Шёпот ясеня

Выбирая богов, мы выбираем судьбу.

— И кто же после этого бог шуток и шалостей?.. — тихо усмехается Локи, встречая совершенно шальной, прозрачно-зелёный взгляд. Такой же, как, наверное, сейчас у него. Последняя «шалость» стала для асгардского принца фатальной — Всеотец отправил его в ссылку в Мидгард. Локи и сам понимал: затея с йотунским ларцом выходит довольно отчаянной, но ради такого трофея стоило рискнуть. Локи рискнул. И потому, не слишком удачно выпав из портала, сидит сейчас на земле, в густых зарослях высокой пожелтелой травы… а перед ним застыл человек в зелёной военной форме. И человек этот похож на него удивительно, как двойник, как отражение в зеркале, но в то же время нет ни малейших сомнений: он — человек. Надо же, усмехается Локи, Всеотец решил пошутить. Усмешка действует на мидгардца отрезвляюще: он встряхивается, протягивает руку и торопливо, сбивчиво произносит: — Я… ты… простите, что не сразу… — но тут Локи принимает помощь, рука касается руки и зрачки у человека на мгновение расширяются… А потом, глядя на пальцы, цепко обернувшиеся вокруг предплечья, он вдруг выдыхает, улыбаясь спокойно и светло: — Том Хиддлстон. Локи поднимается, и сходство становится ещё разительнее. Тот же рост, то же телосложение, те же чуть резковатые, лёгкие жесты. Те же глаза, цвета холодного северного небосвода. Те же тонкие кисти, обхватившие слишком знакомое чужое плечо. Разве что улыбка – открытая, заразительная и солнечная, непривычная богу обмана. — Локи. Бог Локи, — отвечает он и только сейчас размыкает пальцы. * * * — …И вот ларец утерян, Всеотец в бешенстве, а я… здесь. Здесь – это уже в трейлере Хиддлстона, сидит на краю дивана, упершись локтями в колени, в задумчивости соединив кончики пальцев. А Том замер напротив и, будто пропустив мимо ушей короткую, жестокую историю о том, как Локи оказался на земле, тщетно пытается придумать, чем бы помочь. Пока всё, что он смог, – поделиться одеждой с изгнанником. Изрядно потрёпанный царский наряд даже в съёмочном лагере пришлось убрать до лучших времён. А впрочем, что толку, когда и простая рубашка смотрится на нём так, точно была сшита для коронации. Том прячет руки в карманы: — И что теперь? Глаза Локи темнеют: — Не знаю. — А магия? Усмехается: — Её нет. Только сейчас Том сознаёт всю чудовищность размаха устроенной круговерти, если даже магию у него отобрали. И скорее удивляется, чем правда хочет узнать: — Скольких же ты убил?.. Локи безразлично поводит плечом. И Том старается, честно старается расшевелить в себе гнев, или ужас, или хотя бы угрызения совести. Но видит бледное лицо и потерянный взгляд, слышит горечь – сильную, будто свою, и получается одно лишь сочувствие. — Устал? Локи трёт висок и едва кивает: — Я могу остаться на ночлег? И Локи остался. Сперва – переночевать, потом – осмотреться, а ещё через день – как будто жил здесь всегда. Том не мог сказать, был он рад или, напротив, стеснён этим нежданным соседством; по правде, он даже не задумывался об этом, просто как-то подсознательно принял, что их теперь двое. И всё. Локи умел быть незаметным. Даже в небольшом трейлере Хиддлстона, который едва вмещал кровать за занавеской, стол, мягкий диван и крохотное подобие кухни, он мог притаиться так тихо, что вернувшись, Том скорее чувствовал, чем видел его. И точно знал: ощущение было взаимным. Юный бог безошибочно угадывал его состояние и, слыша, что Том устал, мог весь вечер просидеть на диване в углу, бесшумно перелистывая страницы одной из его настольных книжек. А