***
Небо покрыли грозовые тучи, заволокли его и нависли над городом; в ньюсруме включили свет. Знакомое ощущение уюта, да? Сидишь в кресле, смотришь в окно, чувствуя себя в безопасности. Примерно пять минут между двумя выездами я наслаждался этим пейзажем, размышляя о том, что вторую неделю ходил на работу в один из тех небоскрёбов, о которых постоянно мечтал. Каждый день вспоминал о родителях в Ханнибале, но не более пары минут. Вечером писал им электронные письма, вкратце обрисовывая жизнь. Как и многие дети, упоминал только то, о чём родителям было бы приятно услышать: нашёл работу, начальство хвалит, город нравится, обрёл новых друзей. Утром получал короткий ответ, что то-то типа «ады, Энди». Даже без буквы «р». Ни мама, ни папа не научились нормально пользоваться компьютером, потому что не хотели. Наверняка на письма отвечала Клер, из-за чего становилось ещё сложнее подбирать слова. Я уехал из Миссури с ужасным чувством вины, как будто разбил антикварную вазу или зашиб домашнего питомца тёти. С последней я несколько дней планировал разговор, хотел извиниться, но каждый раз меня останавливала совесть. Извиняться, решись я на это, пришлось бы за родителей. Было ли у меня на это моральное право? Они за десять лет не нашли возможность переселиться, ведь было удобно жить вместе с Клер, не просить за это прощения…***
Вечером я сел писать прощальное слово для Криса. Это идея Нила — точнее, распоряжение Нила, ещё точнее — ультиматум Нила. Он поймал меня на выходе из ньюсрума и потащил в операторскую. Встал напротив двери, скрестил руки на груди и тоном, не терпящим возражений, спросил, собирался ли я выступить на похоронах Кристофера. Я стушевался и выдавил: «Ну, если надо, то я, конечно, готов». Оказалось, у Криса в Нью-Йорке никого не было, его семья — потому-то мы и не дозвонились ни его матери, ни сестре — путешествовала по Европе. «Я знал Кристофера всего несколько дней. Таких людей, светлых и добрых, очень сложно забыть, даже если вы виделись один раз. Я работал с Крисом, смеялся с ним, пусть совсем немного времени. Он был открытым, готовым помочь другим человеком. Не приходится сомневаться, что он относился так к близким и друзьям. Такие люди приходят, чтобы делать нашу жизнь легче, поэтому когда они уходят с этим сложно смириться. Я всегда буду помнить Кристофера». Надеюсь, мне не придётся выступать.***
Прощание с Крисом должно было состояться в Римско-католической церкви Святых Невинных на Манхэттене. Я ехал туда с коллегами — операторами и журналистами — в такси. Наверное, прозвучит гадко, но никто из нас не мог посвятить похоронам больше часа времени. Съёмки на Седьмом канале планировались приблизительно на две недели вперёд, и если кто-то заболевал, его подменяли. Но выходной для всей редакции — технически невозможен. Майкл попытался сказать об этом корректно, а потом Нил — ни с того, ни с чего — разозлился и заявил: «Даже его семья на похороны не приехала. Это я к тому, что нас нельзя обвинить: «расслабились и отлыниваете». С тех пор никто старался без дела о похоронах не заговаривать. В 9:40 мы выгрузились перед церковью. Сначала она показалась мне деревянной, но, рассмотрев здание поближе, я понял, что церковь построена из кирпича. Статным пришельцем из прошлого она возвышалась над двумя современными зеркальными бизнес-центрами. Не скажу, что отличался силой веры в Бога: как и большинство, молился, только когда было плохо. Но даже я, недокатолик, почувствовал рядом с храмом неожиданный трепет. — Я думала, у них наглости не хватит прийти. Элис указала на группу журналистов, стоящих в тени церкви. Мои спутники тут же подхватили тему, не особо заботясь, чтобы их не услышали. Когда я работал в детективном агентстве, постоянно сталкивался с этим: с отторжением. За спиной слышались разговоры о морали: «Зачем такому молодому парню во всё это лезть?» — спрашивали женщины друг у друга, и никому не приходило в голову, что в этом заключалась моя работа. Я зарабатывал деньги, ау! Ни одна не предполагала, что мне тоже не нравилось писать о преступлениях; люди, как и обычно, демонстрировали узколобость. Даже мои коллеги предпочитали не вспоминать, что часто ездили на другие громкие дела вместе со знакомыми репортёрами и чихать хотели на мораль. — Я надеюсь, их хотя бы в церковь не пустят. — Стервятники, — прошипела Элис, и тут её голос приобрёл медовые нотки; она, схватив меня под руку, поставила перед фактом: — Пойдём внутрь, тут так душно, сейчас упаду. Я успел оглянуться, но Кима на улице не было. В Нью-Йорке сегодня и вправду было жарко: облака заставляли город задыхаться в собственных парах. В воздухе висела дымка: не то туман, не то смог. Я глубоко вздохнул, оказавшись в огромном зале. Высокий потолок поддерживали мраморные колонны: они делили помещение на две половины с обитыми искусственной кожей сиденьями, свечами и рисунками. И не сразу поймал себя на том, что вертел головой как ребёнок, рассматривая ангелов, музыкальные инструменты, сцены из Библии и лики Бога, просто божественную красоту. — Очень мило и уютно здесь, да? Чтобы отвязаться от Элис, пришлось сделать вид, что я закашлялся. Она удостоверилась, что со мной всё хорошо, и ушла искать новую жертву. А тем временем люди продолжали прибывать — пожилые женщины, ухоженные мужчины с жёнами — траурно одетые прихожане, которые, наверное, ходили на каждые похороны. Я