***
Это был первый день съёмок. Тяжёлое свинцовое небо над головой давит на Олега, как и всё остальное: девочка-гримёрша с татуировками, мысли, что он бы переспал с ней, но не сейчас, мерзкий запах пудры, пронизывающий ветер и моросящий дождь. Операторы протирающие объективы камер, режиссёр что-то черкающий в блокноте с синей обложкой. Этот хмурый день трепещет и вздрагивает вместе с Олегом. Савченко — человек футляр, но не Чеховский «Человек в футляре». Он — маска под маской и вытянуть правду удаётся не многим. Олег всегда такой, несокрушимо-твёрдый, умеющий, когда надо, подшутить над собой. Но на самом деле, футляр наполнен усталостью и тоской, всё остальное — оболочка, её и видят окружающие. Савченко искренне заебался. Измор и страх, постоянное заливание побочных мыслей алкоголем и занюхивание белых дорожек счастья дают о себе знать. Всё вокруг отражается зеркально точно, галлюциногенная ясность, ослепительная трезвость и замешательство, потеря точки соприкосновения с реальностью, постоянный сумрак подвальных гримёрок, простуженный голос, которым шепчешь левым блядям свои заветные мысли — так и живёт последние месяцы Савченко. Он не сдаётся и все ещё держит этот смертельный груз в своих руках, чтобы жить. Первой локацией клипа стал двор спального района Нижнего Новгорода. Высокие дома обволакивают мягкие облака, серая пелена лежит на футбольном корте, где и снимаются ребята. Все на съёмках были в приподнятом настроении, но негласный сумрак повис внутри коллектива. Съёмочная группа понимает, что на самом деле происходит. Когда на самопроизвольное место съёмок входит Дима Ларин, Олег цепенеет. Девочка-гримёрша просит его повернуть голову, кто-то окликает, но Савченко лишь в ступоре смотрит на пришедшего. Его конечности едва двигаются, а любой звук отдаётся в голове эхом. Все до этого незаметные ощущения становятся слишком чёткими, резкими. Савченко даже чувствует, как на кожу падают мелкие капли дождя. Ларин — самый мерзкий персонаж, на которого Олег смотрит с замиранием сердца, пришёл на съёмки как к себе домой, большие чёрные камеры его не пугают, он здесь как дома. Вроде Савченко последний раз принимал белый порошок позавчера, а побочка даёт о себе знать даже сейчас. Внутри всё мечется из стороны в сторону, не даёт покоя, словно безумный осиротевший ребёнок, потерявший последнюю надежду, внутри Олега в приступе слишком отчётливого понимания. Савченко рассматривает Ларина с придирчивостью стилиста из французского дома мод: пиздецки белая кожа, цвет которой подчёркивает футболка поло, как у Ромы, и на контрасте плащ, чёрный, как у Ромы, очки — Ромины. Всё вокруг тускнеет по сравнению с силуэтом критика, небо не слепит — слепит смертельное подобие человека в гробу и человека живого. Ларин нагибает голову, печатая сообщение так, что кепка закрывает его лицо. Олег едва ли не чувствует присутствие Англичанина, запах сигарет, смешанный с терпким ароматом добротного алкоголя. Дима подходит первым — это молчаливый знак сочувствия. Савченко не может справиться с грузом навалившихся эмоций: трясёт головой, немного оступается, теряет равновесие. Комик удивляется одичалости Олега, но сохраняет спокойный вид. — Привет, — Ларин тянет холодную ладонь, и так задумчиво смотрит на неё, словно все тайны человечества заключены в длинных музыкальных пальцах. Савченко молчит, но потом вспоминает что нужно ответить: — Здорова, — Олег непринуждённо приветствует Ларина и опускает взгляд, пытаясь привести себя более или менее в чувство. Блять! Чёртов Ларин, с его вдумчивым Роминым взглядом. Ларин — не Рома. Он не курит, от него не пахнет виски, Дима не носит очков, в конце концов у него есть тёлка, понял, Олег? Но, чёрт, этот вдумчивый, хищный, бессмертный взгляд! — Как ты? — Спрашивает Дима, и Олег практически слышит у себя в голове сладкую и чарующую интонацию Ромы. — Живу настоящим, — не придавая смысла словам, отвечает Олег и смотрит на Ларина. Ага, долбит спиды и барбитураты с транквилизаторами. Настоящее — здесь, перед ним, а Рома — уже