Le jumeau de mon bonheur

Олег глубоко, насколько позволяют растянутые мышцы, закатывал глаза, запрокидывал голову на чужое острое плечо, громко стонал от какой-то смеси эйфории и ощущения того, что он начинает медленно сходить с ума. — Ударь меня, — хрипло попросил он Диму. Ларин вообще не был любителем «пожестче». Да и вообще не был доминантном. Да и вообще, если честно, не был с парнями, только вот ёбанный Савченко мог соблазнить абсолютно всё на этой круглой Земле; Дима замялся. — Ударь, я сказал! — более уверенно попросил Олег. Ларин окончательно стушевался, однако выполнил приказ, несильно хлопнув Савченко по ягодице. Олег в недовольстве нахмурился и, едва блогер успел сообразить, самостоятельно схватил его запястье. Ларин никогда так сильно не бил своих партнёров. А подобного опыта (разве что без мужского участия) было дай боже, но чтобы с таким звонким шлепком отвешивать кому-то удары — да никогда! Олег хрипло зарычал и принялся подставляться под новые, новые шлепки горячих ладоней, которые оставляли огромные красные следы на его белой коже. Савченко никогда в своём роде не был сторонником мазохизма. Просто накатывало это яркое и будоражащее сумасшествие, которого, казалось, было не избежать. Больно невыносимо. Словно под кожей расползалась туча мелких насекомых, эта ужасная щекотливая рябь. Олег решительно не может больше терпеть, но вместо просьбы прекратить, он умоляет Ларина грубо потянуть его за кудрявые, влажные от пота волосы. Грубо — значит грубо, Дима. И Ларин тянет его волосы у самого темечка на себя, сжимает в кулак и держит максимально крепко. Савченко окончательно забылся, но вовремя прикусил язык. Он вовремя прикусил язык. Господи, знал же, что ему хватит одного быстрого взгляда, одного, всего одного! Чтобы зайти в самую глубь этого грёбанного леса, облокотиться спиной о первое попавшееся дерево и обессилено запрокинуть голову к небу, немо вопрошать банальные вопросы, силиться не орать в эти самые спокойно плывущие облака, ёбанные пары газа. Вы просто идиотские пары газа и нет на вас ни кого-то, ни чего-то! И никогда не было. Ларин вдалбливался в чужое тело, одной рукой крепко сжимая кудрявые волосы, второй — с каждым разом всё больнее ударяя Олега по бёдрам. Савченко был на пределе. Первым делом же Глебу позвонил. Услышал, как тот через силу процедил «понятно», — почти шёпотом, еле слышно. А дальше были гудки. Гудки, скрывшие за собой дальнейшую истерику. Он был влюблён в него так сильно, как только могут любить друзья. Вызывая ревность, а между тем Глеб постоянно вис на чужих плечах, улыбался самой обаятельной улыбкой на чёрные шутки, засыпал на его груди, с какой-то детской нежностью прижимал ладошкой его затылок во время объятий и… Любил. Так сильно, как не могут друзья. Димины мышцы начали уставать быть в напряжении, и он слегка ослабил хватку, а затем и вовсе убрал руку с чужих волос, на что Олег с облегчением выдохнул. Он ненавидел, когда ему причиняли физическую боль. Но это дерьмо любил Он. Иллюзия. Такая сладкая, что въедается в мозг максимально беспрепятственно. И Савченко стонет, как последняя шалава, самостоятельно насаживает своё красивое тело на чужой член, разве что себя не трогает; выплёскивает всю свою пошлость, развратность, похабность — его единственный двигатель и желание. Живёт от одного секса с участием шалавы, до другого. Где шалава - он сам, а партнёры - которые хоть как-то. Хоть чем-то. Галя… Олег помнил только его быструю просьбу присесть, прежде чем она сама спросит, где. Сама спросит, что. И до сих пор сводило последние внутренности от того, как в её глазах взволнованность перед встречей сменилась тем самым. И Галя смеялась сквозь, а на панику Олега, на сопротивление сжатым зубам выдала быстрое: «За слёзы я бы словила от него по ебалу, Олеж». Ларин вновь умело задел чувствительный нерв, и Савченко в голос заскулил от накрывшего оргазма, вжался спиной в чужую влажную грудь, на грани проговорил: «Укуси», а следом за этим выгнулся и задохнулся от восторга, когда Дима коснулся зубами его уха. Мда, в те минуты Олег не понимал, как его заморский приятель силился держаться. Помнил только короткий диалог на английском: — Привет. — Привет. — Правда? — Да. — дальше тишина вперемешку с тяжёлыми вздохами и невнятными попытками вновь заговорить. — Порчи?.. — Тут рядом Мирон. Хочешь поговорить? — на лице Савченко отразилась благородная ненависть: — Нет. Благодарю за честь. Быстрые толчки лишь умножались, и звук с широко открытых в экстазе губ улетел в потолок раньше, чем сработал мозг. Даже раньше, чем сократились голосовые связки — это имя, вечный крест, вязким облаком сидело на языке с самого начала. Его преобразование в звук было просто делом времени. Олег ещё не успел отдышаться, ещё хватал глотками горячий воздух, улыбка наслаждения всё ещё застыла на губах, а сокращающаяся в судорогах рука до сих пор сжимала под собой собственный пульсирующий член, однако момент — чужой голос с леденящим ужасом, паникой, недоумением, словно чисто машинально: — Что ты сказал? Взрыв. Так слиться с призрачной реальностью — уму непостижимо! И Олег просто обессилено валится на кровать, размазывая по белью свою и, наверняка, чужую сперму, закрывает лицо руками и ревёт, как ёбанный пятилетний. Дима просто продолжал стоять на коленях и не знал, как реагировать. Ещё полчаса назад Савченко горячо прижимался к Ларину своим пахом, шептал на ухо такой разврат, что у него, натурала, встал крепче некуда, а теперь этот человек валяется в луже собственной спермы и плачет? Ларин не успел выдать парочку своих фирменных ругательств, как его уже стремительно вытолкали за дверь спальни, суетливо всунув в руки мятую, наскоро сорванную с тела одежду. — Олег, блять, что не так? — возмущённо спрашивал Дима, несмотря на то, что Савченко просто отвратительно жалко выглядел, когда вот так одичало ревел. — Гоу аут отсюда, Уткин, — сквозь слёзы высоко проговорил Олег и закрылся. Недоумение длилось от силы секунд пять, а дальше: — Ты конченная мразь! — прокричал в закрытую дверь Дима и с силой ударил её ладонью. — Лифт с правой стороны, — оповестил Савченко, расхаживая по комнате в поисках одежды. А когда за Димой захлопнулась входная дверь, тот устало съехал по стене вниз.