попытался найти для себя идеальное место, не слишком близко к церковной кафедре и недалеко от прохода, чтобы сразу же свалить, когда практически налетел на Кима. Он выглядел так, словно всю ночь не спал: глаза красные, бледный, волосы в разные стороны. Но поскольку Ким принадлежал к тому странному типу людей, которых лёгкая неряшливость даже красила, в таком виде он выглядел лучше большинства присутствующих на похоронах гостей. К тому же я был необъективен. — Как ты? Я сжал его в коротких объятиях, которыми тут обменивались все. — Как обычно, Энди. Фото неудачное. Он кивнул в сторону фотографии Криса, которая стояла рядом со стойкой. Крис на снимке смотрел вдаль с задумчивым выражением, которого я на его лице не помнил. — А кто фотографию выбрал? — Девушки. Они всё это организовали. Мы с Кимом разошлись в разные стороны, не сказав друг другу больше ни слова. Его позвали знакомые, а мне пришлось усесться на место, которое я заприметил раньше. Опасения Нила по поводу малочисленности присутствующих на похоронах не оправдались: люди продолжали прибывать в церковь. По обрывкам подслушанных разговоров я понял, что многие из них планировали сказать прощальное слово. Очередная смерть от руки или, точнее, яда Химика, привлекла взбудораженную общественность. И они повалили — сочувствующие, жаждущие справедливости и отмщения. Первым поднялся парень, назвавшийся другом Криса. Хорошо одетый и причёсанный, в дорогом пиджаке. Он говорил, что знал Криса шесть лет и прошёл с ним трудные времена; утверждал, что Кристофер помог ему преодолеть наркозависимость, и зал разразился охами и вздохами. — Крис был настоящим лучом солнца для друзей. — Слова принадлежали пожилой даме, которая выступала следующей. Она была соседкой Кристофера и явно сильно преувеличивала свою с ним связь. — Нам будет безумно его не хватать. Всегда. Пусть земля ему будет пухом. Поток хороших, однообразных, клишированных слов лился и лился. Я невольно проникся мнением, что Кристофер был редкостным альтруистом. В конце концов, история имелась и у меня: можно подняться и поведать, как Крис спас меня от гнева начальства в первый рабочий день, позволив снимать сюжет с помощью фонарика телефона вместо накамерного света. Наконец дошла очередь до Кима, и я задержал дыхание. В это время звуки улицы, которые и раньше пробивались в церковь, стали громче. Клаксоны, детские голоса и смех. Это было так же неуместно, как смех на похоронах; собственно, это и был смех на похоронах. Позже я пришёл к выводу, что именно это вывело Кима из себя, но в тот момент не ожидал, что его речь станет главным событием на мероприятии. — Знаете, я… — Ким вздохнул, опустил взгляд. — Я подготовил длинный монолог, в котором рассказывалось о том, как Кристофер пришёл на канал, стал частью семьи и так да-а-алее, — протянул он. — Были хорошие дни, были дни сложные. Но мы приняли его, приняли его девушку, которой, к сожалению, также нет в живых. А потом подумал: кому я буду все это рассказывать, ей-богу? Вы не знали его, вот в чём проблема. Я мог бы поделиться многими хорошими вещами, но большинство из вас здесь только потому, что его убил Химик. Крис не заслуживал того, чтобы о нём вспоминали только потому, что какому-то сумасшедшему вздумалось убить его. Какими идиотами нужно быть, чтобы приходить сюда просто так, чтобы быть причастными? Чтобы показать, какие вы хорошие? Нам это не нужно! Вы привыкли ходить и причитать «о боже, какой хороший умер мальчик!». Я искренне желаю, чтобы вы поняли, что на самом деле означает смерть, прежде чем приходить сюда и швырять нам, его друзьям, в лицо своё псевдосочувствие. В зале настала тишина. Кто-то громко втянул воздух через нос. — Вы мелкие людишки, вампиры, питающиеся чужим горем, строите из себя благодетелей, а в чем ваша помощь? Пришли проводить Криса в последний путь? Так его тут нет! Его тело находится в морге ФБР, над ним колдует какой-нибудь патологоанатом. Зачем вы здесь? Сходите лучше на фитнес, поиграйте в теннис, побудьте с близкими. Это у нас больше нет возможности быть с Крисом, а в вашей жизнь ничего не поменялось. Ну так проваливайте! Ким побледнел: я испугался, что он сейчас упадёт в обморок. А тем временем детские выкрики становились всё чётче. Люди в церкви загалдели, и парень, сидевший рядом, прикрыл лицо руками. Он прошептал что-то о неуважении. — У этого парня совсем нет совести, — повторил незнакомец, указывая на Кима. — Но ведь он прав. Мы переглянулись. — Ладно, тогда уйду я. — Ким сошёл вниз и направился к выходу. Это было тупо, но я завидовал Крису; завидовал, что за свою недолгую жизнь он нашёл человека, способного отстоять его честь на похоронах. Когда я думал о своих похоронах, мне представлялись мать и отец со скорбными лицами, одноклассники и однокурсники, которые вспоминали мои юношеские годы. Не потому, что их пробрала ностальгия, а потому, что они понятия не имели, что в моей жизни происходило после. Я так и не понял, как надо жить, чтобы людям было что сказать на похоронах. Массивная дверь со стуком захлопнулась. После того как Ким ушёл, Элис встала на его место. Я почти видел, как она сдерживала привычную вежливую улыбочку телеведущей. «Дорогие друзья, у нас технические проблемы, мы вернёмся позже, оставайтесь с нами». Мне стало тошно, и я направился вслед за Кимом. Он сидел на бордюре, курил сигарету. Напротив церкви выступал