Никогда в кромешной тьме Света не найти тебе. Вновь в глазах безумье вижу… До свиданья!
Song of the Wind【Kei-sama】 — iNSaNiTY
Это был жаркий вторник солнечного августа. Полный штиль, душный запах трав, нотки приближающейся осени, накатывающие на берег волны, что с шумом разбивались о песок и гальку. Они сбежали с пар что бы оказаться у моря. Помахали на прощание серостенному кампусу, ощерившемуся квадратными окнами в стальных оправах рам, и, заливаясь смехом, пошли по улице к недалекому пляжу. Сумки били их по бокам, ее туфли стучали каблуками о нагретый асфальт, его кроссовки загребали песок и пыль, становясь из ярко-оранжевых серыми. Он обнимал ее за талию, пальцами едва сжимая ткань легкого платья лазурного цвета. Она улыбалась. Ярко и счастливо, пока подол ее одеяния нежно касался его обтянутых джинсой колен. Едва ли тени растущих по обе стороны аллеи деревьев касались их. Едва ли их беспокоил далекий шум машин и еще более отдаленные голоса людей. Они существовали только друг для друга, не замечая ничего в целом мире пока находились рядом. Они незаметно для себя пересекли дорогу, прошлись сквозь толпу, нырнули за поворот и спустились с холма. Она восторженно ахнула, когда увидела блестящую в солнечном свете воду. — Ты же была здесь раньше. Так чего удивляешься? — он легко усмехнулся искусанными в кровь губами. Никак не мог оторвать взгляда от округлого личика в обрамлении темных прядей, что отражало все восхищение его маленькой принцессы. — Видела. Но оно никогда еще не было таким изумительным. — она зажмурила глаза и замерла. Вдохнула полной грудью жаркий воздух. И заулыбалась еще сильнее. — Чувствуешь, как пахнет? — Солью и рыбой. Ничего необычного. — он притянул ее к себе и уткнулся носом в густые прядки, вдыхая сладкий аромат ее духов. — Твой запах мне нравится куда больше. — Дурачок! — она расхохоталась и ее звонкий, чистый голосок в тишине пустой улицы стал еще громче. Но она позволяла себя обнимать и даже прижималась бочком еще ближе, подставляя красные щеки для поцелуев. И он воспользовался возможностью. Звонко чмокнул ее в пухлую щеку, заставляя девушку счастливо пискнуть. — Идем, дурочка моя. Море совсем близко. — шептал, и от вкрадчивого, мягкого, нежного, но сильного и хриплого голоса задрожали руки ее. — Да. Да, конечно. — еще секунду позволяла его холодным ладоням сжимать ее маленькую ладошку, а затем стрелой рванула вперед, словно маленькая девочка стремясь к лазурному берегу. И вот она, кромка суши перед бескрайностью моря. Залитый солнцем пляж, раскаленный песок которого плыл маревом перед глазами. Она оставила каблуки в песке, стянула с себя чулки. Голыми стопами стала на зыбкую землю, коротко вскрикнула. Он только вздохнул, наблюдая за тем, как с радостным визгом помчалась она по жаркому песку навстречу накатывающей на берег волне. — Ты идешь? — замерла тенью в воде по голень. Светящее сзади солнце, мрак скрыл загорелое лицо. Только глаза ее — лазурно-голубые — ярко выделились среди тьмы. Марево плыло и плыло перед глазами. От жара тяжело было дышать и свежесть моря казалась глотком времени перед неизбежностью смерти. Она встала прямо. Накатила с шумом еще одна волна. Окатило брызгами подол платья, тонкие ноги ее. Вздрогнула от холода, мотнула головой, но не прекратила улыбаться. И только он шагнул ей на встречу, как растворился во тьме перед его глазами жаркий день и бесконечная синева. Андрэ открыл глаза и взгляд его наткнулся на серую стену, испещренную линиями-трещинами. Тонкие костлявые пальцы мягко сжали уголок тонкого одеяла, волосы защекотали подбородок. Разочарованный вздох сорвался с приоткрытых губ. Кожа мурашками изошла от холода. — Снова играешь со мной, да? — сипящий голос эхом отразился от стен, впившись острыми иглами в замутненное сознание. Ответом ему послужил шорох осыпавшейся с потолка штукатурки и стук ветра в окно. С трудом