голову. — А чего же ты хочешь? Неужели тебе нравится сидеть здесь целыми днями? — он прищуривается.       Рассел облизывает пересохшие губы. Он осознаёт, что его мучает жажда.  — Я хочу пить, — говорит повстанец. Человек подходит к столу и, не сводя с Рассела взора, наполняет стакан водой из графина, затем медленным движением протягивает ему. Рассел пытается ухватить его трясущимися пальцами, но не в силах удержать, стакан падает на пол и разбивается.  — Ничего, — успокоительно отзывается человек, — так бывает. — Он наливает воды в другой стакан и подносит к губам Рассела. Рассел резко отскакивает:  — Я убил своих друзей. Это я виноват. Они все погибли. Все… все до единого, а я жив. Я не хочу. Не хочу жить… не хочу жить. — Он прижимает колени к груди и судорожно ловит губами воздух.       Человек разглядывает его изучающе.  — Бестолково же ты, выходит, прожил свою жизнь, — замечает он вдруг. — Неужели ты считаешь, что умереть у тебя получится достойнее?       Рассел резко вскидывает голову, ошарашенный и взбешённый.  — А что мне остаётся? — хрипит он. — Только так я могу искупить свою вину.       Человек чуть приближается.  — Ты ещё можешь искупить вину, — заявляет он тихо, — но для этого придётся приложить немалые усилия.       Рассел непонимающе взирает на него.  — Как? — вырывается у него.       Человек улыбается и снова отходит в сторону.  — Для начала, — изрекает он, — постарайся остаться в живых. А там что-нибудь придумаем. — Он странно подмигивает Расселу, а затем покидает помещение.       Рассел чувствует смятение и одновременно небывалое облегчение. Ему кажется, словно он очнулся от долгого сна.       Посещения странного человека становятся всё чаще, визиты же галлюцинаций — реже. Постепенно Рассел начинает ощущать, что вернулся в реальность.       Человека зовут Мёрдок Никкалс, он врач в лечебнице, где содержат Рассела, и бывший мятежник понимает, что теперь никогда его не забудет. Через некоторое время Мёрдок содействует побегу Рассела из диспансера; Расселу удаётся найти дорогу домой. Некоторое время он живёт у матери, уже давным-давно не чаявшей вновь увидеть сына, и пытается заново обрести себя в окружающем мире. О повстанческом движении никто уже не вспоминает: прошло много лет, и все свидетели либо мертвы, либо таятся в страхе, не подавая вида своей осведомлённости. Ведь иго Корпорации всё ещё виснет над городом.       Со временем Рассел переезжает в Иствуд-сити, где снова устраивается на завод. Однако кошмары и призраки прошлого не желают так просто отпускать его: то и дело Рассел становится будто бы одержим, и вскоре его выгоняют с работы. Оказываясь на улице, Рассел приходит в отчаяние… и тут судьба опять сводит его с Мёрдоком Никкалсом. Здесь Мёрдок уже не врач; он — глава тайной военной организации Нижнего мира, занимающейся проникновением в планы Корпорации Feel Good и защитой города. Мёрдок помогает Расселу справиться с его психическим расстройством, затем предлагает жить у себя на квартире и принимать участие в тайных миссиях. Рассел испытывает чувство дежа вю, и всё же соглашается… что ж, свой выбор он сделал уже давно.  — Я понимал, что только так смогу вернуть друзьям долг, — говорил Рассел Стюарту. — Продолжить их дело. И… к тому же, благодаря Мёрдоку я осознал, что моя смерть действительно была бы бессмысленной. Но пока я жив, у меня есть надежда совершить хоть что-нибудь полезное. — Он поднял лицо вверх. — Мои глаза помутнели с тех пор, как я вернулся из психдиспансера. Эти бельма почему-то так и остались, хоть я и не слепой, зрение у меня в норме. Мёрдок говорит, что это последствия препаратов, которыми меня пичкали… а мне кажется, это всё из-за видений. — Рассел пространно глядел перед собой. — Когда я вспоминаю тот период, я верю, что действительно видел призраков. Я видел Дэла и всех других, они говорили со мной… они пытались поддержать меня и доказать мне, что я невиновен. Если бы не это, наверное, я бы вовсе не выжил.  — Ерунда, Расс, — отвечал Мёрдок, — в твоей голове просто слишком много копались люди из Корпорации. Я хорошо знаю, чем занимались в той психушке. Все их аппараты предназначались для того, чтобы залезать в человеческий мозг и ставить опыты над людьми. Они накачивали тебя дурью и добивались того, чтобы ты совсем спятил. — Никкалс сурово воззрился на Рассела. — Ты же был тогда натуральным овощем, мать твою за ногу.  — Говори что хочешь, Мёдс, а я знаю, что прав, — Рассел вздохнул. — Мы будем есть?  — Обязательно, — покивал Никкалс, — Нудл, солнышко, двигай сюда; и ты, несчастье, тоже присоединяйся.  — Мёдс, хватит так называть Стю! — возмутилась Нудл, плюхаясь на диван рядом с музыкантом. — Как-никак, это ведь он принёс нам еду!  — Да ладно, — благодушно протянул Мёрдок, — я же это так. Любя, мать его за ногу.  — И всё равно, Мёдс, это очень обидно и неприятно, — недовольно отметила Нудл, накладывая себе в тарелку салат.  — Ничего, я совсем не обижаюсь, — Стюарт улыбнулся.       Мёрдок оказался той странной силой, которая собрала вместе всё их скромное сообщество. Он спас от самоубийства Стюарта, спас Рассела… Он же приютил и Нудл.       История Нудл была незамысловата. Настоящее имя девушки никто никогда не слышал, а сама она, если и помнила, то не говорила: возможно, в её сознании оно связывалось с некими тяжёлыми событиями. Будучи ещё совсем маленькой, девочка осталась сиротой. Какое-то время она жила на улице, прося милостыню или промышляя мелким воровством; потом, угодив в компанию других бездомных, узнала о новом для себя способе зарабатывать на пропитание. Мёрдок повстречал Нудл, когда она предлагала какому-то богачу свои услуги; Никкалс схватил её за руку и отогнал мерзавца, заявив, что это его дочь. Нудл возмутилась и попыталась сбежать, однако Мёрдок пообещал, что заплатит ей вдвое больше, если она останется с ним. Нудл растерялась, однако приняла предложение. Для неё по сей день являлось загадкой, что послужило Мёрдоку поводом сделать это, — впрочем, как известно, от добра добра не ищут.       Стюарт размышлял о возможной причине. Должно быть, некогда Нудл вызвала в Мёрдоке те же чувства, что и в нём самом… Когда музыкант впервые увидел её, ему тоже захотелось сделать что-нибудь, чтобы помочь ей. Её хотелось защищать и оберегать, о ней хотелось заботиться.       Стюарт недоумевал, почему Мёрдок не запретит Нудл заниматься её «профессией», — ведь, по всей видимости, он её нежно любит. Впрочем… Нудл была не из тех, в отношении кого осуществимы какие-либо запреты. Иногда Поту казалось, что он вообще нигде и никогда ещё не встречал более упрямого человека.       Более упрямого и более восхитительного. Нудл — живая, жизнерадостная, энергичная, открытая и непосредственная — казалась каким-то невозможным чудом посреди кошмара Нижнего мира. Стюарт не в силах был и представить себе, что ей выпало пережить, как больно и страшно ей порой приходилось, — но он не мог не поражаться, до чего она полна внутренней силы. До чего много нужно силы, чтобы не разучиться радоваться и смеяться, пройдя через ад...       До чего много нужно силы, чтобы остаться человеком посреди мира, где господствует страх и безумие.       Когда Стюарт думал о друзьях перед сном, он всякий раз невольно сравнивал их мир со своим. В его мире есть всё. У них есть дневной свет, чистый воздух и вода. У них есть медикаменты, исцеляющие любые болезни, и достаточное количество пищи, чтобы обеспечить ею всё население. У них есть досуг, развлечения, технологии. У них есть право на образование и на отдых. Право на свободу. Право на личность. Право быть собой и развиваться, идти своим путём и заниматься тем, чем хочешь; право жить в достатке и красоте… И вместе с тем, если поразмыслить, кто населяет их мир?.. Потребители. Все они настолько привыкли потреблять, что даже не представляют, как можно жить иначе. Они беспрепятственно и бездумно пользуются всеми щедрыми благами своего мира, нисколько не задаваясь вопросом, что же обеспечивает им такую беззаботную жизнь, — хотя при этом каждому смутно известно что-то о существовании загадочного «Нижнего мира».       