прошлое. Олегу хочется прямо сейчас кинуться на Диму, наплевав на толпу, чтобы ощутить хоть на мгновение ту лёгкую близость к Англичанину. Теперь же остаётся только близость через стенку гроба. Конечно, Ларин — не Рома, но хочется подчиниться своей косматой иллюзии, чтобы хоть на долю секунды ощутить присутствие Ромы. Олега мутит от переизбытка мыслей и чувств, мечет из крайности в крайность, он ходит по той зыбкой грани, где есть шанс переступить точку невозврата. Дима ёжится, очевидно, ему было очень холодно в плаще и майке. Синий бомбер в руках Олега притягивает внимание. Савченко мигом понимает не особо скрываемое желание Ларина и не сопротивляется. — Накинь, а то промокнешь, — Олег протягивает свою куртку. Он отдал бы куртку и Роме. Англичанину он бы отдал каждое слово изъятое из концлагеря разума, все цвета из детской акварели «Гамма» и даже свою мелкую жизнь. Ларину бы не отдал. Дима смеряет Олега холодной и отстранённой улыбкой. Критик, наверное, все понимает. Они смотрят друг другу в глаза ещё пару секунд, длившихся для Олега бесконечно. Оператор кричит: «Снимаем!», а Ларин и Савченко всё ещё смотрят, затем Диму кто-то окликает и начинаются съёмки.***
Друг из Англии стал утягивающимся с каждым днём ошейником, чёрной дырой, которая лишит тебя кислорода своими душными речами и восхитительно-порочной жизнью. Казалось, что даже заходя в метро, Англичанин затягивает людей в свой безжизненный омут. И вот уже, у него в руках, вместо брошюры метро — откровения Божьи. Ларин тоже тянул к себе, но по-другому: в нём читалось нахождение себя, привычная широта мысли, эрудированность во всех областях. Ларина хотелось понять. Савченко наблюдает за процессом, непрерывно препарируя Диму своим чутким взглядом. Он пытается остаться в своей привычной — шутливой, добродушной, непоколебимо-юной — шкуре, но выходит не очень. Ларин идёт сквозь коридор из людей, и десяток рук огибают его со спины, проводя по чёрному плащу.«Нелепое тело, что тупо болит» — музыка параллельно глушит всё вокруг, связывая только Ларина и Савченко.
Олег смотрит на это, и его пробивает дрожь, но он должен был быть пуленепробиваемым, ведь он — человек-фляжка, наполненный алкоголем и дешёвыми влажными питерскими спидами. Савченко видит не Ларина, он видит проекцию своего собственного больного разума: вот они острые скулы, очки, неизменная кепка и плащ, вот он идёт, вот даже та родинка на шее. Олег никогда не объяснял Рому. А Ларина объяснить может — собственным трудом взобрался наверх, поменял взгляды, не спился, даже бабу себе нашёл, Ларин теперь не потерявшийся ребёнок. А Рома, всегда таким был, его невозможно объяснить, дать какое-либо определение потому, что он — бессмертен. Бессмертен даже в зрачках Димы, который, сегодня, под этим мёртвым солнцем и свинцовым небом заменяет такого незаменимого Англичанина. Ларин — пародия, совершенная подделка, но подделка красивая и со своими чертами, его хочется притянуть за шиворот и поцеловать в уголок тонких губ, а Рома сам притягивает к себе, без слов оставляет засос на шее, какой бы не оставила даже мопассанская проститутка. Савченко возвращает в реальность темнота очередной локации. Ларин теперь в клубе, на сцене, ото всюду столпы прожекторов и искусственный дым. Вокруг Олега снова щебечут сценаристы-операторы-гримёры. А он снова в оцепенении глядит на порядком вымотавшегося Ларина. В полутьме, с прожекторами он даже не выглядит как, он и был Ромой. Снова эти бесконечные сравнения с тем, кого не вернуть. Всё что тебе нужно — доза смирения, рай в прозрачном пакетике, лекарство белого кролика, отправляющего в страну чудес, да, Олег? Дима безусловно красив в роли отчаянного музыканта. Очки бликуют в свете разноцветных лучей, Ларин прыгает, скачет по сцене, делает вертушку. Когда Ларину разрешают передохнуть, Олег подходит ближе. Над губой и на лбу у Димы капельки пота, он тяжело дышит, но улыбается. Ларин сидит на краю сцены, он уже ясно понимает, почему Олег так пристально наблюдает за ним, но молчит — хочет