Андрэ сел на кровати, свесив ноги, самыми кончиками пальцев коснувшись истрескавшейся белой плитки пола. Вуаль спутанных, сальных и потускневших прядок упала на бледное с синевой лицо его. Невидящим взором обвел он пространство стен, едва задержав взгляд на светлом пятне окна напротив сбитой кровати. Никого нет рядом с ним. Похоже, ее улыбающееся лицо и ее звонкий смех — лишь иллюзия больного сознания, накачанного психотропными. Сгорбился весь, ледяными ладонями упираясь в голые колени, но не чувствуя ни холода, ни боли от впившихся в кожу обломанных ногтей. Сглотнул вязкую слюну, шмыгнул носом, пару раз моргнул, едва находя в себе силы поднимать тяжелые веки. Еще раз осматривается, более или менее приходя в себя после навеянного препаратами сна. И снова взгляд его уперся в светлое пятно окна. Зарешеченное, оно едва ли пропускало тусклый свет октябрьского солнца в темницу Андрэ. Трещала под потолком лампа, слышались за дверью топот и голоса, но интереса заслуживало только оно — видение далекого теперь мира вне серых стен и облупившейся штукатурки. Тихий рычащий вздох за спиной. Медленно-медленно, шумно вдыхая пахнущий эфиром воздух, он поворачивает голову. Но взгляд улавливает лишь тусклую тень. А затем звон — ударилось что-то о металлическое изголовье. Улыбка скользнула по искусанным до мяса губам, едва покрывшимся корочкой застывшей крови и гноя. — Весело, правда? — алая капля по мелово-синеватому подбородку. — Ты всегда любила такие игры, я помню. Активнее посыпалась штукатурка, могильный запах коснулся носа. Кровь и земля, гниение и трупный сок. Сладкий запах ушедшего прошлого, от которого затрепетало все в иссохшимся теле. Быстрее заколотилось сердце в груди, накатило холодными волнами ощущение оживания. Оживания не физического, но душевного, такого, что в сраженном психотропными препаратами теле не могло держаться долго. — Ива… — слетело с губ родное имя, обожгло оживающую на доли секунды душу волнением и нетерпением. Холодные пальцы на плечах. Нежно движутся вверх аккуратные ладошки с тонкими, словно паучьи лапки, пальцами. Андрэ дрожит от предвкушения. Все выше и выше, до тех пор, пока не касаются ноготки кадыка. — Андрэ… — нежный голосок ее. Трепещет сердце, дрожат руки, покалывает кожу. Мертвое дыхание, ледяные губы оставляют след на мочке уха. До боли сжимают шею чужие пальцы. Воздух становится роскошью — вмиг выбивает его из легких. Кажется, будто хрустят под покрытыми трупными пятнами ладонями позвонки. Ногти разрывают кожу. Коричневые от грязи, они вонзаются, проникают под эпидермис, пытаются сорвать его лоскутами. Хрип рвется из ее глотки. Андрэ четко представляется ее лицо. Искаженное гневом, в обрамлении спутанных черных волос, украшенное полыхающими злобой глазами и искаженными оскалом губами. Легкие горят от нехватки кислорода, все внутри сжимается, задушенный смех из груди рвется. Содрогается все тело в этом приступе, а холодные ладони сжимают все сильнее и сильнее. Стук. Стук. Стук. Капли густой темно-гнойной крови на простыни. Волочится кишками по одеялу, ерзает коленными чашечками по матрасу. Андрэ знает, Андрэ слышит, Андрэ помнит. Она прижимается щекой к спутанным прядям. — Ненавижу… — хрипит. А иначе не может. Дрожат открытые голосовые связки, белесым виднеется трахея. Андрэ знает. И вот уже тьма снова близко. Вечная, такая ожидаемая, такая необходимая. И только яркое пятно света рвет ее на клочки, раздражая самим фактом своего существования. Чьи-то грубые руки, чьи-то гневные окрики. Хлопок. Щека наливается алым от тяжелой оплевухи. Его вырывают из сладостных объятий смерти и валят на жесткую кровать, головой вдавливая в пошедшую комьями подушку. Кричат и кричат и перед мутным взглядом мелькают размытые уродливые лица демонов. Скуластых, волосатых, с темными провалами глаз и ртов. Андрэ не понимает, что же они говорят. Но рвется, рвется