Корпорация Feel Good заботится о том, чтобы все они чувствовали себя хорошо. А так ли это важно?       Так ли важно, как ты себя чувствуешь, если ты не знаешь, зачем существуешь?.. Стюарт подумал о Расселе, которому не хотелось жить после того, как на его глазах погибли все товарищи. Затем вспомнил о продавце из своего музыкального магазина, Дэнни Брауне, легкомысленном и беспечном, живущем исключительно сегодняшним днём… о Дэнни, который никогда не видел неба, и ему даже не приходит в голову, почему. Он вспомнил о Пауле, которая не считала аморальным жить одновременно с несколькими мужчинами, — она была занята лишь тем, чтобы извлечь как можно больше удовольствия и выгоды, и беззастенчиво брала от жизни всё.       Все они живут моментом. Все они живут в этом «сегодня», не задумываясь о том, что будет завтра. Не беспокоясь о том, хватит ли им еды, чтобы прожить ещё один день; не тревожась, что кто-нибудь вдруг может на них напасть и выкрасть последние средства; не опасаясь того, что завтра они могут даже не проснуться оттого, что во сне их отравят каким-нибудь химическим газом… У них есть всё, но неизвестно, заслуживают ли они этого.       Стюарт подумал о том, что люди Нижнего мира могли бы дать всем им изрядную фору в благородстве и силе духа, целеустремлённости и стойкости. А ведь что есть у Нижних?.. Только их жизнь. Ничего больше…       Сравнение двух миров шло отнюдь не в пользу Верхнего. Почему же судьба распорядилась так несправедливо?..  — Стю! — Нудл слегка пихнула его в бок. — Ты почему не ешь?  — О… — Стюарт очнулся от своих мыслей. — Да я так, задумался.  — Ты смотри, — пригрозил Мёрдок, — в большой семье не щёлкай клювом. Пока ты будешь думать, тебе ничего не останется.  — Да вы ешьте, — рассеянно пробормотал Стюарт, — я не голоден.  — Как это так — не голоден! — возмутилась Нудл. — Ешь, говорят! Ты что, хочешь заболеть, как я? — она укоризненно нахмурила лобик.       Стюарт улыбнулся.  — Я-то не заболею, — заверил он. — Это тебе надо питаться. Ты на меня не смотри, я обойдусь как-нибудь.       Мёрдок, прищурившись, взирал на музыканта.  — Смотри, несчастье, — сказал он вдруг, — ты, видать, всё-таки надумал играть в спасателя. Как бы тебе это не вышло боком. — Он ткнул вилкой большую картофелину.  — Всё в порядке, — удивился Стюарт, — мне ведь совсем не сложно… правда… Я зарабатываю достаточно, чтобы прокормить себя, даже больше, чем мне нужно. Живу я один, так что… — он неловко дёрнул плечом, почему-то начиная чувствовать себя странно.  — Ты, очевидно, не слишком понимаешь, что здесь к чему. — Мёрдок ковырял вилкой в своей тарелке. — Для тебя это сейчас как игра. Поигрался и выбросил, когда надоело.  — Неправда! — горячо воскликнул Стюарт. — Вы… почему вы так считаете?.. Я не брошу вас. Мне нравится приходить сюда… мне нравится вам помогать. Я начинаю чувствовать себя не таким бесполезным и… даже нужным. — Он выдохнул и уставился в пол. — Я не представляю, что было бы, не встреть я вас. Мне кажется, что теперь в моей жизни появился какой-то смысл. — Стюарт умолк, сглотнув ком в горле.       Все за столом тоже хранили неловкую тишину.  — Стю, — наконец поражённо проговорил Рассел, — ну чего ты.  — Стю! — Нудл придвинулась к нему и порывисто обняла. — Ты очень добрый. Только не надо так переживать, хорошо? — она погладила музыканта по спине. — Мы ведь справляемся. Живём же как-то. Ты уж точно не виноват в том, что мы так живём. Ты ничего не можешь изменить… и так делаешь больше, чем надо. Ведь ты нам ничего не должен, честно-честно. Даже Мёрдоку! — Девушка сердито погрозила Никкалсу пальчиком.  — В самом деле, Стю, — сказал Рассел, — всё нормально. Мы уважаем твою помощь, но ты ведь нам не нанимался. Пока ты можешь нам помогать, — хорошо, перестанешь — ничего, спасибо и на том, что есть; на нет и суда нет. Мы тоже рады видеть тебя в любое время, независимо от того, что ты делаешь или не делаешь… Ты хороший парень, Стю.       