Anxiety

Я никогда не был мастером что-то чинить, если уж начистоту. Если вижу, что сломано, то, скорее, доколочу до конца. Когда я смотрюсь в зеркало, то вижу там в хлам разбитого человека. Мне не хочется ему помочь. Мне хочется его раздавить. Все из-за взглядов, я думаю. Взгляды были и будут, их тысячи, десятки тысяч — и я вынужден вглядываться в ответ. Взгляды насмешливые, презрительные, непонимающие. Взгляды сочувствующие — от этих хочется выть, и на них я смотрю с еще большей опаской. Взгляды равнодушные — самые ценные. Я им не доверяю, но в них есть и своя правда — им плевать, кто я такой — алкоголик, извращенец, безумец… Равнодушие прощает, потому что не осуждает. «Кто такой Лиам Галлахер?». Я слышал этот вопрос почти на каждом интервью. Задавался он обычно с проблядской улыбкой, мол, что может он рассказать, глупый, глупый Лиам. И я всегда мысленно говорил спасибо за то, что правду слышать они бы просто не захотели, потому и вспоминать о ней смысла нет никакого. Кто такой Лиам Галлахер? Грязный, мерзкий, отвратительный… Все, что помню — череду невнятных фраз сказанных поспешно, неумело и необдуманно. Дышащее презрением родное лицо, и сразу же — неприятие. «Это ненормально, Лиам! О чем ты говоришь? Разумеется, я не… Боже, почему ты подумал, что я вообще бы мог хотеть подобного?» От каждого слова, от каждого звука я съеживаюсь, становлюсь все меньше и меньше, мне кажется, что еще немного — и меня наконец не станет, что даже хорошо — я не буду больше пачкать этот мир собой и своими мыслями. «Я думал, что ты тоже…» Последняя попытка, клянусь, это последняя попытка. «Нет, Лиам! Тысячу раз нет!» Я ошибся. «Что мне теперь делать?» — спрашиваю я наконец. «Не знаю, совершенно без понятия» — отвечает он, качая головой. Ему жаль меня. В этом спасение — ему попросту жаль меня. «Пробуй выкинуть эту дрянь из головы, изо всех сил пробуй». И я делал так, как он сказал — выкидывал, забывал. Наркотики, другие люди, музыка, слава — и сотни любопытных глаз взамен тех, что действительно были нужны. «Они знают?» «Никто ничего не знает, пока им не сказать, Лиам. Никто ничего не знает. Все хорошо. Я…я тебя понимаю, ясно? Но они не поймут.». «А если узнают?» «Отвернутся от тебя. Будут презирать. Молчи, пожалуйста, молчи. Пока ты молчишь, все будет хорошо. Ты понимаешь, что никто не полюбит тебя… такого». «Она любит меня. Она хочет быть со мной». «Она просто не знает, верно?» «А ты?» Заминка. Молчание. Сотня лет. «Я здесь — разве этого недостаточно?» Меня заносило постоянно. Я слишком много пил и закидывался, в ночной темноте и дневной суете меня душило одно слово, брезгливо брошенное — грязный. «Это грязь, Лиам, это ненормально, ты же сам понимаешь, что это так». Но я не понимал — и оттого чувствовал себя еще более нечистым. Мне было непереносимо одиноко быть виноватым в том, что считали виной другие люди. Я просто хотел быть не один. «Что ты делаешь? Прекрати немедленно!» «Один раз, прошу тебя! Один чертов раз! Мне…мне душно. Прошу, это ведь… Я привлекательный, они все говорят, что я красивый, я готов…я просто хочу…» «Если ты еще раз дотронешься до меня, то я тебя ударю». «Мне плевать». В тот день я получил по лицу. И был этому отчего-то даже рад. Порой мне казалось, что во взгляде его кроется какое-то лукавство. Что все это — испытание, и если я пройду его до конца, если пожертвую собой, то в финале игры меня будет ждать моя награда. Я стану собой. Я буду тем, кто спит со своим братом. Буду отвратительным и паскудным — но, боже, не буду таким в одиночку. Смогу закрывать глаза по ночам и не буду больше тонуть и задыхаться в мороках. «Они знают?» «У тебя паранойя? Никто ничего не знает». «А если узнают?» «Это будет громкий конец. Ты же свойский парень, верно? Хороший чокнутый парень. Они все, эти парнишки, они все подражают тебе. Они не захотят быть таким как ты, это уж точно». «А ты?» Взгляд ровный и твердый. «Я никогда не захочу быть таким как ты». Он повторяет это снова и снова, как заведенный, раз за разом, раз за разом, раз за разом… «Каким?» Я спрашиваю не потому что не знаю ответа. «Ненормальным, аморальным…» Я спрашиваю, чтобы еще