Пирсинг

Свой первый прокол Курамочи делает в двенадцать. Кубик льда, завёрнутый в марлю, быстро тает под мочкой уха, капли воды стекают по руке до сгиба локтя. Вскоре лёд сменяется на дольку яблока. Пальцы, сжимающие иглу, чуть подрагивают, и Курамочи, зажмурив глаза, давит на иглу, слыша, как лопается кожа. И не больно, и не страшно, даже крови почти нет. К тому времени, как ему удаётся застегнуть маленькое серебряное колечко, заморозка уже проходит, и ухо начинает печь. Одеколон щиплет невыносимо, и мочка заметно распухает, но уже на следующий день выглядит почти нормально. Учитель орёт на Курамочи при всём классе, маму вызывают в школу. Одноклассники восхищаются подобной дерзостью. Курамочи чувствует себя крутым бунтарём, и эта серёжка ему чертовски идёт. Через месяц его ухо украшает ещё одно колечко, ещё через полгода - гвоздик. Учителя уже не обращают внимания, мама растерянно улыбается директору школы. На следующий год в их школу приходит новый тренер, который ставит Курамочи ультиматум: либо бейсбол, либо железки. Приходится покупать новые серьги, которые можно быстро снимать и надевать снова. Позже Курамочи знакомится с Мамору. Он лет на десять старше, у него добрые светло-карие глаза, выкрашенные в огненно-рыжий цвет волосы и красивая цветная татуировка с тигром на спине. Общаться с ним оказывается поразительно легко - он много рассказывает про пирсинг и татуировки, пока Курамочи разглядывает разнообразные украшения для своего тела на витринах тату-салона. Мамору не интересуется, сколько ему лет, разговаривает как с равным, берёт деньги, которые Курамочи копил месяцами, и просит лишь не распространяться о том, откуда у него штанга в языке. У Мамору тоже проколот язык, и металлические шарики тихо стукаются друг о друга у Курамочи во рту, когда Мамору впервые целует его, лежащего в косметологическом кресле. Новая штанга в пупке почти не чувствуется, и этот прокол заживает довольно быстро. Свой выпускной Курамочи встречает в ночном клубе, куда Мамору проводит его с чёрного хода. Маленькая таблетка быстро растворяется в бокале с шампанским, наполняя его ещё большим количеством пузырьков - Курамочи выпивает залпом и морщится от отдачи в нос. Голова вмиг становится лёгкой-лёгкой, стробоскопы кажутся живыми демонами, захватившими каждого на танцполе, басы разбивают сознание на мелкие части, и думать внятно совсем не получается. Да и незачем. Сейчас лучше чувствовать. Язык Мамору, тёплый и влажный, скользит между серьгами в ухе - по шее вниз скатываются щекотные приятные мурашки. Колечки тихо стукаются между собой, Мамору перебирает их во рту, чуть прикусывая и оттягивая мочку, и Курамочи стонет в голос - он и не представлял, что может испытать нечто подобное от столь простой ласки. Он не может сдерживать голос, какие-то пошлости, которые едва появляются в голове и тут же срываются с языка. Курамочи забирается к Мамору на колени и ведёт бёдрами по кругу, притираясь как можно ближе. Собственное тело кажется поразительно гибким, и Курамочи пользуется этим по полной, не скрывая и не стесняясь своего желания. Он знает, что Мамору хочет его, понимает, чем закончится эта ночь, и почти не волнуется - в конце концов, они рано или поздно должны были прийти к этому. Ноги почти не держат, и Курамочи постоянно ведёт куда-то в сторону, пока Мамору тянет его за собой сквозь бьющуюся в едином ритме толпу. Дверь отрезает их от громкой музыки, синий свет вырисовывает тела тёмными силуэтами - Мамору прижимает Курамочи спиной к стене, задирает футболку и целует напряжённый живот, оттягивая зубами изогнутую штангу. Лёгкая боль обостряет все ощущения, и как только