***
— Аня… — голос Вячеслава Дмитриевича дрогнул. Последний раз он выглядел настолько потерянным, когда Кораблина пришла к нему сразу же после смерти Люды, и от этого знакомого мягкого, стремящегося защитить от любой боли взгляда, автоматически хотелось взвыть в голос. — Поступило сообщение о ДТП. Сбили пешехода. Мужчину. При нём были документы… Дальше Анна уже не слышала, но мозг, несмотря на мгновенно охватившее оцепенение, услужливо продолжил слова Галчанского. «…на имя Романа Фрейдина». — Он жив? — выпалила судорожно, прежде чем даже успела понять, что говорит. Сердце громко бухало, отдаваясь в ушах, и этот глухой стук бил по нервам, заставляя пальцы дрожать. На какое-то мгновение — или, может быть, вечность стало невыносимо трудно дышать, и можно было подумать, что это Анну сбили машиной и она умирала, а не Фрейд. — Да, он легко отделался, речь идёт всего лишь о сотрясении мозга и переломе, но… Аня, по словам свидетелей он бросился под эту машину сам.***
— Сотрясение мозга, перелом руки, множественные ссадины… вашему другу ещё повезло. — Коллеге, — Анна автоматически поправила врача, который лишь пожал плечами на её реплику. — Хорошо, вашему коллеге повезло. Водитель успел повернуть руль в сторону, так что его лишь зацепило, хотя на скорости, сами понимаете… — Водитель превышал скорость? Мужчина замялся. Наверное, перебивать его не стоило, но Анне сейчас на это было совершенно наплевать. — Понимаете, в данной ситуации это не самое главное. Здесь подозревается попытка суицида, и поэтому с вашим коллегой хорошо бы поговорить психиатру… — Мы сами разберёмся, — Галчанский вежливо, но твёрдо вмешался в разговор, а затем увлёк врача за собой из палаты, оставляя Анну одну. Та какое-то время ещё стояла посреди комнаты, не решаясь сделать и шага в сторону кровати, на которой лежал Фрейд. Тот выглядел непривычно хрупким среди белизны больничных подушек и одеяла. Свежая неровная ссадина пересекала переносицу — чуть ниже старого шрама, историю происхождения которого, кстати, Фрейд так и не рассказал. А может, никогда уже не расскажет. Резко вздохнув, Анна на негнущихся ногах подошла к кровати. К горлу подкатила тошнота, стоило вспомнить, как совсем недавно она в точно таких же обстоятельствах видела Люду. Только девушка тогда уже была мертва. Пришлось зажать рот рукой и вцепиться зубами в ладонь, чтобы сдержать рвущийся наружу всхлип. Хватит. Смерть Шуваевой уже пережили, девушку не вернуть, и если сейчас позволить горю и чувству вины затопить себя, то ничем хорошим это не кончится. Фрейд был бледен, и волосы, которые, естественно, никто не причёсывал, топорщились в разные стороны. Пищали приборы, и этот звук отдавался в голове, влезал в мысли, мешал сосредоточиться. — Как же ты мог? Поверить в то, что Фрейд — Фрейд! — мог пытаться покончить жизнь самоубийством, казалось невозможным. Даже когда он спорил на то, что прыгнет с крыши, в это до конца не верилось. Да, Фрейд безумец, да, любит, когда за него переживают, но чтобы серьёзно пытаться умереть?.. Вина незаметно подкрадывалась исподтишка уже давно, но сейчас больно вцепилась когтями в сердце, давая понять, что поселилась здесь полноправно и чувствует себя хозяйкой. В конце концов, к смерти Люды Анна причастна тоже. Фрейд не полноценный сотрудник, он всего лишь человек, способный ошибаться, и не стоило делать из него всезнающее и всеумеющее божество. А уж тем более божество бесчувственное. — Как тебе это вообще в голову пришло? Чокнутый… дать бы тебе, чтобы перестал творить свои безумные выходки. Сумасшедший. Убить тебя мало. Вот только очнись, я… я не знаю, что сделаю, но только очнись. Вот очнись, и… и… я тебя ненавижу, если бы только знал, как я тебя ненавижу! — Ну, это я и так знаю, необязательно приходить к постели умирающего, чтобы сообщить ему об этом. Анна поперхнулась воздухом на полуслове, закашлялась. Фрейд смотрел на неё искоса, из-под полуприкрытых глаз, словно изучая. Несколько секунд они молча буравили друг друга взглядами, пока Анна не спохватилась. — Надо позвать врача! — Надо бы, но тогда он прибежит, спасёт меня, а ты же меня тут убить обещалась, да и мои труды насмарку пойдут, обидно будет, — Фрейд говорил тихо, слегка нечётко, и до Анны, охваченной счастливой эйфорией, не сразу