узнать, что будет дальше. Критик, с жутким любопытством, вполне мил, иногда показательно равнодушен, и у Ромы была такая черта. Снова и снова Олег пытается объяснить Рому, но это невозможно сделать. Он корит себя за тупые сравнения с человеком, который совсем из другого мира, но остановиться не может, слишком уж они похожи. Короткие диалоги в перерывах оставляют приятное послевкусие. — Ксюш, отдай Олегу куртку, — Ларин зовёт свою черноволосую девушку откуда-то из дыма и темноты. Она, не говоря ни слова, отдаёт куртку Олегу, и Ларин переводит своё внимание на Савченко. — Устал? — Олег спрашивает, не желая слышать ответа, а ради мурлычущего голоса и тех обольстительных черт Ромы, которые сводили школьниц с ума. — Я не молод, скоро помирать, поэтому эта акробатика не для меня, — Дима всё ещё сбито дышит. Он сидит на краю сцены, опираясь на неё одной рукой, и, увидя бутылку воды, стоящую рядом, открывает её и жадно делает глоток. Даже в голосе есть схожесть. Есть и различия. Они — Англичанин и Дима — как два зеркала напротив, лабиринт из отражений друг друга в друг друге. У Ларина — некоторые черты Ромы, у Ромы— Ларина. И иногда они настолько совпадают, что Олегу кажется, прикажи Англичанин или Ларин приложить пистолет к виску, он бы сделал это без возражений, лишь бы только этот мираж продлился на пару секунд дольше. Дима перевёл дыхание, воровато глянул вокруг и взял за плечо Савченко. Тот удивиляется и во внутренних прениях снова междоусобица: все мысли мечутся как оголтелые и не одну не ухватить. Потерянный и загнанный. — Ты… Ладно, скажу прямо, — картавая буква «р» расщепляет плавную речь, — у тебя не всё в порядке, как я вижу, Олег. Если, тебе что-то понадобится, позвони мне, что ли… Это утверждение огненной молнией поражает всё тело. Олег смотрит на Ларина и тот отвечает прямым и честным взглядом. Злой и язвительный критик показывается с другой стороны. Когда Рома называл имя Савченко, ему было до жути приятно, с Лариным — то же самое. Дима так сказал это, что, казалось, что это не он, а Англичанин. «Позвони мне, что ли» — раздаётся эхом в голове и повторяется раз за разом, до самого вечера.***
Ночь становится болезнью, поражающей клетки и заполняющей тебя чем-то иным, исковерканным, исцарапанным. Тяжёлый воздух не даёт вдохнуть, и вроде у тебя всё окей, ты весёлый и тысячи девок вокруг, и даже деньги есть. Но нищим себя чувствуешь, ведь отобрали слишком дорогое, то, что не застраховано и не подлежит возврату. Олег покидает место съёмок, но не едет спать, хоть усталость и сбивает с ног. Грязно-жёлтое такси быстро довозит до дома. В подъезде разбилась лампочка и провода замыкало, оранжевые искорки распадались вокруг. Савченко вошёл в квартиру — замок приятно щёлкнул — и только сейчас понял, как болит его тело. Ломит спину и шею, ноги гудят. Олег, не раздеваясь, вваливается в просторную кухню. Сил больше нет. Садится на холодную плитку и достаёт из шкафчика бутылку водки. В кухне повис чернильно-синий сумрак, в окнах маячит опостылевшая берёза и жёлтый фонарь. Когда-то он и с Ромой пил водку с гранатовым соком на спор, а потом, помнит, было жарко, и те исчезающие поцелуи меж ключиц. Алкоголь прожигает в желудке дыру, хотя она там уже давно и расширяется с каждой секундой. Замкнутая пустота, что не хуже, чем пустота в квартире. Савченко достаёт из кармана полуразряженный телефон — 15%. У Олега тоже 15%, только не электричества, а жизни. В голове, настойчивым эхом гудит: «Позвони мне, если что». Олег по ошибке тычет сначала на контакт Ромы, потом опоминается и набирает номер совершенной подделки. Гудок. Голова раскалывается на тысячи микроскопических частей, в каждой из которых бегают и сталкиваются друг с другом мысли и чувства. Ядовитая смесь, что проглатывает тебя, пожирает, с каждым днём. Савченко ставит на громкую связь. Второй гудок. Олегу уже не кажется, что это хорошая идея. Он делает ещё один глоток из бутылки и сбрасывает. Зачем он нужен Ларину? Сейчас ночь, Дима устал, спит, наверное. А Олег, придурок, названивает