птицей из их хватки, все крича, все зовя ее, такую прекрасную, такую любимую, такую милосердную. Руки привязывают к кровати, рвется кожа под действием трения. Вжимают тяжелыми телами в матрас, вопят прямо на ухо, оглушая, доводя до пика беспокойства сведенное с ума тоской сознание. Проникает под кожу игла. По венам расползается яд. Струится вместе с кровью по сосудам и капиллярам, достигает воспаленного сознания. Захватывает в тиски лживых снов снова, уводя туда, где существовали только они. Обмякает тело, струятся по впалым щекам скупые слезы. Шевелятся губы, шепча неслышно на выдохах одно и то же имя. Стеклянный взгляд в серую стену, испещренную линиями-трещинами. И снова вернуться к миру, в котором ее горячие ладони касались его груди, а нежный голос шептал непристойности пока они стояли по пояс в воде и изнывали от контраста зноя и ледяного холода. Тогда они так и не вернулись на пары. Андрэ смутно помнит продолжение того дня, зато его отлично помнит Кид. Черная сущность туманом ухватила сознание, рыча яростно и требуя гневно. Андрэ вспоминал его грозное лицо с оскаленными в невыносимо громком окрике губами. Он помнил, как тот отстранил его от управления их общим телом. А затем — только мутные обрывки воспоминаний о самом кровавом вечере в его жизни. Они пошли к нему домой только ближе к вечеру. Сбежали от толпы, пришедшей на пляж в поисках единения и, возможно, славного ужина в расположенных на берегу ресторанчиках. Их это не интересовало. Они шли по остывающей мостовой и мило болтали, ласково поглядывая друг на друга. Она не замечала, как тьмой заволокло глаза любимого. Она не слышала, как с рычанием выдыхает он ее имя. Она не знала, что творилось в голове того, кому она доверила душу и тело, всю себя без остатка. Она просто доверчиво шла с ним под ручку, спрашивая, не тяжело ли ему нести еще и ее сумку. Люди не становились для них помехой. Кадрами в ослабшем сознании — вот они пересекают улицу, сталкиваясь с парнями и девушками, с мужчинами и женщинами, но вовсе этого не замечая. Вот они идут мимо подъездов многоэтажных домов в одиночестве, освещенные светом расположенных вдоль дороги фонарей. В окнах горит свет, в небесах сверкают звезды и алеет последними лучами солнца горизонт. Она смеется над его шуткой. Он прижмуривает глаза и облизывается. Легкий теплый ветерок треплет его короткие черные волосы, спутывая их, добавляя к шальному блеску темных глаз растрепанность густых прядей. Совсем немного осталось. Он помнит, что сталось в тот вечер. Только это и помнит, сказать по правде. В подъезде никого не было. Она зябко ежилась от холода в своем платье и дышала через раз от противной вони мочи и сигаретного дыма. Он спешно вел ее на второй этаж, к своей квартире, судорожно извиняясь за жуткую вонь и за плохих соседей. Она смеялась и заверяла, что все нормально. В ее подъезде не лучше. Он стеснялся и торопился. Она все еще не видела, какой животной жадностью вспыхивают в свете тусклых лампочек его глаза. Вот уже и дверь его квартиры. Крепкая, обитая черным войлоком дверь с номером 13. Она смешливо отметила, что это число не счастливое и добавила, а не ведет ли он ее к ведьме на встречу. Он истерично захохотал и сбивчиво заверил, что ничего такого там нет. Просто некогда семейная однокомнатная квартирка. Она только кивнула, принимая это объяснение на свою неумелую шутку. В прихожей его квартиры их встретила тьма и запах пыли. Девушка чихнула, стукнувшись бедром о тумбочку. Он еще раз извинился, сказав, что не часто бывает здесь после смерти родителей. Она замотала головой и понимающе потрепала его по плечу. Успокаивать пыталась, понимая тяжесть трагедии, но не зная ее подробностей. Он с тихим щелчком включил свет. Если бы она была внимательнее. Но взглядом она лишь прошлась по полочкам, с усмешкой отметив странную любовь своего парня к необычным пальто и