дошёл смысл его слов. А когда дошёл, то вся радость испарилась в одну секунду. Усталость мгновенно обрушилась на поднявшиеся было плечи, и единственным желанием осталось действительно убить этого невозможного, эгоистичного идиота. Вместо этого Анна до боли закусила губу, пытаясь сдержать слёзы. Не дождётся. — И всё-таки я его позову, а ты, когда в следующий раз будешь под машины прыгать, хотя бы на секунду подумай о тех людях, которым ты дорог. И как они чувствовали себя, если бы… если ты… Голос всё-таки дрогнул, и последние слова Анна проговорила с трудом. Конечно же, Фрейд это тоже заметил. Конечно же, это потешит его эго, но Анна слишком устала, чтобы сдерживаться. — Так я тебе дорог? Признайся, ты за меня переживала. Переживала же? — Анна уже подошла к двери и с большим усилием заставляла себя оставаться на месте и не влепить пощёчину Фрейду так, чтобы он говорить не мог ещё долго. Как она могла подумать, что его волнует кто-то ещё, кроме его самого? Как она может любить человека, который… — Если тебе это будет интересно, то решение было спонтанным, заранее я это не планировал. Так что повторять не буду, если ты этого боишься. — Зачем же ты это сделал тогда? Скучно стало? — слова горько отдавались в сердце, оставляя после себя неприятный привкус. Неужели они действительно об этом говорят? Неужели она не спит, и всё это — не один из её кошмаров? — Жить не хотелось. Почему люди под машины прыгают? Потому что им скучно? Возможно, это надо обдумать. Как думаешь, чаще им просто скучно или они сознательно ищут острых ощущений?.. Анна резким движением захлопнула дверь, возможно даже слишком резко, но дрожащие руки уже плохо слушались, и разрыдалась. Анна ненавидела Фрейда за то, что тот отчаянно нуждался в помощи и так же отчаянно не хотел в этом признаваться.***
— Он отказывается говорить с психиатром. Если и идёт на контакт, то либо обещает, цитирую: «прыгать под каждую понравившуюся машину и резать вены каждые полчаса», либо говорит, что мы все идиоты и держим здорового человека в больнице. Издевается над нами, в общем. Анна Николаевна, как мы поняли, вы очень близки Роману. Может быть, поговорите с ним? Мы надеемся, что тогда он откроется охотнее. Психиатр говорил с Анной уже полчаса назад, а она всё никак не могла собраться с мыслями, чтобы войти в палату Фрейда. По физическим показателям тот был практически в порядке — хотя сломанная рука заживать будет ещё долго, а вот по психологическим… Галчанский, конечно, замнёт дело с врачами и никакого дела о попытке суицида заведено не будет. Подумаешь, шёл вечером, стало нехорошо, упал на проезжую часть. Всякое бывает. Но кто остановит Фрейда от новой попытки, если она будет? «Фрейд, Фрейд… что же ты наделал?» — Сколько ещё меня будут тут держать? Нет, ради разнообразия и в больничке можно поваляться, но я планировал в тёплые страны укатить, надоело мне тут. Фрейд выглядел гораздо лучше, хотя от вида его правой руки в гипсе становилось неуютно. Анна медленно подошла к кровати, расправила одеяло и осторожно села с краю. Фрейд окинул её заинтересованным взглядом, усмехнулся, но промолчал. — Скажи, зачем ты это сделал? — Фрейд поморщился от этих слов и недовольно отвернулся к окну. Анна изучала этот давно знакомый, ненавистный и горячо любимый профиль, и думала о том, когда её жизнь успела скатиться в такую глубокую яму, из которой, казалось, не выбраться. — Ты скажешь мне? — Ну бывают у людей ошибки. Временное помутнение. Неужели теперь это вечно надо вспоминать? — Да, если ты захочешь… ещё раз… Фрейд тяжело вздохнул, и от этого звука внутри у Анны что-то разорвалось. Нестерпимо хотелось обнять этого балбеса, прижать к себе, почувствовать тепло его тела — и никуда-никуда больше не отпускать. — Я же говорил, что больше не буду. Уеду куда-нибудь, куплю себе дом, яхту, буду сидеть и смотреть на море, в то время как знойные красотки будут прижиматься ко мне своими… — Ты можешь хотя бы иногда быть серьёзным?! — Анна взорвалась. Вскочила с места и нервно зашагала по комнате, стараясь успокоиться, иначе вызовут охрану и придется покинуть палату. Глубоко вдохнула несколько раз, закрыла глаза, а затем снова их открыла и вернулась к Фрейду. Тот по-прежнему полусидел на кровати, задумчиво пожёвывая губу, и