в такое время. Да и кому он сдался со своими страданиями? Савченко жадно глотает ещё немного водки, кривится, то ли от крепости напитка, то ли от мерзости к самому себе. Жизнь внезапно сокращается до ушедшего поезда, в котором ехал человек в длинном чёрном плаще. И Олег достаёт свою руку, чтобы взять за руку его, когда двери поезда откроются. Савченко мчится к поезду, сквозь тысячи лиц, находит его — глубокий взгляд и манящая улыбка. Поезд останавливается, Олег на платформе. Остаётся ещё немного. «Двери закрываются, следующая станция — морг» Савченко рвётся, не жалея сил, но не успевает, остаются какие-то жалкие метры. Олег не находит руку Ромы в своей. Поезд уходит, уезжает, лицо Англичанина размывается в окнах поезда, расползается на тысячи цветов и оттенков, воспоминаний. Наконец, лицо Ромы исчезает. Внезапно гудок телефона. Аккумулятор разряжается. Савченко лениво, преодолевая боль в теле, берёт трубку, ставит на громкую связь. — Привет, — сонный голос Ларина из трубки. Савченко молчит, не хочет отвечать, выжидает. — Ты звонил? — голос Ларина ещё грубее обычного, теперь он не похож на Ромин, — все в порядке? За голосом из трубки слышится женский шёпот. Девушка Ларина спрашивает, куда он собирается. Дима отнекивается. — Ты был прав, Ром, — Савченко понимает, что ошибся в имени, секундная слабость даёт о себе знать, поблажка в виде близости сквозь стенку гроба, — ты был, блять, прав. — Савченко, ты пьян? — на другой стороне трубки Ларин чем-то шуршит. — Я пьян, а мне тебя пиздец как не хватает, Ром, — Савченко делает глоток из бутылки, представляя перед собой лицо Англичанина, который подаёт ему руку, приобнимает, хлопая по плечу, — И я буду завтра трезв, а мне по прежнему будет тебя не хватать. — Савченко, скажи мне где ты находишься? Я еду, — электронный голос настойчив. Олег нехотя продиктовывает своей адрес. В глазах застывает размытое подобие реальности, воздух давит ещё сильнее. Олег думал, что его футляр прорвало, теперь он не будет таким, как раньше. Никто из нас не будет таким, как раньше. Люди не меняются, их меняют, и Рома был как раз тем, кто тебя меняет. И видимо болезнь под названием «Англичанин» уже давно поразила Олега, который сейчас страдает от недостатка пуль в черепе.***
Ларин чуть ли не выбивает дверь в квартиру Олега. Дима собирался наспех, взял с собой только ключи и телефон. Промок под дождём, ведь, пальто едва защищает от ветра. После тяжёлого и крепкого сна, выбегать на улицу в одной рубашке и пальто, как прыгать в прорубь зимой, бодрит, но не освобождает от сонного паралича: затуманенность рассудка, неясность, неспособность сопротивления. Дима замечает, что Савченко даже не закрыл дверь. Видимо, всё действительно херово, причём тут даже никакая ругань не поможет для описания происходящего. Просторная квартира встречает затхлым воздухом и запахом бухла. Что же, Олег всё же знатно пьян. Ларин медленно входит на кухню, сначала не замечая Олега. Сумрак, пронзённый скоро приближающимся рассветом заполняет душную кухню. Савченко очень лаконично вписывается в помещение, сидя прямо на холодном кафеле, облокотившись на стену и хлеща водяру из горла. — Ла-а-а-рин, — Олег растягивает его фамилию, поднимается, слегка пошатываясь. Бутылка неустойчиво остаётся на кафеле, но, затем, Олег задевает её ногой, та падает и разбивается, а он этого будто не замечает, — Рома блять, иди сюда, — Олег притягивает за грудки Ларина к себе и по-хозяйски целует. С Ромой бы он такого не сделал. Рома сам хозяин. Ларин отталкивает руки Олега, матерится, пытается отстранить. Дима сам не ожидал такого резкого вторжения в личное пространство, его никогда так по-свойски не вертели в руках, не лапали. В голове все совсем плохо, вокруг всё раскалывается, отражается, за окном океан из разных образов, поезд не то что ушёл, он медленно сходит с рельс. Олег пользуется возможностью, ему плевать, он хочет немного того душащего ошейника, тёмного омута, в котором топиться хочется, и Савченко заполучит это. Олег, не задумываясь, расстёгивает