мог исчезнуть ещё утром и вернуться глухо за полночь, потрёпанным и помятым, или явно довольным, с потемневшим лицом или лихорадочным блеском в глазах. Том не спрашивал. Решил: захочет – расскажет. Пожалуй, единственное, что изменилось, так это… — Хиддлстон, сколько можно!! Ты явился сюда в пятый раз!! За ужином в гигантском трейлере-кухне бушует локальный тайфун. Он же – их костюмер, на оставшиеся четверть ставки. — Где я достану тебе униформу на 3XL?! «Весь мир – театр», — мельком усмехается Хиддлстон. Менеджер глядит на него укоризненно, каст – с плохо скрываемой завистью, повар – с материнским восторгом. Том солнечно смеётся в ответ, обещает, что не прибавит ни грамма, и утаскивает сразу три порции только что приготовленной карбонары. Его богу нужно восстанавливать силы. И по крайней мере в этом он может помочь. * * * Ночью седьмого дня любопытство берёт верх – слишком уж особенный его гость, не каждый день таких встретишь. Не каждую жизнь, что уж там. Том удобней устраивается на диване с твёрдым намерением что-нибудь разузнать: — Где пропадал? Локи азартно потрошит коробку с мороженым. Он только что вернулся из очередной загадочной вылазки, у него разорван манжет и длинная царапина на руке, но в этот раз он явно доволен. — Потом, — с мягкой улыбкой откликается Локи. Это всё мороженое. Черничное. Том потешно вздёргивает брови – правую чуть выше левой: — Как ты можешь столько есть? Ты что, беременный? Локи давится ягодой, и Том подхватывается за стаканом воды. — Злая шутка, — отпив минералки, сдавленно произносит Локи. И, искоса оглядывая Тома, медленно, лукаво прищуривается: — И сколько же легенд ты прочёл? — Много, — признаётся Хиддлстон. «Слишком много», — добавляет он про себя. Все, что нашёл, – с тех пор, как встретился с Локи. — И всё это правда? Локи неопределённо поводит плечом: — Только если ты в них веришь. Том в ответ улыбается: в этом он весь – ни да, ни нет, полуулыбки, полутона, полутени. «Если», «может быть» и «как знать». Сколько правды в словах бога обмана? Сколько лжи в его глазах? Спросите у норн. А пока… Локи – потрясающий рассказчик. Стоило догадаться, да и можно ли ждать меньшего от мастера лжи? Вот только небыль звучит теперь для Тома совсем по-иному. И дело даже не в словах, хотя речь асгардского принца течёт и струится золотым хмелем, искристая, пьянящая, как глоток холодного эля в полуденный зной. И не в голосе, совершенном оружии бога обмана, переливающимся всеми оттенками нот, мелодичном и тихом, вдруг гневном, тут же насмешливом и через мгновение чувственном. Не слова и не голос; всё его волшебство – в том, что за ними. И в полумраке трейлера шелестит ковыль, цветут незнакомые душистые травы и кружатся тени, сотканные туманом, сначала зыбкие, призрачные, а чуть после, незаметно, живые – цветные, наполненные красками тьмы. И актёр в Томе должен бы завидовать лютой завистью – но магия лжи оказывается сильнее, и слушатель в нём зачарованно следит за нитью новой бесконечной легенды. А Локи уводит его всё дальше и дальше, вдоль болот и нехоженых троп, сквозь кровавые битвы и тихие, нежные, жаркие ночи, мимо воинов, демонов и валькирий, мимо времён и миров. Он рассказывает обо всём на свете, обо всём, что знает, а знает Локи немало. Немало – даже для бога, для человека – и вовсе не передать. Локи умеет проникать в сон, и проснувшись наутро, Том не может сказать, когда перешагнул границу яви – вслед за переливчатым голосом, поманившим за собой, — и реальность сменили осмысленные, настоящие, полные чудес