курткам. Торопливо, они сняли обувь и прошли на кухню. Он заваривал чай, пока она сидела на скрипучем стуле за покосившимся столом и смотрела в грязное окно, за которым в свои права вступала ночь. И ее вовсе не волновали трещины на стенах, отошедшие старые обои, пожелтевшие от времени, затхлый запах и общая неухоженность квартиры. Она лишь смотрела в окно, терпеливо ожидая, пока закипит чайник. Возможно, они перебрасывались редкими фразами. Но более вероятно, что он просто стоял у столешницы с чашками и ждал, пока вода в чайнике нагреется. Пальцы его дрожали, сахар сыпался в ее чашку неаккуратно, дерганными движениями. Это могло бы ее насторожить. Но ее интересовало только окно, в котором размытыми образами отражались желтые пятна глаз противоположных домов. И вот вскипела вода. Он разлил ее по чашкам с педантичной осторожностью, все равно умудрившись немного плеснуть на столешницу. С шипением он поставил перед ней напиток, положил заварку рядом и, схватив тряпку, принялся протирать вздувшуюся от времени поверхность. Она с теплой улыбкой наблюдала за тем, как движутся его руки и как бугрятся под рубашкой мышцы. Она уже представляла, что они могли сделать этим вечером после чая и легкого ужина. И эти фантазии заставили ее густо покраснеть и спрятать довольную улыбку за краем горячей чашки. Он мялся. Но она думала, что он тоже представляет, чем они могут заняться вдвоем в пустой квартире Они сидел друг на против друга и лицо его скрыло от взора ее окно. Она медленно цедила горячий чай, сладко пахнущий фруктами, и слушала, как он тихо шепчет ей одну из своих многочисленных историй. Было тихо и только звук его голоса и его шумное дыхание могли развеять эту звенящую пустоту. Она не смотрела на время. Его же взгляд постоянно цеплялся за висящие на стене чуть правее ее головы часы. Она грела руки о чашку и слушала. Он говорил и отмерял секунды, минуты. Когда она покачнулась и со звоном поставила чашку на стол, расплескав чай по пыльной поверхности, он победоносно оскалился. У нее в глазах все поплыло, в горле встал ком, сознание начало покидать хрупкое тело. Она слышала его хрипящий смех и горькая обида внезапно поселилась в душе. Она попыталась было что-то сказать, но губы словно онемели, а все тело налилось свинцовой тяжестью. Когда ее хрупкое тело отклонилось назад, вот-вот грозясь упасть на пол, он снова потерял связь с миром снов. И снова Андрэ проснулся в кровати, вперив взгляд в испещренную трещинами стену. Первым, что он услышал, было сипящее дыхание его лечащего врача. Он сделал вид, что не слышит его и не чувствует его присутствия. Смотрел только на трещины, в которых поселилась чернота. Интересно, если он будет смотреть во тьму провалов в этой стене, она взглянет на него в ответ? Или тоже отвернется, брезгуя столь жалкой добычей, в которой и жизни-то осталось на год-полтора? — Андрэ Липкис. — гнусавый, противный голос вынудил зажмурится и сжаться на жестких простынях, ощущая тянущую боль в истерзанных, окровавленных запястьях. — Андрэ! — Я… вас слышу. — его голос сорван, дрожит, хрипит. Едва ли его слышно. — Повернитесь ко мне лицом, Андрэ. — но похоже, в этой невыносимой тишине слышны были даже самые ничтожные звуки. Андрэ покорно исполняет приказ мужчины. Раньше он бы никогда не посмел прогнуться под чужую волю, никогда бы не исполнил противный ему приказ. Но то было раньше. А сейчас он — пациент психиатрической клиники имени святого Николаса. И деваться ему некуда. Запертый в четырех стенах, почти мертвый, он не смеет сопротивляться, лишенный даже мечты о светлом будущем. Кид глухо ворчит. Но, к счастью, не сопротивляется желанию хозяина. — Так-то лучше. — Андрэ садиться на кровати, поджимая под себя исцарапанные босые ноги. И смотрит в глаза, что холодно блестят за стеклами очков. Чейн Родриго ненавидел всех своих пациентов. И Андрэ совершенно не хотел, что бы к