наспех надетую рубашку Ларина. Но этой ночью Савченко плевать на его наряд. Олег шепчет что-то, вкрадчиво повторяя фамилию «Англичанин» и обласкивая имя. Дима сопротивляется, хочет отойти к выходу, но оказывается прижатым к кухонному столу. Это так грязно и вульгарно, поиметь его на собственном столе, но ломка заставляет идти и не на такое. Горячие пальцы вырисовывают дорожку от ключиц до живота. Дима думает, что это неправильно, что так нельзя, но порочная услада сильнее всякого рационализма и критического мышления. Звенит металлическая пряжка ремня джинс, а ощущение реальности исчезает с той же скоростью, с какой и всякая робость.***
Олег просыпается от вкуса крови во рту. Он резко поднимает голову, и всё тело пронзает терпкая боль. Рядом с ним лежит тёплое тело Ларина, спина его обнажена, видимо случилось то, что случилось. Нашёлся ещё один «натурал». Кровь во рту от раскусанной губы, Савченко понимает это, взглянув в зеркало в ванной. Хорошо, что Дима спал мёртвым сном, не замечая шабуршений Олега. На часах было что-то около 12-ти дня. Придя в чувство, Савченко понимает, что благоразумие ускользает, — в запотевшем зеркале отражается уже не он, а некое подобие Ромы и Ларина с пустыми глазами. Он мотает головой, умывается максимально холодной водой, дабы сбить утреннюю паранойю. Только вот не помогает. Теперь, во всех отражениях Олег будет видеть не себя — а лишь жалкое, созданное им самим, подобие Ромы и Ларина. Смесь из двух взрывных компонентов. Савченко быстро собирается, натягивает джинсы и майку, накидывает синий бомбер. В глазах после вчерашнего двоится, состояние такое, что хоть под нож, хоть под лёд — выбора нет. Он сам не знает что делает, всё настоящее, или то, что только им кажется, рассыпается в руках, ломается, как манекен или игрушка для брошенного, распятого, разбитого псевдо человека с псевдо жизнью. А Ларин всё ещё спит. Его грудь медленно вздымается, черты лица расслаблены и безмятежны. Бросая у себя в квартире Диму, Олег даже не оставляет записки. Сам разберётся, где ключи. У Савченко-то задача посложнее. Улица окатывает холодом, слякотью и моросящим дождём. Хорошо, что такси быстро приехало. По пути, Савченко наблюдает в отражении стёкол и в соседних машинах человека в очках и кепке, в чёрном плаще. Олег закрывает глаза, а образ всё ещё остаётся в голове и вытащить его оттуда можно только разбив черепную коробку. Таксист прощается с Савченко, а тот не ответив, молча протягивает деньги и выпрыгивает из машины. В лифте Олег нажимает кнопку такого знакомого и родного 7-го этажа. Что он творит, никто до сих пор не знает. Волной накатывает страх, вместе с дрожью проходится по всему телу. У Савченко естественно были ключи — не могли не быть. Ключик от сердца. «Клю-чик для по-ло-ман-ных че-ло-веч-ков» — разносилось в голове незнакомым голосом. Двери лифта открываются со скрежетом и лязгом металла. За знакомой дверью Олегу послышались шорохи. Он вставляет ключ в дверь, и едва приоткрыв, замирает. В горле — ком, в сердце — камни, в голове скоро окажутся пули. — Привет, Ром, — с трепетом и дрожью в голосе проговаривает Олег, медленно снимает с себя куртку и кладёт ключи на тумбочку в прихожей — так он делал всегда, — мы с тобой не говорили некоторое время… Горькая усмешка. Настолько горькая, что от неё затряслась реальность и разбилась на мелкие кусочки. Олег двигается очень медленно, ступает на пол бесшумно, с замиранием сердца. Все в доме тихое, лёгкое, неправдоподобно осветлённое, игрушечным и искусственным светом, но такое родное. Здесь остановился нормальный ход времени, квартира двигалась так же медленно, как и Савченко. Дом замер в той секунде, когда его покинула жизнь. Внутри, рёбра царапает, будто тупым напильником. Дом неживой, но всё ещё греющий остатками тепла. Ромин дом. Олег дышит сбито, но старается выровнять своё дыхание. Руки вспотели, и противится не было смысла. В большом зеркале у прихожей Савченко увидел не своё отражение. Было слишком очевидно, что никто Олега не слышит, но он