раз убедиться в том, что он помнит, насколько я плох. Спрашиваю в надежде, что он на секунду он забылся. Но он никогда не забывает. Под его взглядом я плавлюсь от отчаянья. Другой взгляд мне все еще не нужен. «Почему ты это делаешь?» «Встречаюсь с женщинами? Потому что я их люблю, Лиам.» «Ты делаешь это мне назло. Я знаю это — ты делаешь это мне назло!» «Как может человек извращаться над своей жизнью кому-то назло?». Он удивлен и раздражен. Я зол. Я всегда теперь зол — все во мне выжигается ненавистью. Я ведь могу извращаться над своей жизнью, правда? Я только и делаю, что извращаюсь над своей жизнью. «Убери руки, Лиам» «Я не прошу у тебя ничего такого, чего бы ты не мог сделать». «Ты просишь того, чего здоровый человек не может просить». «Я, по-твоему, болен?» Заминка. Молчание. Сотня лет. «Мне кажется…ну, это неправильно в любом случае, так ведь?» Я слушал очень много музыки. — она помогала заглушать голос, поселившийся в моей голове. Один-единственный голос, который находил утешение и добрые слова, кажется, для любого в этом блядском мире, но никогда не дарил надежды мне. «Я нужен тебе?» «Нет, Лиам» — говорил голос устало. «Да, Лиам» — звучало в его песнях. Я был так рад запутаться во всем этом. Не удивительно, что со временем говорить друг с другом мы почти перестали. Он понял, что я не слушаю ничего, кроме его музыки. Я понял, что напрямую он не скажет мне того, что я хочу услышать. У него были песни, много песен. У меня тоже появились песни. «Мы не будем это играть» «Почему?» «Эти слова наводят на неправильные мысли» «Мне плевать» «Мне не плевать. Если все узнают…» …то будут смотреть на тебя так же, как на меня, верно? Мне стало казаться, что ты беспокоишься не за меня, как говорил раньше. «Я боюсь за тебя, Лиам. Люди не поймут, Лиам. Молчи, Лиам. Закрой рот, Лиам». Ты беспокоился за себя. Тебя печалило не то, что я буду осмеян — а то, что измажешься ты сам, будешь клеймен той же уродливой печатью. Я хотел проверить эту догадку, потому начал разрушать себя с еще большей самоотдачей — в надежде, что ты остановишь мою занесенную руку. В надежде, что найду тот порог, который ты переступишь так же безрассудно, как это сделал я много-много лет назад. Ты наблюдал отстраненно. Могу я предположить, что тебе нравилось наблюдать? «Ты сам хозяин своей жизни. Ты выбрал сам свою судьбу, не смей даже обвинять меня». «Я не могу ничего понять. Я правда не могу. Я не вижу, куда идти и что делать. Что мне делать?» «Я здесь — разве этого недостаточно?» Потом ты исчез. Ты говорил, что устал, а я был слишком не в себе, чтобы дать тебе отдохнуть. Ты исчез — но не ушел окончательно, вот что забавно. Теперь твой голос звучал не только в моей голове. Другие люди говорили твоими же словами — что я не заслуживаю любви, что я сумасшедший, что я отвратительный. Ты оказался прав фактически во всем. Я хочу, чтобы ты вернулся — ты громче этих голосов, сильнее их. И если ты скажешь им заткнуться — они замолкнут навсегда. Я сам говорил им заткнуться. Я соглашался. Я умолял. Я пытался не замечать. Без толку — каждый раз, когда я смотрел в зеркало, то видел того, кем никто не хотел бы быть. Кого невозможно любить. Я смеялся себе же в лицо, когда думал о том, насколько долго обманывались все эти внимательные взгляды. Непоколебимый, неизменный, настоящий…нечистый, оскверненный, безумный. «Кто такой Лиам Галлахер?». Никто. Я просто хочу быть никем. Отпустите меня. Прошу вас. Того, кого вы знали — никогда не было. Уверенность проступала комьями на моем лице, но сейчас она слезла, растворилась, размылась — и нет ее. Меня не существует сейчас — я ведь не знал, кто я такой, а тот, кто напоминал мне — исчез и никогда больше не придет, сколько бы я его не звал. Меня больше не будет, потому что я устал искать. Я ничего не знаю, мало что понимаю и почти ничего не чувствую. Голосов…голосов слишком много — из-за них я перестал слышать. Лишь один различаю чуть более отчетливо, чем остальные. «Если они узнают правду, то не захотят быть такими как ты». Я никогда не хотел быть таким, как ты». Я повторяю себе это каждый день. И это, пожалуй, единственное, во что я еще верю.