бродячий цирк — вот откуда слышалась детская речь и дребезжание. Клоуны жонглировали пустыми бутылками, которые им давали дети. У них даже реквизита не было, только колонки и магнитофон в кузове фургончика. Я присел рядом с Кимом. — Энди, я хотел бы сейчас побыть один. Кто тут король бестактности? — Извини. Могу уйти, но возвращаться в церковь не хочу. — Почему это? — Ким посмотрел мне в глаза. Интересно, что он хотел в них увидеть? Что я горевал по Крису так же, как и он? Или убедиться в том, что мне плевать? — Рядом обнаружился журналист. Он попытался раскрутить меня на интервью, — соврал я. Ким кивнул; я ожидал другой реакции. — Мог бы сломать ему нос и слушать дальше. — Мне показалось, что одного шоу уже достаточно. Ким горько рассмеялся, и я на пробу улыбнулся в ответ. Ровно настолько, чтобы убрать между нами холодок, но не показаться бесчувственным. Какое-то время мы сидели молча, наблюдая за клоунами и акробатами. Они выглядели слишком весёлыми, открытыми и жизнерадостными. Я думал, Ким курил, пока цирк не закончил своё представление. — Как твоё расследование? — Когда выдастся свободный день, хочу побеседовать с родственниками девчонки, я тебе уже говорил. С той, которая была у стоматолога, — сказал Ким, будто его не беспокоила резкая смена темы. — Мне, к слову, понадобится оператор, поэтому, если ты будешь так любезен… — Я к твоим услугам. Даже без камеры. — Спасибо. Надеюсь, она расскажет что-нибудь об этом докторе. — Пятьдесят на пятьдесят. — М-м-м? — Ну, — я пожал плечами. На улице становилось холодно; пиджак, купленный перед приёмом в отеле, не удерживал тепло, а куртку Киму я отдал вчера, — вероятность, что он убийца и что он простой добрый доктор, составляет пятьдесят процентов. Полагаю, всегда. — Любопытно. — Да? — Я соскучился по его заинтересованному тону; стоило огромных усилий не начать улыбаться. Ещё больше мне хотелось признаться, что Ким был первым в моей двадцатичетырёхлетней жизни человеком, способным слушать. — Я уже второй раз слышу от тебя о пятидесяти процентах. Помнишь, когда мы были в казино? Это какая-то теория? — Квантовая физика. Правило применяется обычно для микромира, атомов и частиц, из которых они состоят. Но некоторые подхватили и стали применять в масштабах целой вселенной. Эксперимент про Шрёдингеровского кота наглядно демонстрирует такую вероятность. Кот и жив, и мёртв одновременно, пока мы не узнаем точно. Правда, Шрёдингер придумал этот эксперимент, чтобы доказать несостоятельность квантовой механики. — О боже. — Ким прикрыл рот ладонью, сделав вид, что восхищён. — Ядерная физика, квантовая физика… Подозреваю, перечень не полный. Почему ты стал оператором? — Ещё астрофизика… Ким взял меня за локоть, потянул, без слов предлагая пройтись. — Физика — это просто хобби, — сказал я, пока Ким засматривался на лотки с замороженными дынями. — Не люблю математику — это раз, два — в Миссури нет перспектив. Есть ещё «три» — родители, которые хотели, чтобы я получил какую-то практическую специальность. В детстве я мечтал стать художником, и их буквально мучили кошмары по ночам. — Ты поэтому не стал художником? — Нет, в четырнадцать у меня появился фотоаппарат. — Это даже забавно, — задумчиво произнёс Ким. — Мои родители всё не оставляли попыток сделать из меня творческую личность, водили на выставки, знакомили с молодёжью, купили дом в Сохо, потом пытались свести с литераторами. Проблема в том, что большинство из них живут в информационном вакууме. Наши разговоры обычно заканчивались после пары фраз, когда я выяснял, что молодая особь не знает об инфляции, госдолге, рецессии или хеджировании. — Справедливости ради, я тоже не знаю, что такое хеджирование. — Но ты хочешь узнать, в этом и разница. Мы прошли ещё четыре квартала, лавируя между спешащими людьми. Я старался ни в кого не врезаться и одновременно поглядывать на Кима. Он снова стал задумчивым и тихим. Во мне проснулось неудержимое желание тут же его отвлечь, развеселить, заставить смеяться. Какой ужас: я ревновал его к мёртвому человеку. Словно ребёнок, не отпускающий мамину юбку, заводил разговор то о погоде, то о нью-йоркской еде, то об акциях протеста в Вашингтоне. Ким отвечал, но так, что поддержать его реплики мне было нечем. — Можно вопрос? Очередную попытку я предпринял, когда мы добрались до центра Пятой авеню. Подошли к краю тротуара, где уже собралось много желающих поймать такси: Ким нагулялся — сейчас мы поедем в офис. Впереди маячила одна из нью-йоркских пробок, внезапная, как приступ аллергии. — Задавай. — Ты никому не сказал о своём расследовании. Только мне. — Мы остановились между двумя автомобилями, где не толкались локтями и Ким взмахнул рукой, подзывая такси. — Почему? — Я бы и тебе не сказал, но ты заметил ноутбук. А я правда не хотел, чтобы ты, ещё чего, начал подозревать меня в убийстве. К тому же кому-то надо было взломать пароль. Ким снисходительно улыбнулся. А ведь я в самом деле успел понадеяться, что он увидел во мне что-то особенное, поэтому и выбрал в напарники-тире-друзья. — В общем, я оказался в нужном месте в нужное время? — А разве не это твоя квантовая физика называет судьбой? Ким придержал для меня дверь такси.***