Стюарт поглядел на них и улыбнулся.  — Ребята… — произнёс он. — Спасибо, ребята.  — Тебе спасибо. — Рассел встал, чтобы убрать тарелки. — Нудс, ты ещё будешь? Нет? Тогда я положу в холодильник.  — Мёдс, а ты что молчишь? — Нудл вперила осуждающий взор в Никкалса. — И нечего мнить себя героем. Ты не спасать ему жизнь тогда пришёл, а сигаретку стрельнуть! — она насупилась. — Ишь, цаца какая...  — Пф-ф. — Мёрдок насмешливо рассматривал Стюарта, скрестив руки на груди. — Да и он пускай не мнит героями нас. Разочаруется.  — Да, Стю, герои из нас никудышные, — заметил Рассел, моя тарелки в раковине. — Ты ещё многого не знаешь о нашем мире.  — Идеалист. — Мёрдок закурил, закинув ногу за ногу.       Стюарт ощутил себя изрядно приниженным.  — Это совсем не так, — заявил он. — Согласен, я не испытал и десятой доли того, что довелось перенести вам, но… не надо думать, что я совсем не знаю жизни. — Он отвернулся в сторону.  — Хо, да неужели? — Мёрдок приподнял бровь. — Да твои розовые очки у тебя на морде лица просвечивают. Куда уж ещё очевиднее… — он ухмыльнулся, пуская струйку дыма.  — Ну-у, вы опять его обижаете! — воскликнула Нудл. — Перестань, Мёдс! На свою морду лица посмотри.  — Я свою морду лица видел, — возразил Никкалс, — надоела уже до зелёных чертей, мать мою за ногу. Я б с удовольствием её променял на какую-нибудь другую, да не могу.       Стюарт кусал губы, не поднимая лица.  — Я не идеалист, — сказал он. — Глупо было бы глядеть на мир сквозь розовые очки в моём возрасте. Я знаю, что есть и добро и зло… Когда-то я, правда, думал, что добра немного больше. И всё-таки, если даже здесь, в этом мире тьмы и боли, встречаются люди, похожие на вас… это значит, что не всё потеряно. — Стюарт всё-таки поднял взгляд, несмело улыбаясь. — Да, я всё ещё верю в победу света. Это так плохо?  — Э-хе-хе… — Рассел сложил посуду в сушилку, — победа. Да уж, хотелось бы, чтобы она хоть когда-нибудь наступила. — Он, хмурясь, поглядел куда-то перед собой.  — Да не в победе дело. — Мёрдок докурил и загасил бычок в пепельнице. — И даже не в том, что сытый голодного не поймёт, мать его за ногу, а соприкосновение двух разных миров всё равно ни к чему хорошему привести не может. — Никкалс уставился на Стюарта исподлобья. — Ты всё равно идеалист, и, что самое печальное, нисколько не осознаёшь своей проблемы. Ты умудряешься идеализировать даже то, чего не следовало бы. Например, нас. — Он чуть усмехнулся. — Идеалист идеалистов!  — Ну, пусть так, — промолвил Стюарт, — я понимаю, что мне вас всё равно не переспорить.  — Ты бы шёл домой, — Мёрдок бросил взгляд на часы. — За полночь давно. Справишься?  — Конечно, — Стюарт кивнул. — Мне кажется, я выучил наизусть уже все маршруты. — Он приподнял края губ.  — Вот и ладно. — Мёрдок поднялся. — У нас тоже есть свои дела… Давай, несчастье, дуй.       Нудл подбежала к Стюарту и поцеловала его в щёку.  — Будь осторожен, зайка, — сказала она, — береги себя. И спасибо за те таблеточки, что ты принёс, мне от них уже гораздо-гораздо легче.  — Ты, главное, выздоравливай, — Стюарт ласково поглядел на неё и потрепал по волосам. — Вы тоже берегите себя, ребята…  — Не разводи соплей, — фыркнул Мёрдок, — прорвёмся. Как всегда.       Уже стоя на пороге своей квартиры, Стюарт вдруг передумал. Ему захотелось пройтись по улице.       Воздух казался сотканным из тончайших кристаллов полотном. Пахло солёной морской свежестью, горьковатыми васильками и пряным ароматом первых созревающих яблок.       Стюарт ступил на широкий проспект, и улица окутала его своей мягкой тишиной и простором. Лёгкий ветер неслышно скользил вдоль дороги. От асфальта веяло теплом.       Стюарт прошёлся по Райнстоун-авеню и свернул на улицу Звёздного Сияния.       