синяку на щеке прибавилась боль в виске. — Мне передавали, что ты опять пытался покончить с собой. Это правда? — Не я. — выдыхает, отводя взгляд. Проходится взором по серым стенам, отчаянно выискивая темную тень со знакомыми очертаниями. Но ее нет. — Ива. — Сколько раз тебе повторять?! — взрывается, скаля пасть в громком поросячьем визге. Свинья в белом халате морщит рыло и смотрит на него черными глазами бусинками. Свиньи всеядны. Они жрут даже кости. Но Андрэ не боится. Эта свинья труслива и стоит только Киду показать свои клыки, как она с визгом унесется прочь, роняя себе под ноги дерьмо. — Нет никакой Ивы! Поганый мальчишка! Андрэ хватают за волосы, дергают, тянут его голову на себя. Но он не думает о боли. В голове его только возмущение от того, что его назвали мальчишкой. Ему уже двадцать пять. Он уже семь лет как не мальчишка. Давно пора было этой свинье подобное запомнить. — Смотри на меня, маленькая дрянь! — еще одна увесистая оплевуха обжигает кожу. Андрэ не больно. Почти. Даже когда струйка алой крови стремится из-под носа к подбородку. — Еще раз повторюсь, ты пытался самоубиться? — Да, мистер Чейн. — покорно заглядывает свинье в глаза, представая в ее глазах маленькой зверушкой, которую можно затоптать копытцами и искусать вонючей пастью. Но ведь это нет так. И они оба это знают. — Ты не заслужил смерти, дрянь. — ухмыляется. В голосе его слышится превосходство, а в глазах — горделивая ненависть. Он считает себя лучше Андрэ. Возможно, так и есть. — Пусть память о всех тридцати двух твоих жертвах медленно убьет тебя. Быстрая смерть не позволит тебе прочувствовать все страдания твоих жертв, Алфавитник. — Они… виноваты тоже. — перед глазами встает лицо свиньи. С золотыми, как лучики солнца, волосами, с напомаженным рылом. Свиньи по имени Бранда. Его матери, что так ненавидела его. Чешется старый шрам на ладони. Ее дар. — Виноваты?! Что же тебе сделали ни в чем неповинные студентки? — вопрошает так, будто бы не знает. Андрэ не отвечает ему. Ему никогда не понять этих порывов. Он начал с отца — Артура — прошел по всему алфавиту и двинулся на второй круг. Но дошел только до F. А затем его череду правосудия остановили демоны в полицейской форме. Ива была тогда рядом — потешалась над тем, как черти вдавливают его головой в пол и вопят что-то о том, что подозреваемый задержан. А он ведь просто хотел быть лучше. Хотел помочь возвыситься тем, кто при жизни не мог быть никем иным, как мерзкой грязной свиньей, копошащейся в своих отходах. Он начал с близких — ими же и закончил. Он привязывался к людям, он любил их всей душой — и когда кто-то из них обретал счастье на небесах душа его радовалась и рыдала одновременно. Он дарим им возвышение, но себе приносил только боль. Он разбивал себе сердце раз за разом, но когда видел их разукрашенные смертью тела, которые покинула попавшая в лучший мир душа, он не мог сдержать слез радости. Кид, его дорогой Кид, помогал ему в этом. Без него Андрэ бы не справился. Кид марал свои руки. Андрэ — радовался спасению родных ему душ. Они были неразлучны. Всегда, с самого рождения младшего Липкиса. — Ты слушаешь меня?! — еще одна оплевуха. Снова боль и снова все равно. Андрэ смотрит на это лицо и разевает рот. Меняются черты, преображаются детали. Чудовищные метаморфозы, разрывающаяся кожа срастается снова, ломаются и исправляются кости, меняются линии мышечной ткани. И вот уже Ива смотрит на него своими большими черными глазами, хлопая длинными ресницами. Улыбается, но кровь черным потоком стекает по ее бледному подбородку. — Ты думаешь, что уже заслужил покоя в могиле? Осознал все? — холодные пальцы касаются щек, лбом прижимается ко лбу. — Думаешь, что мы простили тебя? Снова разрывы, снова перемены. Гнойно-алым по коже, словно в уродливую маску превращается лицо. Делится на два образа одна единица — Кид и Ива. Одна скалит желто-черные