грёзы. Он помнит всё – так, будто видел всё, будто пережил сам, наяву. Сам седлал чудовищного восьминогого зверя и мчался на нём сквозь жестокую битву с ледяными войсками, а после гладил густую, тяжёлую гриву; слышал шёпот ясеня, сковавшего в себе дерзкого бога, и видел ясноглазого стражника, случайно освободившего его, пролив единственную слезу; внимал пророчествам юной норны и смотрел, как вращаются шестерёнки рока, приближая окончание времени; среди асов праздновал коронацию – а на престол восходил могучий, ярче солнца сияющий молодой бог… И вынырнув на свет из очередного чудесного странствия, Том однажды понял: кое-что всё же изменилось от встречи с Локи. Он узнал, как отчаянно счастливо можно жить. Каждый день. Даже здесь, на земле: — Хиддлстон!! Иногда Тому кажется, что костюмер только его и ждёт. Может даже, устроил засаду под колёсами их походной кухни. — Ты проел дыру в бюджете размером в три батальные сцены!! Том замирает под окнами фуры, прислушиваясь к трагедии, разворачивающейся внутри. В главных ролях: костюмер, Локи и холодильник. Костюмер играет с душой: — Видят боги, — Том зажмуривается от смеха, — я сделал всё, что мог! Я переписал всю программу закупок, я договорился с персоналом, я под страхом смерти запретил всем пускать тебя на кухню! Но являться сюда в одежде повара?! — отчаяние в голосе достойно древнегреческих театров, — Том!! — Не всё ли равно, хитростью или доблестью победил ты врага? — мелодично откликается Локи. Кто-то смеётся, кто-то ему аплодирует, Том почти видит, как Локи смиренно улыбается самыми уголками губ. Том давится хохотом и, стараясь не попасться на глаза, окольными путями возвращается в трейлер. Позади складов, мимо стойла, мелкой рощицей, через солнечную поляну… Взрыв. Тишина. Удар сердца, ослепительно яркий свет… Том оборачивается. И словно восходит второе солнце – на юго-западе – разгорается заревом, и доносятся окрики, грохот и конское ржание. Том лихорадочно озирается. Локи! Где Локи?! Успел ли уйти?.. И вдруг застывает, увидев. Огромный вороной, по роли доставшийся Бенедикту, не разбирая дороги несётся к нему. И это только кажется замедленной съёмкой, на деле же Том едва успевает отшатнуться назад. Чтобы, споткнувшись, неловко упасть на пути у обезумевшей лошади. Он вскидывается, широко распахнутыми глазами смотрит вперёд, но страха ещё нет, только сердце стучит слишком медленно, и тело как не своё, и не зажмуриться, и не отвести глаз. Происходящее видится в чудовищной резкости. Но не становится реальней ничуть. Прямо перед ним возникает Локи. Высокий и тонкий, замирает, не шелохнувшись, даже не вскидывает руки. Лишь молча ждёт, глядя, как бешеный вороной во весь опор летит на него. У Тома вмиг леденеют пальцы. И надо бы помешать, надо сделать хоть что-нибудь, крикнуть… Голоса нет. Он заворожено смотрит вперёд. Вот между ними какие-то метры, доли секунды — Локи вздёргивает подбородок… Ещё вздох. Ещё метр!.. Конь храпит и круто стопорится, уходя копытами в землю. Встаёт на дыбы — рассекает воздух в паре дюймов от аса — тот даже не отклоняется. А потом совсем уже странное: вороной нервно переступает на месте, точно борется сам с собой, шумно фыркает и – Том готов поклясться! – кланяется чужеземному богу. Опустив голову, горделиво припадает на передние ноги. Локи спокойно шагает к коню, что-то шепчет на ухо, треплет блестящую холёную гриву. Том наконец-то приходит в себя. Пошатнувшись, поднимается, кидается к Локи, разворачивает, обхватив за плечи: — Господи, Локи! Ты в порядке?! Он