говорил это не мертвецу, а самому себе. Пройдя в гостиную, вспышками оживились воспоминания: на диване они смотрели плохую комедию, но им все равно было весело; вот на полке совместная фотография — Рома держит в руках микрофон. Что-то в голове торкнуло, и вот уже вместо лица Ромы — Ларин. Савченко отчаянно хватается за голову. Пустая квартира душит, сдавливает, утягивает на дно, вместе с этим бесконечно-белым днём, фантомная видимость настоящего, сквозь сковывающую иллюзию. Ты плывёшь, будто в густом, чётком, беспокойном сне и никогда не выплывешь на поверхность. — Рома, а знаешь я… — Савченко упал на колени держась за голову, боясь, что она взорвется от количества мыслей. По спине шла дрожь, что-то скрипело, за окном визг машин, а в голове незнакомые голоса, — схожу с ума… В каком-то необъяснимом прозрении, шепча что-то, Олег поднял голову, оглядывая дом. Все это настолько Ромино, это, как его часть тела. Олег тоже часть Англичанина, но только ампутированная. — Савченко, — знакомый тембр послышался из коридора. Олег оглядывается, всё ещё сидя прямо там, на коленях. Частично освещённый чёрный силуэт критика едва виднеется из коридора. Ларин, наверное, всё слышал. И он всё точно понимает. Дима подошёл к Олегу, подавая руку, как Рома. Ромины движения угадываются сразу. Музыкант не сопротивляется, встаёт на ноги. В его глазах — целлофановая пелена слёз и веет диким страхом, сходным со звериным. — Тише, успокойся, — злой Ларин в миг становится снисходительным, когда надо, — тебе принести воды? Дима хочет прижать к себе Олега, но тот не даётся. — Как ты меня нашёл? — тихий надламывающийся голос с хрипотцой. — Было нетрудно догадаться куда ты пошел. На твоей связке ключей не хватает одного. Внимательный ублюдок. Адрес наверное узнал, зарядив телефон Савченко и, видимо, взломав пароль. Олега всё ещё трясёт, он смотрит на Диму с опаской, не хочет даваться в руки. — Знаешь, Дим, иногда я надеюсь, что вызвав очередное такси, я превращусь в мясо, нашпигованное арматурой и стеклом, — голос Олега едва не срывается, — или, мне кажется, что было бы здорово, сидя в квартире превратится в скелет с обугленной кожей, просто бросив спичку на ковёр и мне нравится эта перспектива… — Ты хочешь быть таким же мёртвым, как Рома? — непривычно тихо спросил Ларин, подойдя немного ближе. В глазах его не было сострадания, лишь жалость к юродивому. — Мы будем равны. Всё будет справедливо, — глазами полными надежды и слепой преданности Олег смотрит на Ларина. — Ищешь справедливости — умрёшь в муках, — буква «р» скоблит по слуху, как наждачка. — Он мне сейчас очень… очень нужен… Я не могу так! Ты знаешь, каково это, переходя улицу думать о том, чтобы тебя переехал грузовик?! — сорвавшимся голосом говорит Олег, прижимаясь к Ларину, хватая его за руки, чтобы ровно стоять, — мне нужен кто-то, чтобы я мог, входя в автобус, не думать, что этот автобус меня переедет…— выпалил Савченко, глотая ртом воздух. — Ты хочешь видеть меня рядом с собой, только потому, что я — живое подобие твоего горячо любимого Ромы, — Ларин грубо отталкивает от себя Олега, стремясь уйти к двери, — тебе нужен «кто-то», но этот кто-то точно не я. Интонация спокойная, но это спокойствие настолько натянутое, устрашающее, процеженное сквозь зубы. — Стой, не уходи! Подожди, Ро…чёрт, Дима! — Олег останавливает Ларина у двери, он видит сменяющееся образы двух человек, то у Ларина чёрный плащ, то Рома появился в зеркале, то смесь их обоих. Савченко хватает Ларина за рукав пальто. Дима на секунду останавливается, отворачивает голову, переводит дыхание, и, затем, резко повернув её говорит ясно и чётко: — Пойми, блять, тебе так будет лучше. Я лишь напоминание тебе о прошлом. Не живи им! Отцепись! А сейчас я уйду, ты успокоишься, сходишь в холодный душ, и забудешь о существовании этой квартиры, понятно? Ларин резко вырывается из рук Олега, спускаясь по лестнице вместо лифта. Пробежав пролёт Олег слышит то ли в голове, то ли это кричал Ларин с лестничной клетки: «Не живи прошлым, Олег, не живи… »