Мамору берёт в рот его член, касаясь головки металлом, Курамочи кончает, распластываясь по стене и вздрагивая всем телом. Но едва ли ему становится легче, это даже на настоящий оргазм не похоже. - Ещё, ещё, господи, не останавливайся, - собственный шёпот кажется оглушительным в этой комнате после громких басов снаружи. - Ты мазохист, Ёичи, - шепчет Мамору, поднимаясь и целуя его. Штанги в их языках зацепляются друг за друга, но они это уже проходили. Курамочи чувствует вкус своей спермы, и возбуждение бьёт по внутренностям с новой силой. - Выеби меня, - просит он, заглядывая Мамору в глаза, совсем чёрные в этом освещении. Хочется боли, чистой и яркой, как вспышка. Как в момент, когда игла прокалывает кожу, чтобы навсегда оставить новый след на теле. Мамору резко разворачивает Курамочи за плечо, вжимает грудью в стену, снова облизывает его проколотое ухо. Твёрдый член, чуть влажный от смазки на презервативе, врезается внутрь вместе с острой болью. Курамочи кричит, а Мамору беспорядочно сжимает его бёдра, талию, плечи, дёргает на себя, скользит членом внутри. Курамочи сводит колени, прогибает поясницу, упирается ладонями в стену и прижимается к ней мокрой щекой. Чужой ритм бьётся во всём его теле, боль крошит остатки сознания в пыль. Мамору снова задирает его футболку и со всей силы сдавливает маленькие чувствительные соски между пальцами. В тот момент Курамочи испытывает первый в своей жизни настоящий оргазм, выбивающий почву из-под ног и утягивающий истерзанное удовольствием сознание в темноту. Перед отъездом Курамочи в Токио, Мамору делает ему прощальный подарок - два небольших серебристых колечка в сосках. К концу процедуры Курамочи уже возбуждён, и они трахаются в подсобке тату-салона, едва не забыв запереть дверь и перевернуть табличку с надписью «Открыто». После чего едут к Мамору домой и снова трахаются - всю ночь напролёт. Утром Курамочи просыпается от нежных прикосновений к своему лицу: Мамору сидит на постели и водит по коже пальцами, будто запоминая черты. Прощаться оказывается чертовски сложно.

***

Новые проколы не успевают зажить до приезда в Сэйдо, и Курамочи мирится с мыслью, что соски потом нужно будет прокалывать заново. Впрочем, и остальные серьги приходится снять: мужское общежитие, общая ванная и душевые - лишних вопросов ему не нужно. Мамору говорил, что старые проколы в ушах и пупке не затянутся за три года, а вот в языке вполне может, так что лучше время от времени вставлять серьги хоть ненадолго. Оставаясь в комнате один, Курамочи достаёт маленькую шкатулку и аккуратно продевает штанги, закручивает шарики, застёгивает кольца. Разглядывает своё отражение в большом зеркале, обводит серьги пальцами, чувствуя, как возбуждение скатывается в низ живота. За полгода интенсивных тренировок его тело заметно меняется, под кожей явно проступают мышцы, и теперь украшения смотрятся ещё лучше. Мамору бы понравилось, - думает Курамочи и закрывает глаза. Гладит себя, пытаясь представить, что это чужие руки... И испуганно шарахается от зеркала, когда дверь в его комнату неожиданно распахивается. - Прости за вторжение! Я перекантуюсь у тебя? Семпаи снова оккупировали мою комнату, вот что им в своих не сидится? - с порога заявляет Миюки, а взглянув на Курамочи, так и замирает, прижимая к себе подушку. - А не пошёл бы ты на хер? - шипит Курамочи, прикрывая руками живот и ухо. В голове у него крутятся совсем уж нецензурные выражения: он материт себя за то, что забыл закрыть дверь, Миюки за то, что ворвался без стука, и тонкие семейники, которые не скрывают его возбуждения. Всё тело пробивает жаром от накативших смущения и злости. - Вау. А я-то