тебя не задел?! Осознание лавиной накатывает на Тома, давит душной волной; сердце срывается вскачь. Локи глядит в ответ недоумённо: — Что могло случиться? — Как что? — Том почти задыхается, — как что? В тебе же сейчас нет магии! — Магия ни при чём. — Локи! Он же обезумел от страха! Он же мог… он мог!.. — Том сдаётся: не выходит произнести это вслух. Локи, едва улыбнувшись, качает головой: — Нет, не мог. Мир медленно отвоёвывает у волнения краски. Шумит ветер в листве, вороной мирно фыркает где-то сбоку. Локи неотрывно смотрит в глаза. — Я ведь спас тебя, — замечает он с тихой усмешкой. — Ты не рад? Страх неохотно отпускает его, оставляя холодок за плечами. Том вдруг чувствует, что безумно устал. Он молча притягивает Локи за плечи, обнимает, крепко прижимает к себе и утыкается носом ему в ключицу. Слышит резкий вдох, чужое тепло и знакомый запах своей же рубашки. — Я рад, Локи, — прикрывает глаза. — Я рад. С минуту тот стоит неподвижно. Тому всё равно. Он его не отпустит – не сейчас, не сейчас, может, чуть позже. Сейчас он выдохнет и наконец поверит, что кончено, обошлось, ничего не случилось… И его осторожно обнимают в ответ. * * * Вечером они валяются в трейлере на кровати – Том пытается дочитать сценарий, но чуть не каждую минуту отвлекается на Локи: а тот, стащив где-то шёлковую ленту, плетёт «кошачью колыбель», и вдоль ленты скользят то ли отсветы, то ли искорки магии. — Ты хотел бы переспать с самим собой? — вдруг спрашивает Локи и, не дожидаясь ответа, признаётся, — мне всегда было любопытно… Том не знает, что на это сказать, раньше он никогда о таком не задумывался. Но теперь, при виде своего ожившего отражения, улыбающегося задумчиво и нахально, идея не кажется ему такой уж больной. Она кажется странной и слегка безрассудной, но всё-таки… любопытной? А впрочем, он же всегда был чудаком. Локи внимательно следит за выражением его лица, а потом усмехается и выходит из трейлера. Пять минут спустя ночную тишину сотрясает громогласный вопль: «Хиддлстон! Тебя не выдержит ни одна лошадь!!» Том закатывается в беззвучном хохоте, откидывает в сторону надоевший планшет и устраивается ждать – сейчас Локи возвратится с добычей и, может быть, расскажет ему ещё одну бесконечную сказку. * * * На излёте двух недель вечер вместе становится настолько привычным, что кажется выверенным годами. Локи, свернувшись в углу дивана, играется с изумрудной лентой, по временам теперь отсвечивающей нежно-золотой чешуёй; Том собирает нехитрый ужин из чая и свежеукраденных бисквитов. — Завтра у меня последний день съёмок, — не отрываясь от чашек, говорит он. Локи поднимает глаза; шёлковая лента застыла в пальцах. Том продолжает, не замечая: — Я думал поехать куда-нибудь отдохнуть. Ненадолго, недели на две. Может, на юг, в Италию… — наконец оборачивается. И натыкается на стеклянный, невыразительный взгляд. По спине бежит холодок: это странно и неуютно – он впервые не может угадать настроение Локи. — Я думал, тебе понравится Рим… — медленно произносит Том. — Но если ты не хочешь, — добавляет поспешно, — мы можем поехать куда угодно!.. Локи долго смотрит на него, чуть прищурившись, пронизывающе, неотрывно, а потом склоняет голову и плечи его вздрагивают в коротком беззвучном смешке. — Мне всё равно, — тихо улыбается Локи. И снова свивает ленту в узоры. Том по-прежнему не понимает – ни этот взгляд, ни смех. Но точно знает: «всё равно» – не ответ. Что угодно, только не безразличие. Разве что… От внезапной догадки слабеют руки. Он осторожно отставляет чашку на