Смена ролей

Ночной Лос-Анджелес сверкает миллионами огоньков, свивающихся в замысловатые узоры и рассыпающихся снова. Моран терпеть не может этот душный, ленивый город отупевших от плавящей жары наркоманов, но отсюда, с высоты двадцатого этажа, он кажется почти терпимым. Но лишь почти. Моран стягивает с себя галстук и раздражённо швыряет на огромный, в половину гостиной, диван, наблюдая краем глаза, как чрезвычайно довольный собой Мориарти плещет в стакан виски. От этого глухое раздражение Морана лишь усиливается. Больше всего на свете он ненавидит заниматься всякой хернёй. Любое телодвижение должно иметь какой-то смысл и приводить — рано или поздно — к какому-то результату. Результату не обязательно быть материальным — Моран вполне уважает людей, которые делают что-то просто для своего удовольствия. По крайней мере, они сами вкладывают в это какой-то смысл. Смысла в собственном пребывании в Новом Свете, в блядском вонючем Лос-Анджелесе, он не видит. Встреча с шейхом прошла гладко, без проблем. Мориарти, склонный к нездоровой театральности и паясничанью, умел брать себя в руки и становился почти нормальным, когда того требовали обстоятельства. Пара сомнительных шуток на грани допустимого, чуть более небрежная жестикуляция, чем было бы приличным, но и только. Шейх держался сдержанно, но без напряжения; он явно наводил справки о своём будущем партнёре и был заранее готов к его возможным... странностям. Это было хорошим знаком. Но всё то же самое Джиму мог бы сказать и кто угодно другой, вовсе не обязательно было срывать Морана и тащить его через океан лишь для того, чтобы тот всю встречу изображал столб, играя роль бессловесного телохранителя. Словно он мальчик на побегушках, готовый исполнить любой каприз господина, ну какого хера. И какого хера он вообще согласился? Мог же просто послать нахуй, и был бы прав. Но почему-то не отказался, и вот теперь они здесь, и он бессильно бесится, зная, что даже не вправе предъявлять Джиму какие-то претензии. Сам виноват. Он устало поводит плечами, с усилием сводит лопатки, чтобы ощутить каждую мышцу в ноющей, уставшей от долгого стояния спине. В аду он видел такие переговоры. В его бизнесе все сделки совершались быстро и без лишних слов. С клиента — деньги и базовая информация о цели, с него — выполненная работа. Если он отказывался — то ультимативно, и на дух не переносил уговоры и предложения повысить гонорар. И сейчас он уверен: если бы он пролежал эти несколько часов в засаде на холодном бетоне продуваемой со всех сторон крыши, не моргая и не отрываясь от окуляра винтовки, у него бы ничего не болело и не ныло. Джим подходит мягко, почти неслышно — природный дар, самому Морану пришлось долго учиться двигаться так, чтобы не издавать лишних звуков. Его стакан негромко звякает о журнальный столик. Моран не оборачивается, тонет взглядом в громаде раскинувшегося внизу города, в ночной темноте, разгоняемой заревом уличных фонарей и сполохами автомобильных фар. Джим кладёт ладони ему на плечи, несколько раз шутливо сжимает через пиджак напряжённые до каменности мышцы — отчего Моран шипит сквозь зубы, — а затем хлопает по спине: — Ты приносишь мне удачу, Себ, я всегда это говорил! Всё идёт по плану, очередная фаза завершена, это нужно отпраздновать. Ну же, улыбнись, мы же красавчики, мы же всех уделаем. — Рад за тебя, — хмуро роняет Моран. — Ты был сегодня прекрасен, — мурлычет Джим, ведя ладонями по его рукам, и вжимается острым подбородком в позвоночник, между крыльями лопаток. — Дикий зверь, поставленный на колени и принуждённый служить, — вот что увидел шейх, когда ты встал за моей спиной. В его глазах я должен быть особенным человеком, если мне подчиняются такие, как ты. — Спасибо, мне было приятно почувствовать себя твоим персональным чихуахуа. — Брось, Себ, это же было весело. Он даже не подозревает, кто ты такой на самом деле. А потом, когда наши с ним дела будут завершены... Ну признайся, тебе будет приятно это сделать. Моран вспоминает лживую улыбку шейха, которую так и хотелось стереть с пухловатых губ, его охрану, вышколенную и натасканную, с такими будет интересно поиграть, вспоминает собственное раздражение и вынужден согласиться: да, это действительно будет приятно. Джим снова поднимает руки, берётся за лацканы его пиджака, принимается стягивать с плеч. Моран с готовностью уводит руки назад, упрощая процесс, — и в следующее мгновение Джим, резко крутанув пиджак, стягивает им его предплечья. Моран дёргается на пробу, проверяя захват, и довольно хмыкает: сумел же всё-таки научить засранца. Вырваться, конечно, не составит труда, но он позволяет Джиму насладиться своим триумфом. Желание сопротивляться окончательно отпадает, когда тот, расстегнув ремень и молнию на брюках Морана, проскальзывает ладонью под резинку трусов, обхватывая мгновенно начинающий наливаться кровью член. Джиму, Моран знает, дико нравится всё это: вкус власти, ощущение собственного преимущества, вынужденная, скованная поза Морана, которого — о чудеса! — удалось застать врасплох. Ладонь Джима скользит по его члену, оттягивает кожицу, обнажая головку, ласкает ствол, сжимает и мнёт яйца. Медленные, дразнящие движения, постепенно заставляющие хотеть большего. Моран запрокидывает голову, закрывает глаза и начинает плавно двигать бёдрами в такт. Тёплое дыхание согревает основание шеи, пускает мурашки по коже, заставляет непроизвольно повести плечами. Раздражение тает, вытесняемое удовольствием, постепенно уходит, стекает, как вода, напряжение из мышц, испаряются из головы лишние мысли. Джим начинает двигать рукой быстрее, его дыхание учащается, как и дыхание самого Морана, и тот чувствует, как вставший член Джима прижимается к его ягодицам сквозь несколько слоёв ткани. Его собственный член уже стоит колом, и просто ладони Джима перестаёт быть достаточно. Ему нужно больше. Пожалуй, Джим уже достаточно насладился ролью альфа-самца. Пора брать дело в свои руки. Одним стремительным движением Моран разворачивается, раскручивает пиджак, высвобождая руки — и одновременно захватывая и заламывая запястье Джима. Тот болезненно вскрикивает, привстаёт на носки, пытаясь уменьшить давление, наверняка пытается судорожно вспомнить, чему ещё его учил Моран. Член Морана жарко пульсирует, прижимаясь к поджарому животу, и сладко ноет в остром предвкушении. — Кажется, теперь моя очередь, — скалится Моран, спуская с себя брюки и притягивая Джима ближе. Это, знает он, Джиму тоже дико нравится.