В течение пары часов вся делегация вернулась с похорон. Наверняка ребята договорились не упоминать об инциденте, тем более едва ли Ким станет извиняться. Когда я вошёл в ньюсрум, Элис резко замолчала на половине предложения. Она поняла, что я это заметил, и с секундной заминкой сказала, мол, что ФБР ничего не делало, и расследование стояло. — А что они должны делать? — На автомате ответил я. — Искать убийцу, Энди! Я уселся за компьютер, от скуки зашёл в профиль на «фейсбук». В помещении находился почти весь штат, но никто не работал. Я запоздало понял, что они обсуждали нечто более конфиденциальное, чем паршивую работу ФБР, причём без Кима и Стенли. — Как можно убить человека на расстоянии? Услышав голос Элис, я застыл. Эти ребята что, тоже затеяли собственное расследование? Хорош канал, ничего не скажешь. Если им не сидится на месте, надо сказать Киму. — Способов много. — Эми поднялась и подошла к окну. — А почему никто не предполагает, что маньяк использует магию? — Кто-то засвистел, но девушка продолжила: — Это ваши проблемы, что вы не верите, есть доказанные случаи. Те же куклы Вуду и чёрная магия в целом. Ник громко рассмеялся. Я и раньше замечал, что между ними пробежала кошка. Значит, я не один, кто не наладил отношения с этой девушкой. Она, кстати, открыто заявляла, что феминистка и лесбиянка. Сначала я подумал, что было бы клёво подружиться с кем-то из ЛГБТ-сообщества. Но, наверное, переборщил с дружелюбием, ибо теперь Эми поглядывала на меня с подозрением. А Ник был типичным альфа-самцом, от которого разило тестостероном и самоуверенностью: постоянно дразнил девушку, заявляя, что ей в жизни не встречался хороший член, поэтому она и стала лесби. Слыша это, я закатывал глаза вместе с Эми. — Один вопрос, — самодовольно произнёс Ник. — Яд тогда зачем? Нет, серьёзно, если есть возможность при помощи куколки угробить человека, зачем весь этот кипиш? — Да господи, не будь таким твердолобым! Химик может использовать записки для отвода глаз! В конце концов, о яде упоминали только сами жертвы, а он преступник. — А может, яд всё-таки был, только генномодифицированный? — Наш химик превращается ещё и в генетика? — Ник не оставлял скептического тона. — Или в гипнотизёра. — Ой, хватит уже фантазировать. — Одно время эта теория была очень популярной, — пожала плечами Элис. Мне нравилась её манера стоять на своём до последнего, даже если кто-то только что высмеял такую позицию вслух. — Гипноз существует, мы все это знаем. Известно, как он работает. Химик мог заставить жертв взять яд, забыть о встрече с ним, уехать из города или запереться в комнате. У меня по спине побежали мурашки. Кто-то предложил кофе, я кивнул на автомате и с удивлением обнаружил спустя какое-то время стаканчик горячего шоколада перед собой. Элис похлопала меня по плечу, сказала: «Кофе ты не пьёшь» — и осталась рядом. Её общество мне понемногу надоедало: оно должно быть дозированным. Но поскольку Элис считалась важным членом команды, я её никогда не отшивал. — А ты что думаешь обо всём этом, Энди? — Думаю, что это ужасно. — Я попытался спрятать фальшивый тон в шоколаде. — А вы пытаетесь расследовать дело Кристофера сами? Ну, то есть вместе с полицией? — Да нет, мы просто обсуждали их беспомощность: ни полиция, ни ФБР не могут найти убийцу. — Она поставила стаканчик на стол, и я увидел, что в нём тоже шоколад. — Разве обычные журналисты способны выполнять их работу? Не думаю. — Вот именно. — Как считаешь, это магия, гипноз или наука? Элис склонилась надо мной, как будто мы сидели в допросной в полиции. — Наука. Мне кажется, он травит ядом, то есть, это не бутафория. Скорее всего, Химик… — я не сразу подобрал слово, — устанавливает пузырёк с ядом так, чтобы он подействовал не сразу. Я уже не первый раз шёл по этой тропе, и всё не додумывал мысль до конца. Мой мозг не желал собирать в кучу паззлы со словами «яд», «три дня» и «отсрочка». — Например? — Ну, если яд действует не через кожу, а, например, органы пищеварения, то… — То что? Кладёт его в рот и велит открыть через три дня? Я застыл, не донеся стаканчик до рта. — Что ты сказала? — Энди, ты меня пугаешь. Я сказала, что идея не выдерживает критики. Я вскочил на ноги, обнял ошарашенную Элис и побежал в кабинет для начитки. Положить в рот яд можно и более изощрённым способом, и — внимание! — для этого понадобятся стоматологические навыки. В телепрограмме, которую я смотрел ещё в Миссури, рассказывали об убийце, действовавшем так. Прежде чем поставить временную пломбу, он запихивал в рот кусочек ватки, пропитанной ядом. Спустя три дня, когда пломба выпадала, яд оказывался в пищеводе. Правоохранители не сразу смекнули, что искать убийцу нужно не среди тех, кто был с жертвой в момент убийства или за час до этого. Конечно, способ имел ряд недостатков: не все приходили к стоматологу делать пломбу, и полиция в конце концов вышла на след. Но неужели догадка вместе со странным, связанным с двумя жертвами стоматологом не заслуживала внимания? Я прислонился к двери и услышал, что Ким не начитывал текст. — У меня новости! Он жестом велел войти, пока сам разговаривал с кем-то по громкой связи. Я прижал ладонь к губам, показывая, что не буду болтать, и уселся на стол. Он, помимо стула, на котором сидел Ким, и радиоаппаратуры, был единственным элементом мебели. Киму пришлось убрать локоть, но потом он, словно передумав, положил руку мне на бедро. Ох, мамочки. — Дорогуша, предлагаю тебе приехать к нам на пару дней, оставь дела, — говорила женщина, — в конце концов, ты в этой редакции не начальник и не заместитель. — Ма-а-ам, не могу понять: ты намекаешь на то, что я ни черта не добился? — Я намекаю на то, что тебе нужна передышка. — Тесла без меня не сможет, — задумчиво произнёс Ким, изучая структуру ткани моих штанов. — Господи, это всего лишь кот. — Он — мой кот, — вздохнул Ким, скорчив мне гримасу. — Иногда мне кажется, что ты завёл Тесла, чтобы иметь отмазку. — Разумеется, так и есть. Мама Кима ещё немного возмущалась, велев позвонить ей вечером. Он сбросил вызов, повернулся. Мне не сразу удалось вспомнить, зачем я летел к нему на всех парах — так был выбит из колеи внезапным разговором, свидетелем которого стал, и его рукой. Сегодня утром Ким упомянул о своих родителях вскользь, но мне это показалась чем-то вроде откровения. — Так что ты хотел? Или соскучился? — Соскучился.***