стол. — Ты возвращаешься домой? Нашёл дорогу в Асгард? Локи вскидывается: — Асгард мне не дом! — и вот теперь Том отчётливо чувствует гнев… и тоску. — Локи… Тот глядит в ответ сверкающими глазами: — Тебе ли не знать? Дом – не крепость, не окна и стены. Дом – там, где силён и спокоен твой дух. Где ты можешь раскрыться, играть в полную силу. Где ценят тебя как равного, по достоинству!.. Он вдруг смолкает, порывисто и горько. Точно сожалеет, что позволил себе этот всплеск. Пробегает глазами по трейлеру – по цветной занавеске, по чашкам, по рукам Хиддлстона… переводит взгляд на свои – и в глазах его столько света, что у Тома воздух застревает в лёгких. А потом раскрывает ладони – и шёлковая лента выскальзывает из пальцев. Поднимает на Хиддлстона прозрачный от усталости взгляд: — Асгард мне не дом. Мне некуда возвращаться. Том порывается возразить, но так и не находит слов. Легко сражаться с ложью, сильной и хищной, заключившей сердце в броню. Сложно – с усталой и безоружной искренностью. Чуть погодя он всё же делает неловкую попытку: — А как же Тор? Он, наверное, места себе не находит. Он будет тебя искать… — Нет, — Локи качает головой, улыбаясь. — Не будет. В его голосе – холод и смирение. Обречённость. Том вздрагивает. Теперь он слышит каждое из его чувств так ясно и остро, как будто только им и живёт. Это захватывающе, пьяняще и – страшно, насколько Локи сейчас открыт перед ним. Том не выдерживает: — С чего ты взял! — Я ему не нужен. — Глупости, Локи! Он же твой брат! Он, должно быть, от горя сейчас сам не свой! — Том глядит на него огромными, неверящими глазами. — Если бы я знал, что никогда тебя не увижу, я бы… Локи не даёт ему договорить: возникает перед ним и целует. Не касается ни телом, ни рукой, только губами, но Тома словно окатывает леденящей волной — тоски и обжигающей нерастраченной нежности. Он сам притягивает Локи ближе. А потом понимает, вот оно – сейчас. Тот момент. Он весь – сплошные противоречия, переплетённые, сплавленные в единое целое. Он чуть улыбается, склоняясь над ним, но в пронзительном, испытующем взгляде нет знакомой усмешки. Он действует быстро, как будто торопится, но в движениях нет его привычной, безжалостной резкости. Он кажется намного моложе его – и в то же время, по глазам, – неуловимо, на столетия старше. Он властно и бережно заводит его руки за голову, удерживая запястья. Он проникает в него холодом и огнём, заполняя всего, заполняя собой, своим телом и сущностью, плавно и неумолимо. Боли Том не чувствует, вместо неё его захлёстывает мощное, пронизывающее тепло, но единство ощущения проявляется только в этом. А ещё Том не может отделаться от мысли, что Локи осторожничает с ним. С собой?.. Локи усмехается, наверно, подслушав, и переплетает их пальцы. Это не похоже на секс. Не похоже на любовь. Ни на один из тех контактов, что случались у Тома. Это вообще ни на что не похоже. Локи слышит его как себя самого. Угадывает любое его движение. Предчувствует желания на полвздоха вперёд. И тихо стонет его собственным сорванным голосом. А потом приподнимается на локтях и холодными губами собирает с его губ запаленные, частые выдохи. Это не похоже ни на что на свете. Но и лучшего с ним тоже ничего не случалось. Часом позже Том устроится рядом с ним, вглядываясь в совсем уже родные черты чужестранного бога, как-то незаметно ставшего ему и другом, и братом… и частью его самого. — Если бы я знал, — едва слышно, боясь разбудить давно уснувшего Локи, скажет Хиддлстон, — я бы скорбел. Том засыпает под невесомое