смотрел куда-то сквозь свою собеседницу. — Могу. Но какой в этом смысл? — Потому что я переживаю за тебя. Мы все переживаем за тебя. — Я это знаю, — Фрейд вскинул голову, и в его глазах Анна разглядела наконец какие-то эмоции. Боль и… бесконечную усталость. Зацепила краем сознания, смогла ухватить перед тем, как он снова закрылся за своей обычной маской шута. Мазохист. Самый настоящий мазохист, который не умеет быть счастливым и прячется от простых человеческих чувств. — Но всем будет лучше, если я уеду. Ты и сама это прекрасно знаешь. Иди к своему Ратнику, он хоть и старый пень, но тебя любит, и сделает для тебя всё, что пожелаешь. — Заткнись. — Я буду посылать тебе открытки с трогательными словами, поздравлять с праздниками, и ты сама не заметишь, как привыкнешь к тихой и спокойной жизни. Походы в театр, приготовления ужина любимому мужу… Что дальше хотел сказать Фрейд, так и осталось загадкой для Анны, потому что, не выдержав, она от души врезала ему по плечу, а затем жадно поцеловала. Вкладывая в этот поцелуй всю свою боль, страх, ненависть и любовь, которыми жила эти бесконечные дни. Фрейд наконец-то заткнулся, неуверенно отвечая на неожиданный для него порыв. Здоровая рука неловко погладила по спине, а по телу Анны пробежали мурашки. Слишком долго она этого ждала, слишком долго. — Ничего не говори. Просто. Ничего. Не. Говори. — Ну, если ты и дальше будешь ломать мне руку, то это будет весьма затруднительно. — Ох, чёрт, прости! — Анна резко вырвалась из объятий, отстраняясь от гипса, на который и вправду успела навалиться всем телом. В голубых глазах Фрейда заплясали озорные огоньки, и уголки губ Анны невольно приподнялись в улыбке. — Мы не сможем быть вместе после… после всего, что было. Улыбка потухла. Почему, почему ему обязательно нужно всё испортить? — Я так же, как и ты, виновата в гибели Шуваевой. — Если бы не я, она была бы жива. Если бы я не послал её за тем ноутбуком, если бы задумался хоть на секунду о том, к чему это может привести… Я всё вокруг порчу, Аня, неужели ты этого не видишь? А ведь он чувствует себя виноватым. Чувствует. Как она могла хоть на секунду подумать иное? Как могла позволить чувству вины пожирать дорогого ей человека, опираясь лишь на то, что он хотел ей показать? — Ты хочешь, чтобы все вокруг тебя ненавидели, делаешь всё, чтобы оттолкнуть тех, кто тебе небезразличен. Ты прячешься, потому что тебе страшно. И больно. И ты не умеешь справляться с этими чувствами, бежишь от них. — У нас здесь сеанс психотерапии, что ли? Кажется, я не записывался, на этой неделе у меня очень плотное расписание, давайте встретимся… никогда? — язвительно поинтересовался Фрейд, и по тону, не прежне-шутливому, легко было понять, что его задели за живое. — Может, Ратник нуждается в твоей помощи? Знаешь, в пожилом возрасте так грустно переосмысливать всю свою жизнь… — Хватит посылать меня к Ратнику! Я тебя люблю, не его! Понимаешь, тебя! — В таком случае я могу тебе лишь посочувствовать, — неожиданно тихо ответил Фрейд, и сердце Анны больно сжалось. Желания кричать больше не осталось, и хотелось, как маленькой девочке, расплакаться. Чтобы утешали. Чтобы пожалели. Как же она устала быть сильной. — Возможно. Но я никуда тебя больше не отпущу. И видит Бог, если ты ещё когда-нибудь хотя бы попробуешь совершить такую же… такую же глупость, я достану тебя откуда угодно, чтобы отчитать. Никуда ты от меня не спрячешься. — Мне уже следует пугаться? — иронично поинтересовался Фрейд, но веселья в его взгляде больше не читалось. Он тоже устал, и, наверное, сейчас думал о том, как же ему надоела эта следователь со своей любовью и заботой. А, может быть, и не думал. — Иди ко мне. Заглянувший мельком через полчаса Галчанский увидел странную, но нисколько не удивившую его картину. Фрейд лежал на кровати, прижимая здоровой рукой к себе Анну, и оба они о чём-то тихо разговаривали. Конечно, впереди было судебное разбирательство по поводу смерти Людмилы Шуваевой. Разговор с психиатром, на который Фрейд всё же согласился. Многое было впереди. Но Анна любила Фрейда. Каждой частицей души, каждой клеточкой тела. Любила его самодовольную ухмылку, вечный дурацкий шарф на шее, шрам на носу, взъерошенные волосы, его свитера, картавость, наглость. А он любил её.