Конечно, я рассказал Киму всё, что выяснил и успел предположить по поводу дантиста. Едва услышав слова Элис и додумавшись до возможного способа убийства, я принял решение, что поделюсь информацией с Кимом, иначе он сам до этого докопается однажды. Наш разговор довольно быстро потерял весь тот романтический антураж, которым была наполнена атмосфера изначально. Сложно флиртовать, обсуждая убийство. К тому же спустя десять минут постучала новая журналистка и попросила Кима пойти посмотреть готовый сюжет в монтажной. Мол, он такой профессионал, о-ла-ла. Когда я остался один, меня согревала похвала. «Ты умный парень!» — вот, что Ким сказал, когда я поделился соображениями, и сверкнул широкой улыбкой, дав мне полюбоваться на его резцы. Что я могу поделать, если у него действительно классные зубы? Едва он приоткрывал рот, взгляд тянулся туда. Ким наверняка думал, что я пялюсь на его губы и хочу их поцеловать. Но я рассматривал его зубы и хотел его поцеловать. Мы продолжили беседовать, когда он вернулся в комнату для начитки. — Стоматологу вполне под силам провернуть фокус с тремя днями? — Он мог догадаться или… — Я хмыкнул, восхитившись, что сразу не догадался. — Или банально посмотреть ту же программу про маньяка по телевизору, что и я. — Чёрт, шеф как будто специально кидает на меня столько дел, вырваться не получается… — А что насчёт слежки? — Она уже идёт, — не поднимая головы от микшера, сказал Ким.***
Остальную часть дня я торчал в конгрессе. Раньше, до работы на Седьмом, мне казалось, что на слушания посылали самых продвинутых и крутых журналистов. Потом открылась страшная тайна: никто не любил снимать конгрессменов — это скучно, затянуто и малопродуктивно. Седьмой отправлял делегацию на каждое открытое заседание: Ким сознался, что только в пятидесяти процентах случаев отснятый материал шёл в эфир, иногда ничего же не случалось, и файлы отправлялись в архив. Наладить контакты с власть имущими было практически невозможно, поскольку каждый из нас, операторов и журналистов, был для них просто пешкой. Я сидел в ложе для прессы, неспешно настраивая камеру, и понимал, что зря считал себя избранным. Снимать заседание конгресса не только скучно, но и очень легко. Не нужно торопиться, бежать за героем сюжета, успевать раскладывать штатив и подключать петличку. Тебя не толкали в бока, не преграждали путь. Из чего можно сделать вывод: именно поэтому я и оказался здесь. Ким или Майкл, его непосредственный начальник, решил, что новый оператор уж точно справится с элементарным заданием. Но я не унывал: слава богам, что мне вообще удалось продержаться на Седьмом почти две недели и, если не считать первого выезда, не налажать. Моя жизнь стала гораздо ярче и интереснее, а сообщения родителям — длиннее и оптимистичнее. Я впервые за долгое время жалел, что не рассказал родителям о своей ориентации, хотя раньше даже мыслей подобных не допускал — ради собственного блага. Ханнибал — маленький город, и я оказался бы главным посмешищем, выясни кто-нибудь, что я гей. Родители не отличались толерантностью ни к чёрным, ни к мигрантам, ни к ЛГБТ, так что помимо уважения горожан я мог потерять ещё и крышу над головой. Теперь, живя в Нью-Йорке, словно в другом мире, я ходил в гей-клубы, без труда подыскивал партнёров на ночь. Невольно стал проникаться мыслью, что быть гомосексуалом не равно быть изгоем. Мне хотелось рассказать родителям о том, с какими людьми я тут познакомился. Ну, например, Ким. Я бы признался, что схожу от него с ума: у него приятный голос, очень искушающий парфюм и представь, мама, мы с ним вместе расследуем убийства: скажи, невероятно? Есть ещё Элис, она увивается за мной, но без романтического подтекста. Она словно большая мама, которая пытается уследить за выводком и каждого то погладит, то почешет за ухом. Нет, конечно, тебя, мама, не заменит никто. На ресепшене работает прикольный парень, который постоянно желает «Приятного дня» и улыбается так искренне, что у меня невольно поднимается настроение. А главный оператор регулярно рассказывает о собаке Люси. Да, я серьёзно! Только представь, я захожу в студию, а он обнимает меня со словами: «Интересно, что мы сделали? Ну, сказать? Мы нашли кавалера!». Мне хотелось ответить гейской шуточкой, но я промолчал. И пару слов о нашем водителе, который заставляет меня либо смеяться, либо краснеть. Зовут Стенли, ты бы слышала, мама. Я сам не заметил, как углубился в мечтания. На деле же нас устраивала отчуждённость в отношениях — хватало того, что мы делили одну ванную на шестерых. Сидя друг у друга на голове, семья пыталась сохранить хотя бы ментальную дистанцию. Повзрослев, я понял мотивы того глупого обвинения в педофилии от отца моей двоюродной сестры: он злился, что я занимал его личное пространство. Разве можно винить человека за то, что он защищал свою территорию, отнятую глупым притязанием на поддержку родственника? Я не держал на него зла.***