размеренное дыхание. Всю ночь напролёт ему снится гром. * * * Он просыпается очень рано, почти с рассветом. И даже не открывая глаз, знает: Локи в трейлере нет. И пусть так уже было раньше – своенравный бог, как дикий кот, любил уходить ещё затемно, – но сейчас, в тишине опустевшей машины, Тома окутывает густая, сумрачная тревога. Точно так же, как он слышал настроения и намеренья Локи, сейчас Хиддлстон чувствует: он ушёл. Насовсем. Том медленно встаёт, умывается, собирает чашки с забытым чаем. И тут замечает зелёную ленту у дверей. Тревогу мгновенно сменяет глубокий холод – почти такой же тяжёлый и гулкий, как тогда, после взрыва, что до смерти испугал лошадей. В тот день, по счастью, всё обошлось, и от случайно взорвавшейся коробки ракетниц вышло больше грохота, чем урона. А тут и вовсе – всего лишь полоска ткани, забытая на полу. Вот только эту ленту Локи никогда бы не бросил. Том бережно поднимает её – чешуйки по шёлку проступают уже очень явно. Том догадывался, куда Локи исчезал по ночам – в тишине и покое по крупинкам, по искоркам возвращать свою магию. И ему уже почти удалось — вот только что-то случилось, сорвалось в последний момент, этой ночью. Что-то, что заставило Локи так спешно уйти. Бросить всё. Бросить всех. Том оставляет ленту на спинке дивана, зябко трёт ладонью предплечье и, чтобы не быть одному, уходит на съёмочную площадку. Работа не клеится. Вместо бойцов, выжженного поля и автоматчика перед глазами маячит тень бога лжи. Она глядит на него безо всякого выражения и тает в разгорающемся утреннем свете. Тает уже, кажется, в тысячный раз. Кто-то ворчит: — Давай, Том, соберись уже, что такое… Том рассеянно кивает и в тысячный раз слышит окрик: «Мотор!» Где-то далеко гудят камеры, стрекочут машины и шепчутся люди. Том едва замечает. Это всё там, позади, а здесь… Стебли высокой травы сухо шуршат под ногами, шумит лес, и ветер запутался в кронах разлапистых лип. Кружится пыль, свиваясь в неясные образы, и шелестят в листве незнакомые отголоски… Мир словно развёртывается перед ним одной из бесконечных легенд. Словно хочет сказать, хочет напомнить о чём-то важном. Том наконец вспоминает. Легенда про бога, заточенного в дереве, над которым никто не заплачет. И Том понимает – не лошадь, не спасённая жизнь, не то, что случилось ночью – а скорбь. Скорбь – причина всего. Он сам вернул Локи обратно в Асгард. Солнце вдруг светит ослепляющее яростно. И надо бы зажмуриться, но от ужаса и отчаяния зрачки расширяются сами собой. Том перестаёт различать всё вокруг. Он чувствует, как часть его – важная, нужная ему, дорогая – только что бесследно исчезла. Полностью. Навсегда. — Снято! Он не помнит, как спрыгнул с макета лошади. Не помнит, как дошёл до людей. Кто-то хлопал его по спине: — Потрясающе, Хиддлс! Пока снимал, готов был поклясться, что вижу тебя последний раз в жизни! — Да?.. наверно, — откликается Том. И совсем уже невпопад добавляет: — Если бы я знал… Только тут они замечают: — Том, да на тебе же лица нет! Ты в порядке? Что с тобой? Что случилось? Нахмурившись, он качает головой с единственной мыслью – поскорее убраться отсюда. Подальше, туда, где спокойно и тихо и пусто. И где теперь уже точно никого нет. В голос начинает прорываться отчаяние: — Том, что стряслось?! — Заигрался, — отзывается Хиддлстон и уходит. Он не знает, на что он рассчитывал или надеялся. Что бог далёкой, незнакомой планеты навечно останется на Земле? Что он будет рад здесь остаться? Может даже, останется из-за него?.. Странно, но Том не представлял, что