думал, мне показалось, - улыбается Миюки, и не собираясь сваливать из комнаты, только оборачивается и запирает дверь на щеколду. - Значит, в пупке тоже, да? Покажи! - Что во фразе «иди на хер» тебе непонятно? - Да ладно, дай посмотреть! Или мне позвать Рё-сана, чтобы он тебя подержал? Думаю, семпаям тоже будет интересно. - Ну и сука ты, Миюки, - выплёвывает Курамочи, опуская руки. Всё равно тот уже всё видел, чего теперь прятаться? - Ты меня вынудил, между прочим, - парирует Миюки, проходя в комнату. Подходит к Курамочи ближе, но тот отшатывается и вытягивает руку, готовый отбить чужую ладонь в тот же миг. - Не трогай, - предупреждает он. Миюки усмехается. Подаётся вперёд и сжимает ладонь на боку, натягивая кожу у прокола - из горла Курамочи против воли вырывается громкий вздох, и член вздрагивает, оставляя на ткани трусов тёмную каплю. - Надо же, какой чувствительный, - восхищается Миюки, касаясь пальцами нежной кожи внизу живота. - Ублюдок, я сказал... - Говоришь много, а остановить не пытаешься, - тянет Миюки с поганой улыбочкой. А у самого голос дрожит, щёки горят румянцем, и виски блестят от выступившей испарины. И тут до Курамочи доходит... Сглотнув, он также растягивает губы в ухмылке и, схватив Миюки за руку, кладёт её на свой стоящий член. Реакция Миюки говорит сама за себя: глаза распахиваются шире и кажутся совсем уж огромными через линзы очков, Миюки пытается отдёрнуть ладонь, но Курамочи лишь увереннее прижимает её, сквозь ткань обхватывая ствол чужими пальцами. - Что, сдрейфил? - спрашивает он, и добавляет довольно: - Целочка. Брать друг друга на понт у них вошло в привычку почти с самой первой встречи. Точнее, Миюки бесил и нарывался, а Курамочи тренировал силу воли, ограничиваясь лишь обещаниями набить ему рожу и подзатыльниками. Но это уже явно новый уровень, и происходящее сейчас волнует куда сильнее, чем привычный злой азарт. Потому что Миюки не отступает - наоборот, делает ещё шаг, касаясь грудью груди Курамочи, одну руку просовывает под резинку трусов и берёт член, а другой хватает за подбородок и прижимается ртом ко рту Курамочи. Ноги подкашиваются от нахлынувшего вмиг удовольствия, Курамочи коротко стонет и хватается за плечи Миюки - по крайней мере, целоваться он умеет. И дрочить тоже - Курамочи подаётся вслед за каждым его движением, а Миюки так вовремя сильнее сжимает пальцы и так классно вылизывает его рот... А потом не менее классно засасывает мочку проколотого уха, и оргазм накрывает позорно быстро. У Курамочи колени слабеют, но Миюки - сволочь! - вытирает пальцы о его бедро, обхватывает за талию, снова целуя в губы, и всё пытается поддеть штангу языком. У Курамочи нет сил сопротивляться, пусть играется. - А ты, я смотрю, опытный скорострел, - замечает Миюки и тут же отскакивает - очевидно, жаждой убийства от Курамочи полыхает слишком сильно. - Сука. Ты застал меня врасплох, - жалуется Курамочи, с мукой глядя на вздыбленную ширинку Миюки. Отсосать ему, что ли, по-быстрому? Лень, слишком хорошо сейчас... - Тогда в следующий раз покажешь мне класс? - спрашивает Миюки, с прищуром всматриваясь в лицо Курамочи. Курамочи в жизни не разводили так неуклюже. С другой стороны, Миюки далеко не урод, он уже в курсе про его пирсинг и явно прётся от каждого прокола, да и за полгода он единственный стал для Курамочи кем-то вроде друга... Или неизбежного зла. Ну и, ладно, Курамочи, возможно, даже немножко запал на него. - Я тебе такое покажу, что ты влюбишься и будешь страдать ещё лет десять после выпуска, - обещает Курамочи, а Миюки смеётся в голос, и вся неловкость и напряжение уходят в один миг. - Договорились, - соглашается он.