— Мне нравится твоя теория. — Какая теория? — О пятидесяти процентах. Из окна автомобиля Кима открывался город, в предвкушении праздника готовящийся к дню Святого Патрика. Я насчитал четырнадцать гирлянд в форме трилистника только между двумя светофорами. Велосипед снова остался на ресепшене в надёжных руках мистера «Приятного дня». Так и до привычки недалеко. Ким подвозил меня домой (к себе или ко мне) и заезжал за мной с утра. Иногда приезжал водитель, иногда Ким снисходил до того, чтобы самому сесть за руль. Но, на секундочку, с чего такая честь? Или я чего-то не замечал? Как вообще принято ухаживать за понравившимся парнем, если у тебя на уме что-то серьёзнее, чем секс? Да-да, я далеко зашёл, ведь Ким ни разу не повёл себя так, словно я ему интересен в этом плане. Или я не заметил знаков внимания? Он же со всеми флиртовал: стиль общения такой. Я думал об этом минут пять, лениво рассматривая виды ночного Нью-Йорка, и тут такой вопрос. Ах, теория… — Рад, что она тебе понравилась. — Да, я кое-что почитал об этом… — сказал Ким, продолжая посматривать то на меня, то на блестящую от дождя дорогу. — Спонтанное туннелирование атомов? Полуживой-полумертвый кот и Бог, который играет в кости, это… Весьма инновационно и практично для жизни. Я закивал: логика только мешала, когда речь идёт о квантах. — Но я хотел сказать о другом, — продолжил Ким. — Эта теория о пятидесяти процентах просто уникальный аргумент для безумцев! Ну, согласись, мы часто называем безумцами людей, которые идут на риск, вкладывают деньги в сомнительные дела, верят в проекты, успешное завершение которых кажется настоящим чудом, отправляются в путешествие на велосипеде. — Проигрывают шесть тысяч в казино… — В том числе, Энди. Но теперь можно сказать, что Вселенная случайна, и отвергнуть обвинения в чудаковатости. Или да, или нет, пятьдесят процентов против пятидесяти. Зачем строить догадки? — Ким щёлкнул пальцами. — Бог играет с нами в кости, никакой системности. — Только если ты не атеист. И не приверженец общей теории относительности. — Потому, что они друг другу противоречат? — И не фанат Эйнштейна, который её придумал, — улыбнулся я. Когда Ким высадил меня у дома, я все ещё размышлял о его выводах. Отсутствие надобности просчитывать вероятности и вправду гарантировало свободу. Например: Ким либо оттолкнёт меня, либо нет, если раскрою свои чувства. Ровно пятьдесят процентов «за» и «против». С одной стороны, целых пятьдесят процентов на то, что я его поцелую, с другой стороны — сразу пятьдесят процентов на потерю работы. Слишком многое стояло на кону: мне не хотелось возвращаться в Миссури, а сбережений, которые дали родители, не хватило бы на ещё несколько месяцев поиска работы. Закрыв за собой дверь, я медленно сполз по стене вниз.***
На следующий день после работы мы с Кимом отправились к семье убитой Лилу. В машине я прочитал то, что газетчикам удалось найти о жертве, а после Ким поделился собранным вручную досье. Лилу в этом году заканчивала школу, не была образцовой девушкой, если верить Daily Tribune, злоупотребляла алкоголем, якшалась с сомнительными личностями, но ни разу не попадалась на правонарушениях. Журналисты The Sun пошли дальше, отыскали её двоюродную сестру (аж в Бостоне) и устроили допрос: почему они не общались? То ли эта Брук оказалась стервой, то ли газетчики переиначили её слова, как им хотелось, но грязи на убитую вылилось изрядное количество. Экстази. Работа в стрип-клубе. Промискуитет и чуть ли не проституция. В такие моменты во мне просыпалась ненависть к некоторым коллегам по журналистскому ремеслу, хотя я понимал, они виноваты лишь отчасти. Спрос порождал предложение, а не наоборот. За два квартала до дома родителей Лилу я подумал, что достаточно проинформирован, и переложил связку вырезок из газет на заднее сиденье автомобиля. — Ну, что скажешь? — Ким проследил за моим движением. — По статистике именно такие — я имею в виду тягу к наркотикам, деньгам и сексу — люди становятся жертвами маньяков, но Лилу была единственной из числа убитых Химиком, кого можно отнести к этой категории. Да и он вроде не любитель трагических историй… — Вовсе необязательно. Может быть, другие просто глубже прячут слабости. Я подумал о Крисе и промолчал. Мы подъехали к двухэтажному дому на Сейт-Джеймс-Парк авеню — такому ухоженному, словно родители Лилу проводили в саду по восемь часов в день. Может вместо дочери они теперь заботились о газоне и плодовых деревьях? В массовой культуре бытовало мнение, что умершие хотели, чтобы их родственники вели прежний образ жизни после трагедий. Когда я собирался выйти из машины, Ким схватил меня за ладонь, удерживая на сиденье. — Если тебе захочется что-нибудь спросить — неважно что, — сделай это. — Я почувствовал мятный запах жвачки. — Я уже понял, что твоей интуиции стоит доверять. — Вау, ладно, спасибо за карт-бланш. Родители Лилу приняли нас, как и подобало родственникам погибшей принимать журналистов: с платочками в руках и настойчивым, от которого грех отказаться, предложением кофе. Мы