Осколок зеркала

То, что я собираюсь сделать… После стольких лет это даже может, пусть ненадолго, доставить мне наслаждение. Что будет потом… а потом что-то будет? Женщина с резкой морщинкой у рта сидит за письменным столом. Он почти пуст – ни бумаг, ни всяких милых безделиц, обычно украшающих дамское рабочее место едва ли чуть менее обильно, чем будуар. Женщина очень худа, но не выглядит нездоровой, лишь блестят непонятной лихорадкой экзотично подведённые глаза. Он не узнает. Ничего. Когда-то – мог бы, но я давно уже попадаю в слепое пятно. Благодаря моей крови мои мысли подвластны ему куда меньше, чем мысли обычных смертных, а хитрости… хитрости я научилась у него же. Женщина рассеяно барабанит пальцами по столу. У неё длинные, очень длинные серебряные ногти, заточенные на манер когтей. Всё это должно было кончиться куда раньше, но я была нерешительной. Я сама подхлестывала его жестокость. Видеть, как он все глубже утопает в чужих страхе и боли, приобретая всё усиливающуюся зависимость, восхищало… заводило… пугало одновременно. Приказав себе забыть эту воинствующую дрянь – впрочем, я не уверена, что там было, что забывать, - он стал куда страшнее зверя, в которого временами обращался. Овальной формы зеркальце без рамы с крохотной меткой ордена Тай Лунга отражает мелкие черты, яркую, почти кричащую краску. Кричащую – кому? О чём? Он не меняется ни на йоту, если только не считать изменением закономерное развитие изначальных склонностей. А я… я старею. Он пренебрегал мной достаточно, и я принимаю это как должное. Невозможно мышонку быть в обиде на грифона, парящего в небе, что тот не слышит его писк. Но всему приходит конец. Зеркальце летит на пол, раскалываясь на три неравных части. Женщина подбирает две и складывает вместе: теперь у неё в руке подобие кинжала со сторонами, уводящими в бесконечность, и острым неровным окончанием. Прости любимый… прости себя за то, что недосмотрел. Взвыла ткань мира, зияя пропастью прерванного ритуала: огненные символы исказились, складываясь в невообразимую, кощунственную ересь. В расширившихся зрачках мага застыло изумление. Чистый и восторженный вопрос в белеющую копоть неба: как это могло случиться? Как тень может отделиться от стены и обрести собственное существование? Жесткие пальцы впились в плечо в пароксизме боли: это почти нельзя терпеть, но теперь уже всё равно, теперь совершенно всё равно, даже если он раздавит её, как моль… - Что… это? - Амальгама. Серебро. Стекло. И ненависть. Ты пропитан ею, ты привык к любым ядам. Но ты порочен в своей натуре, а моя ненависть родилась из своей противоположности. У тебя нет ни препаратов, ни заклятий от этого. - Как… ты… смеешь? Женщина смеётся. Её девичья любовь перегорела в ней. Она поумнела, но это был ум уже сухой и мрачный, лишенный изяществ и стеснений, бесполый, питаемый разочарованием и одиночеством, и сознанием неисправимой предопределённости всех своих ошибок. Она вспоминает свои безрадостные годы, свои яркие годы, а ещё те, которые забыла. Она вспоминает солнечных зайчиков от пышных украшений на одежде отца. Мычание маленького брата, когда лекарь пытался хоть немного исправить его ноги. Казнь матери. Расписанные птицами и цветами веера, с которыми так весело было танцевать на празднике хризантем. Пленника в клетке и стрелу с красным оперением, пойманную им на лету. Бульканье кипятка и вонь варёного заживо мяса. Долгий путь по острым камням, с одной лошадью и одним молчанием на четверых. Вспышку надежды. Километры пустых коридоров. Войны. Мёртвых царей, которым подносила последнюю чашу. Рыцарей, чья природа была извращена и перекроена до состояния карикатур на человеческие существа, над которыми смеялась, как над шутами. Сияние колдовской радуги над фонтаном четырёх сил. Отвратительный, мокрый хруст костей и шипение вопросов: я добуду твоё признание, я хочу сделать ему подарок. Первую седую прядь. Моменты близости, наполненные отстранённостью, невыносимые и желанные доказательства печальной истины. Женщина вспоминала, и чёрная волна – она не смогла бы назвать это чувство – сметала внутри все преграды. Она упивалась изумлением своего любовника, исказившим его идеальные черты. - Нужно обнять зло, чтобы вонзить кинжал ему в спину. Это сказал мой отец. Зеркало Лунг рассеивает любые чары. Я не смогу убить тебя, но и ты не залечишь этой раны. Она будет шириться, и в один прекрасный день отправит тебя за Круги Мира, где так же пусто, как теперь в моей душе. Прощай. Оставайся проклятым, убивай и мучь других, а твоей болью будет слабая, капризная принцесса Анжелика - Анжелика, которую ты вовремя не вышвырнул вон, пока она не стала твоей тенью. Твоим отражением. Женщина с потемневшими глазами целует оседающего на пол чародея, одновременно всаживая осколки всё глубже и глубже, и по её пальцам течёт чёрная кровь. Она знает, что через несколько мгновений маг оправится и выпьет её дыхание. Она желает именно этого. Хотя бы раз они будут вместе – до конца… Когда, рыча от ярости, чародей отшвырнул разлетевшееся блестящей пылью зеркало, Анжелика, дочь Тагора, была мертва.