зубы, другой — показывает клыки и смотрит жадно, протягивая костистую лапу к груди. — Так вот, Андрэ… — голос Ивы набирает силу. Кид тихо поддакивает ей, хохоча через слово. Андрэ трясет от этого сочетания двух голосов, от которых внутри все сжимается. — Мы не простили! Кричит до звона в ушах. Не только Ива — в какофонии звуков Андрэ может различить голоса матери и отца, сестры, лучшей подруги, племянницы. Всех, кому он подарил покой и кому позволил стать выше земной грязи. Не простили? Да как они смеют! Ради них он и Кид пожертвовали шансом попасть в лучшее место, а они вот так им платят?! Это нечестно! Андрэ дрожит, наблюдая, как жмурит золотистые глаза Кид, когтями упираясь ему в грудь. — Не простили! Не простили! — все хором, вопят и вопят, не прекращая разрывают барабанные перепонки слиянием голосов. Кид рычит вместе с ними и Андрэ разевает рот в немом крике, когда по знакомому лицу начинает струится темная кровь. Когти вонзаются в грудь, разрывают кожу. Кид истекает кровью, лопается его правый глаз, растекаются синим трупные пятна. Черным на его руках остается след от колеса. Вывернутые ноги едва его держат, но он не дрожит, вонзая острые черные от грязи когти в грудь Андрэ. Достигает сердца ими, касается в желание вырвать орган из тела. Андрэ задыхается, плачет, но не кричит. И он его предал? Даже Кид его предал? Они ведь всегда были вместе! Они все делали вместе! Только умрут в разные дни. Но ведь это не считается, да? Андрэ ведь был согласен умереть в тот день вместе с ним! Готов был тоже упасть под колеса машины! Почему Кид так отплатил ему? Было ли это последним разломом, что грозил уничтожит всю оставшуюся человечность, что еще жила в этом худом, уставшем от всего теле? Пожалуй, что да. Сон снова прервался. На этот раз — окончательно. Андрэ проснулся, снова смотря в стену. Слезы текли из его глаз, душа была разорвана в клочья острыми словами и длинными когтями. Кид тенью увивался вокруг последнего остова здравомыслия. Разрушенный до основания, Андрэ позволил ему делать что угодно. Когда доктор Чейн вошел в палату пациента номер 1313, он попал в ловушку. Блеснули в темноте прищуренные глаза, раздвинулись губы, обнажая желтоватые зубы. Клокочущее рычание вырвалось из горла. Доктор вздрогнул, посильнее пальцами вцепляясь в папку. — Андрэ, не смей со мной шутит! — кричит, срываясь на визг. Зря, очень зря он провоцирует дикого зверя на атаку. Кид одним прыжком приближается к испуганному мужчине. Хватает его за горло и валит с грохотом на пол. Со звоном падают на пол очки. Андрэ закрывает уши, пытаясь не слышать этого. Но перед глазами — ужасная сцена. Пока Кид разбирается с последней преградой, Андрэ может насладится всем великолепием собственного безумия. Она привязана к батарее в комнате с идеальной звукоизоляцией. Лежит там, где плакал от боли Андрэ, чувствуя, как вновь и вновь на живот и бока с силой обрушиваются удары массивных отцовских стоп. Никто не услышит ее криков. Как не слышал его, как не слышал их. Широко распахнуты глаза, вопрошает в панике. Плачет, просит все объяснить, пытается пошутить. Кид нависает над ней, пальцами крепко вцепляясь в подбородок девушки. Он умоляет того, кого звал раньше братом, не делать этого. Просит забрать свою жизнь, свой дух — лишь бы он не тронул Иву. Но главному герою трагедии все равно. Он смотрит в наполненные страхом глаза и жажда крови уже обуяла его сознание. Кид знает все, о чем думает, о чем мечтает тот, кого когда-то он защищал от всего мира. И делает именно то, чего тот и желает, рыдая навзрыд и моля пощадить. Кид истерично хохочет, вжимая доктора в пол и кусая его руки каждый раз, когда тот пытается отбиться. Ему смешно, ему чертовски весело сражаться с этим слабым человеком, в полуслепых глазах которого страх становится выше презрения и ненависти. Сладкий страх смерти, обусловленный невероятным желанием