расположились в гостиной, обставленной фотографиями убитой девочки. Изображения Лилу отражались на мерцающих поверхностях, двоились в зеркалах, отчего создавалось впечатление, что я оказался в помещении с алтарём. Миссис и мистер Честферды остались абсолютно безучастными к попыткам посадить их так, чтобы заходящее солнце не создавало дополнительный источник контрового освещения, описывая их фигуры демоническим светом. Мать Лилу, Дора, казалась пьяной; её муж, Рик, то и дело беззвучно извинялся, бросая на нас виноватые взгляды. А потом встречался глазами с женой и со вздохом подливал ей в стакан нечто похожее на виски. Если бы мы приехали брать настоящее интервью, то, пожалуй, распрощались бы на этом с семейством, пообещав прийти в «более подходящий момент». Но мы нуждались в информации для себя. Ким предложил родителям Лилу поговорить просто так, не под запись. Деликатно попросил собраться с силами, не думать о плохом, заверил, что можно прерваться в любой момент или заново перезаписать каждый ответ. Дора икнула. — Спасибо, мистер Даймлер, за заботу, но, боюсь, если я прервусь, записи вообще не состоится, — с горьким смешком ответила мать. — В последнее время я стараюсь держать себя в руках. Мой психолог советует не доводить себя до слёз и вообще беречь сердце. — Это правильно. — Сердце стало барахлить ещё после того раза, — вступил в разговор отец Лилу. Он был на голову выше жены и гораздо старше, чем она. Морщины делали его практически безобразным, особенно на фоне обаятельной миссис Честферд. Но в этот момент он нравился мне гораздо больше Доры, которая регулярно заглядывала в стакан с виски. — Ещё одно горе в семье. — Над нами навис злой рок или проклятье. Или судьба, как это вообще называют? — Дорогая, не говори так. На лице женщины снова появилась растерянная хмельная улыбка. — Простите, о каком горе речь? — спросил Ким. Мы договорились, что он сплетёт ладони вместе, и это будет знаком, чтобы незаметно включить камеру. Я нажал кнопочку записи. Единственное, что могло меня выдать, — мигающий красный индикатор на передней панели, но его я заклеил пластырем в офисе. Мы планировали долгий и обстоятельный разговор, который потом можно будет пересмотреть в офисе. — Наш сын, Роберт. Несчастный случай. Около двух лет назад Роберта застрелил сумасшедший в супермаркете, — Дора рассмеялась, — наших детей убили какие-то психи, а политики хотят позволить иметь оружие каждому второму! Они ла… Ло-ббируют интересы производителей ору… — Дора, я думаю, сейчас не время. Супруги переглянулись, и миссис Честферд оттолкнула мужа. — Кто у меня остался? Разве что вот, Магдалена, — продолжила она. — Магдалена? — Магдалена Третья, Мальтийская болонка. — Ах, болонка, — поддержал разговор Ким. Дора медленно, скрипя диванными пружинами, поднялась, бормоча что-то о надобности найти собаку. Когда она вышла из гостиной, Рик мгновенно переменился в лице и напрягся. — Мистер Даймлер, я был против этого интервью, но Дора настояла… Пришлось уступить ей, но мы-то с вами взрослые люди, это ведь не пойдёт в эфир? — заторопился он, пересев на самый край. — Дору никто не должен видеть в таком состоянии, пойдут слухи. — Разумеется, Рик, мы… — А вот и моя Магдалена. У неё польские корни, поэтому мы остановились на таком довольно экзотическом для Америки имени. Ну-ка, погладьте её, хорошая девочка… Ким сделал вид, что ему нужно было срочно записать пару слов в блокноте, и я остался один на один с болонкой, которая высунула длинный розовый язык. Дора усадила её мне на колени: Магдалена тут же начала суетиться, обнюхивать джинсы и топтаться маленькими лапками по моим ногам, съезжая и тут же снова взбираясь по штанине на колени. Я попытался изобразить на лице умиление. — Дора, а психа, который убил вашего сына, судили? Миссис Честферд посмотрела на Кима нечитаемым взглядом. — Судили, и что? К сожалению, это не вернуло мне Роберта. Тот ублюдок умер в тюрьме спустя два месяца после осуждения, можно сказать, даже и не мучился толком. — Туда ему и дорога. — Примите мои соболезнования, — после паузы произнёс Ким, переходя на деловой тон. — Что ж, мне не хочется отнимать у вас много времени, начнём? Наш канал проводит собственное расследование по делу Химика; конечно, у нас нет таких ресурсов, как у полиции или ФБР, но мы сотрудничаем с правоохранителями, так что… Поверьте, мы стараемся достичь одной и той же цели — поймать виновного, поэтому ваши ответы будут нам очень кстати. — Я поняла, мистер Даймлер. Задавайте свои вопросы. Я тут же развёл показательную деятельность, делая вид, что только сейчас включаю камеру. Мальтийская болонка шлёпнулась на пол, но не успел я обрадоваться, что мне больше не нужно возиться с этой собакой, как Магдалена схватила мою штанину зубами. — Хорошо, спасибо. Я читал, что Лилу рассказала вам о записке только в последний день перед своей смертью, в пятницу, двадцать восьмого числа? То есть вы узнали об этом днём ранее? — Верно. — Почему так случилось? Дора икнула, до меня донёсся кисловатый запах её отрыжки. — Лилу скептически к этому относилась. — Рик опередил жену с ответом. — Она говорила, что в Нью-Йорке люди с ума посходили со смертями. Она нашла в рюкзаке как минимум три записки, — и это лишь то, что нам известно, — написанные одноклассниками шутки ради. — Поэтому, когда она обнаружила ещё одну записку в почтовом ящике… — Решила, что