Стены домов здесь были покрыты узорами из фосфоресцирующей краски. Невидимые днём, они накапливали падающий на них солнечный свет, — и, когда наступала ночь, улица наполнялась блеском множества восхитительных рисунков. По бетону карабкались вверх мерцающие вьюнки, на стеблях которых распускались цветы невиданной красоты, дивной утончённости, прорисованные с кропотливой детальностью и мастерством ювелира. Звёздные скопления, созвездия и туманности, целые звёздные системы и звёздные дорожки украшали стены и тротуары. Улица Звёздного Сияния была единственной в городе, где не горели фонари: в них просто не было необходимости. Серебристый свет, излучаемый рисунками, тянулся ко всем её углам, распространялся во весь её масштаб, отчего возникало лёгкое ощущение потери в пространстве: временами начинало в самом деле казаться, словно идёшь по ночному небу.       Небо, устало подумал Стюарт. Настоящее небо в их городе заменяют рисунками флюоресцентных красок.       И всё-таки нельзя было не признать, что выглядело это изумительно. Целая улица казалась произведением искусства.       Ночной город искрился разноцветьем звёздной пыли. Воздух был полон сияющим флёром звёздного цветения.       До чего же отличается от всего этого ночной Иствуд-сити.       Стюарт вдруг вспомнил, как впервые в своей жизни поглядел туда — вниз… тогда он увидел такие же мерцающие точки. Что это было?.. Ведь он спускался уже не раз, но до сих пор ещё нигде не замечал подобных блуждающих огоньков. Может, ему померещилось?.. Или нет…       Мёрдок прав, он всё-таки совершенно ничего не знает о Нижнем мире.       Стюарт постоял, вглядываясь в сверкающую темноту и вдыхая солоновато-горький запах осенней ночи, затем повернул назад и зашагал по направлению к дому.

***

      Оранжевые. Оранжевые с серебристым. Такого сочетания он не встречал ещё никогда.  — Любишь ты яркие цвета. — Стюарт усмехается.       Девочка играет в прятки с солнечными зайчиками.  — А почему бы нет? — спрашивает она. — Это же так здорово. По-моему, в жизни вообще необходимо как можно чаще их использовать, а то становится скучно. — Девочка смотрит на Стюарта: — Смотри, твой свитер тоже стал оранжевым! — Она хихикает и убегает в рощицу.       Стюарт с удивлением оглядывает себя и обнаруживает, что его одежда в самом деле приобрела насыщенный апельсиновый оттенок.  — Ну хулиганка, — качает он головой. — Решила и меня выкрасить!  — А что же мне делать? — девочка высовывается из-за дерева. — Сам ведь не додумаешься.  — Да уж, — бормочет Стюарт под нос, — сам я вообще, по-видимому, мало что могу.       Облака плывут по нежно-оранжевому небу, расплываясь по нему карамельными разводами, причудливой эмульсией, стекая по его поверхности прозрачно-золотистыми каплями и переливаясь на солнце, словно игристая морская гладь.  — Ну почему же мало? — удивляется девочка. — Ничего не мало. Ты сам говорил мне, что уже начал строить свой остров, так почему не хочешь продолжать?  — Наверно, я всё-таки не сумею, — признаётся Стюарт, — кажется, мне это не по силам.       Какие-то странные серебристые отблески мелькают в воздухе, проносясь по небу кометами, рисуя изогнутые линии и узоры. Стюарт удивлённо морщит лоб, не понимая, что это такое.  — Не сумею, не могу, — недовольно передразнивает девочка, — ты просто зануда, вот что! Любишь всё проверять и перепроверять, да никак не можешь просто взять и поверить. — Она вдруг подходит и берёт музыканта за руку.  — Ну, — произносит Стюарт, — человек ведь и правда довольно слаб в одиночку. Наш мир — это империя муравьёв… — он рассеянно глядит вдаль. — Империя, где каждый винтик должен быть на своём месте… каждый винтик работает на одну общую, огромную машину. Машина сильна, система всемогуща. А человек… человек для неё — не более чем муравей. Жалкий и ничтожный… как и все его мечты. Маленькие мечты маленького человека. — Музыкант грустно вздыхает, опуская лицо.  — Футы-нуты! А ты знаешь, какие муравьи сильные? — девочка сдвигает брови, слегка стискивая ладонь Стюарта. — Когда один муравей тащит соломинку, это всё равно, как если бы ты тащил у себя на спине целый трактор. Представляешь? — она выразительно смотрит на собеседника. Стюарт наконец поворачивается:  — Муравьи — это совсем не то, что люди. Они привыкли жить и работать в механизме системы, а человек от неё может и сломаться. Конечно, и люди бывают очень сильными… Но это, увы, относится не ко всем. Не всем это дано, и не каждый имеет право считать себя по-настоящему волевой личностью. Тем более, такой человек, как я… Не думаю, что меня можно назвать обладателем сильного духа или внутреннего стержня…  — Стержни ещё какие-то выдумал, — ворчит девочка. — А ну-ка хватит говорить глупости и пошли со мной!  — Куда? — мягко спрашивает Стюарт.  — Ты не задавай никаких вопросов, — велит девочка, — просто возьми и поверь… ну хоть разок в жизни. Один разочек! Ведь это не так сложно, как ты думаешь. — Она тащит музыканта за руку.  — Хорошо, — кивает тот.       Девочка подводит Стюарта к самому краю острова и бросает хитрый взгляд из-под нависшей на лоб чёлки. Глаза её отражают небо, и они сейчас тоже почти оранжевые.  — Ну что, ты готов мне поверить? — спрашивает она.  — Готов, — усмехается Стюарт, — что у тебя за секреты?  — Никаких секретов нет, — возражает девочка, — и сложностей тоже никаких. Всё очень просто, но ты должен будешь хорошо постараться. Обещаешь?  — Обещаю. — Стюарт с трудом скрывает улыбку.  — Ты только не бойся, — шепчет девочка… затем, крепко вцепившись в руку Стюарта своими пальчиками, ступает за край. Она не проваливается вниз: её ноги прочно стоят на облаках. Стюарт моргает.  — Теперь ты, — девочка тянет его за собой. Стюарт выдыхает и повинуется… небо похоже на кристальный пол. От каждого шага оно издаёт лёгкий звон, словно серебристые колокольчики.  — Как хорошо. — Стюарт дышит глубоко и спокойно, облака расступаются перед ним, а небо вокруг звенит и переливается… Серебряное с оранжевым. Это словно если смешать трепетно-тихий восход и загадочную полночь. Тёплую апельсиновую осень и индевеюще-хрупкую свежесть зимы…  — Понимаешь, — слышится музыканту голос девочки, — на самом деле ты всё можешь. Просто надо уметь поверить...       Он не видит её; золотистая дымка лучей окутывает мерцающей завесой, размывая и затопляя очертания и силуэты… Блестящие, словно хрусталь, волнистые линии растворяются в медово-янтарном небе. Небо кажется таким прозрачным, что сквозь него становится видно все звёздные миры: от сияющей Венеры, самой близкой космической соседки, до далёкой мифической туманности Андромеды, о которой Стюарт столько читал и даже находил на рисунках, но никогда не надеялся поглядеть на неё по-настоящему…  — Ваш мир — это империя муравьёв, — тихо доносится до Стюарта, — но никто не принуждает тебя быть именно муравьём. Ты можешь быть тем, кем захочешь. Ты можешь стать трудолюбивой пчелой, собирать пыльцу с благоухающих цветов и делать вкусный мёд. Ты можешь стать бабочкой, пить сладкий нектар и просто радовать всех своей красотой и изяществом. Ты можешь стать птицей и летать высоко в небесах, слушать, как поют звёзды и танцевать с ветром. Тебе необязательно быть тем, кем тебя заставляют… Ты можешь стать даже одной из сверкающих звёзд, чтобы видеть весь мир и дарить ему свой свет. Никто не запретит тебе, пока ты сам не решишь, что это невозможно. Никто не засадит тебя в муравейник, если ты не воздвигнешь его из стенок собственной головы.       Янтарные блики, наслаиваясь на хрусталь неба, преломляясь в его гранях множеством отражённых протуберанцев, плывут в воздухе, словно небесные ладьи. Тонкое и кристаллическое, звенящее миллионом серебристых змеек-молний, пространство сияет и искрится, — умиротворённое, безмятежное, чистое, подобно пламени.       Небо кажется стеклянным, многомерно-зеркальным, и неясно, сколько измерений прячет оно в своей прозрачности, в хитросплетении узоров своих ветров…       Оранжевые облака то и дело озаряются всполохами серебряных вихрей. Алмазная пыль, оседая на воздушных крыльях, уносится далеко за край горизонта и тает в лучах восходящего солнца.