Локи может исчезнуть – ускользнуть от него, легко, в одночасье – так же, как возник перед ним. Как не думал, что тот может быть обычным обманщиком, пусть даже поразительно на него похожим. Как ни разу не усомнился в том, что Локи – и правда бог, временно лишённый своего колдовства. Несмотря на все разговоры, и планы, и попытки утешить опального принца, несмотря на искреннюю веру в то, что дома его ждут – и любят, таким, какой есть, Том ни разу всерьёз не подумал, что Локи уйдёт. А может, просто боялся думать. За какие-то пару недель Тому стало казаться: Локи был с ним всегда. И всегда же с ним будет. И как же теперь?.. К вечеру оставаться в трейлере становится невозможно. Теперь это просто фургон на колёсах, а ведь совсем ещё недавно он был полем битвы, царским дворцом, небом валькирий и… домом. По крайней мере, для Тома – был. Он выходит в ночь, тихую и прохладную. Зябко поводит плечами, несколько минут прислушивается к шорохам и, ничего не услышав, шагает вперёд. Пару раз бездумно обходит лагерь, заглядывает в конюшни. Лошади спят. Все, кроме одной, той самой, особенной, полюбившейся Локи. Почуяв его, вороной всхрапывает и мягко стучит копытом об пол. Том подходит ближе, останавливается напротив. Топторн тянется к нему, осторожно, недоверчиво обнюхивает, фыркает — Тому кажется, разочарованно — и отворачивается. И от этого короткого движения Том вдруг остро, до боли под рёбрами чувствует себя виноватым. Как будто хотел обмануть. Как будто не обманулся сам. И он в отчаянии стоит перед конём, уставившись в землю. А Топторн задумчиво косит на него, прядает чёрным ухом и кладёт тяжёлую голову ему на плечо. И вот это точно уже слишком. Том зажмуривается, судорожно вдыхает, пытаясь взять себя в руки, но сейчас ночь – его ночь! – и вокруг темно, и никто его тут не найдёт. Том упирается лбом в холёную тёплую шею. Если бы он знал. * * * Его роль давно отснята, но Том по-прежнему остаётся в съёмочном лагере. Никто не знает, зачем, но глядя на бледное лицо и потерянный взгляд, ему не решаются возражать. Поначалу ещё спрашивают, что случилось, но Том молчит, и его оставляют в покое. Хиддлстон ждёт, без надежды надеясь дождаться. Пара месяцев кажется одним бесконечно затянувшимся днём. А потом неожиданно наступает окончание съёмок. Дымным пасмурным утром лагерь гудит, как пчелиный рой. Обычное дело: снуёт обслуживающий персонал, кричат техники, суетятся монтёры. Том бесплотным призраком бредёт среди них. Мимо ящиков и людей, мимо трейлеров и сложенных декораций… В шумной суматохе он не сразу замечает, что, почуяв его, кони храпят, переступают с ноги на ногу и поводят ушами. Мир вздрагивает, оживая; Том с замиранием сердца оглядывается вокруг, но тут Топторн срывается с узды и как шальной начинает метаться по лагерю. Пока все ловят взбесившегося зверя, Том, забыв обо всём, пробегает вдоль фур и, никого не встретив, несётся обратно к парковке. Но у самого трейлера замирает как вкопанный. От волнения немеют кончики пальцев. Ему страшно. Ему давно уже не было так страшно; и сердце стучит еле-еле, и почти больно дышать. Его словно выкручивает изнутри; отчего-то Том знает, что потом будет поздно и сегодня – единственная надежда. И ради всех святых, пусть он будет там, пусть вернётся, потому что если его нет, если ему померещилось, он не знает, как будет один! Холодными пальцами он тянется к двери… …а со стороны походной кухни доносится весёлый бас: — Хиддлстон, хорош есть! Наш чартер грузит только четыре тонны! И Том, закрыв лицо руками, смеётся.