опять кто-то неудачно пошутил. Магдалена продолжала оттягивать штанину джинсов зубами, я на пробу мотнул ногой, но, вместо того чтобы оставить это дело, собака зарычала, привлекая внимание хозяев. — Магди, фу! Ты ведёшь себя неприлично! — А что заставило Лилу подумать, что в этот раз ей написал Химик? — Лилу поспрашивала одноклассников, друзей, знакомых: те перепугались до смерти, ну, и она начала догадываться, — ответил Рик. Казалось, Дора была только рада отдать инициативу мужу: она опустилась на спинку дивана и блаженно прикрыла глаза. — Здесь список мест, где была Лилу… Ким достал из кармана ксерокопию одного из отчётов, собранного нашими совместными усилиями, и передал его Рику, попросив указать на ошибки и заполнить «белые пятна». Мы сделали это с одной целью: доказать, что Лилу была на приёме у подозреваемого нами доктора. А потом выкопать о нём всё, что готово сказать семейство. А Магдалена прокусила мои джинсы насквозь и держала штанину зубами за дырку. Господи, а ведь раньше я любил собак. — Она… Она не была в школе в среду, — палец Рика скользил по бумаге, — сказала, что отравилась чем-то, и осталась дома, но мы подумали, что она просто перепила джина. — Она была дома? — Да, лежала в кровати, — кивнул Рик. — В четверг вместо Лилу к дантисту пошла Дора. Моё сердце забилось быстрее и… Остановилось на мгновение. — Подождите, но ведь мне сказали, что… — Что? — Сказали, что полис был на имя Честферд. — Он со свистом выдохнул. Чтобы Ким, и не уточнил имя? Я даже удивлён. — Лилу действительно хотела пойти, она записалась из-за пломбы, но у Доры вечером прихватило зуб: боль была просто нестерпимой, и дочка уступила своё время. Дора, полагаю, не стала посвящать весь персонал клиники в такие подробности. — Рик передал Киму лист. Вся наша теория разрушилась за секунду. Мы с Кимом переглянулись: я был растерян, он — почти зол. А что, если поискать упоминания о других жертвах среди пациентов стоматолога? Хотя вероятность успеха теперь снизилась до такого уровня, что её нельзя проигнорировать без ущерба для успешности расследования. Мы просидели в гостиной Честфердов ещё полчаса. Дора начала похрапывать, и её муж покраснел от стыда. Магдалена улеглась около моих ног, разжав, наконец, свои челюсти. Разошлись на том, что интервью не покажут. Такое стечение обстоятельств здорово нам, точнее мне, помогло — избавило от надобности делать вид, что идёт настоящая съёмка. По предварительному плану я должен был набрать разбивочных кадров, пройтись по дому в поисках выразительных деталей, снять полноценную историю, которая действительно вышла бы в эфир в качестве сюжета-реквиема — в зависимости от полезности сказанного нам. — Надо же, пошла не дочка, а её мать! — сокрушался Ким на обратной дороге. — К тому же Лилу хотела пойти именно за тем, чтобы поменять пломбу, представляешь? Вселенная издевается. — Увы. Мы ехали по Восьмой авеню, петляя между автомобилями. Они сигналили, сигналили и сигналили: какофония звуков превратилась в фон. Весь Нью-Йорк стремился добраться домой после рабочего дня; я скрестил пальцы на то, чтобы не образовалась пробка. Та, которая внезапная. — Вряд ли Химик каким-то образом передал яд так, чтобы он подействовал только на дочку… — говорил Ким. — Хотя надо поговорить с химиком, с обычным химиком. — А если Рик соврал? — Я думаю, он сказал правду. Он же не понимал, что это важно для нас? Я пожал плечами. — Признаю, причин ему не верить нет. — Доступа к телу Криса мы не имеем, убедиться, что у него во рту отсутствовала временная пломба, невозможно… Но что-то в этой истории есть, что-то необычное. За стоматологом нужно проследить, хотя бы недельку — так мы решили. Ким не станет отзывать детектива, собирающего данные на подозреваемого. Возможно, ему, так же как и мне, не хотелось начинать расследование сначала, ведь два часа назад мы были уверены, что подобрались к Химику довольно близко. Однако теперь я находил новые недостатки в предыдущей гипотезе. Во-первых, Химику-дантисту пришлось бы хранить смертельный инструментарий прямо в кабинете, что опасно и безумно самонадеянно. Во-вторых, патологоанатомы заметили бы отсутствие пломб у жертв. Если не заметили, пломбы были. — Здорово им досталось, Честфердам. Сначала одна смерть, потом другая и обе… — Он замолчал, уставившись на машину, которая остановилась на светофоре перед нашей. — Обе. — Что? — О боже, Энди, как я раньше не понял? — Он вздохнул, откинувшись на спинку сиденья. — Тот случай с расстрелом людей в супермаркете показался мне знакомым. Я подумал, мало ли, может, кто-то из наших делал по нему сюжет, вот мне и запомнилось так чётко. — И? — Но дело не в этом, а в сходстве между двумя преступлениями. Я приподнял бровь. — Мне требуются объяснения. Мы сдвинулись с места, когда загорелся зелёный, взятые в тиски другими машинами. — Крис — жертва Химика, у которого два года назад в автокатастрофе, иными словами из-за несчастного случая, погиб близкий человек, его девушка, Кристина Бейли. И тут до меня дошло. — Лилу Честферд, тоже жертва Химика, тоже потеряла близкого человека, брата Роберта, два года назад, и он тоже был убит, — в тоне Кима послышалось торжество. — И угадай, как? Несчастный случай. Если подобное произошло и с другими жертвами, то прослеживается система. Жертв он выбирал не случайным способом, а продолжал незавершённое дело двухгодичной давности.