жить. Киду нравится разрушать надежды и мечтания, он получает невероятное наслаждение от отчаяния, плещущееся в глазах человека за долю секунды до смерти. Он тоже сошел с ума. Тоже потерял себя в черной бездне чужого сознания, к которому оказался привязан смертью. Он помнит, как кричала Ива, когда Кид вспарывал ей ладонь. Он помнил, как она молила о пощаде. Но Кид не останавливался. Одна ладонь, вторая. Крови много, алым покрыт пол. Вспороть кожу на коленях, обнажив коленные чашечки. Нависнуть над ней, оскалившись и едва сдерживая смех. — Пожалуйста… Отпусти меня! — плачет, хрипя из последних сил. Столько надежды в ее глазах. Столько невыносимой любви и страха. — Скажи, что любишь меня. — Кид — нет, он сам — ее не слышит, сжимает окровавленными ладонями щеки. — Скажи, что любишь! И если не солжешь, я пощажу тебя. — Я… — всхлипывает, хныча от невыносимой боли. Смотрит на приставленный к горлу клинок. Шумно сглатывает и решается. Знает, что ее лжи никто не поверит. — Я люблю тебя, Андрэ… — Неправильный ответ! — смеется так, что все тело сотрясает дрожь. Когти вспарывают кожу доктора Чейна. Нож погружается в шею, вспарывая ее от подбородка до ключиц. Выцарапать глаза. Обнажить связки. Искупаться в крови. Испить алого с привкусом металла. Вгрызться в горло, прерывая мучения. Вспороть живот и погрузить руки в месиво из органов, пальцами перебирая кишки, нежно касаясь печени, вырывая желудок. Наблюдать за торжеством смерти — жестокой, кровавой, беспощадной. Безумной, но такой красивой. Выдохнуть удовлетворенно, облизывая красные от крови губы. Андрэ больше не зажимает уши. Пусто в груди. Смотрит на черное полотно собственной памяти. Теперь он все вспомнил. Кид никогда не был виноват. Он — вот кто причина всей произошедшей трагедии, последний акт которой вот-вот подойдет к концу. — Что же я натворил? — Андрэ чувствует себя пустым и бесполезным. Мертвым душой, уже готовым погрузиться в землю. Какой теперь смысл в жизни, если все, во что ты верил, рушится в единый момент времени от одного жалкого воспоминания об одной из множества смертей, что остались на его счету? — Теперь понял? — голоса Ивы и Кида. Два изуродованных тела. Одна — специально. Другой — случайно. — В этом никогда не было смысла. Ты просто желал. Оправдывал чем-то, но ведь, скажи, на самом деле, чего ты хотел? — Спасти… Подарить счастье… — маленький ребенок плачет, обняв колени. Прячется под батареей, зажимая уши, не желая слышать пьяных криков и шума драки. Совсем один. Никем не любимый, никому более не нужный. — Лжец. — улыбаются, нависая над плачущим ребенком. — Мы — духи твоего прошлого. Мы те, кто никогда тебя не покинут. Мы знаем о тебе все. Нам не получится соврать так, как ты врешь самому себе. А теперь скажи… Любил ли ты нас или только себя? — Я не лгу! Не лгу! — их холодные пальцы касаются плеч. Другой рукой оба поднимают голову, заставляя заглянуть им в глаза. — Я люблю вас! Люблю! Я не хотел! — Неправильный ответ! — крик, разделенный на двоих. Пальцы духов сжимают шею. Терзают ее ногтями. Окропляется их кровью стремительно наливающееся синевой лицо. Плачет, в последние секунды осознавая бессмысленность своего существования и тяжесть взятой на себя задачи. Закатывает глаза под смех самых близких. Проваливается во тьму, наконец понимая, что он не стоит ничего. Зато он все же заслужил смерть. Когда даже Кид осознал, что не должен подчинятся подавленной воле того, кто самого себя не мог понять — тогда он наконец заслужил смерть. Последняя улыбка играет на бледных губах. Он закрывает глаза, как кажется, навсегда. А затем открывает их снова в месте, подобном аду, с руками, обмотанными цепью, к концам которой были крепко привязаны две бесплотные черные тени. Мстительные духи, готовые разорвать его на кусочки за все, что им пришлось пережить. Для Андрэ и подобным ему не будет конца бесконечным страданиям.