Choice of Warlock

…Вот она – любовь! Но не радость, а мука…

      В Бездне – холодно.       В ней нет того, что смертные привыкли называть теплом. Ни жар живого пламени, ни собственное тело, ни даже ангельский свет – разогнать ледяную пустоту неспособны никакие подручные средства, принесенные из смертных миров. Они тухнут, перегорают, мгновенно гаснут, стоит им лишь коснуться бархатной тьмы Бездны.       Добровольно сойти в нее – означает с разбегу нырнуть в прорубь, прекрасно понимая, что как только шелковая гладь воды сомкнется за тобой, путь назад, в теплое смертное где-то, зарастет ледяным пластом, толщиною в саму смерть.       И знаешь…. В первые мгновения будет приятно. Ледяной кокон с легкостью охладит разгоряченную жизнью душу, принеся с собой благостный покой. Это как будто в знойный летний день окунуться в чистейшее лесное озеро, смывая с себя усталость и грязь после долгого похода на самом солнцепеке.       А потом придет боль.       Разморенное приятным хладом, неспособное противиться сознание заполнится фейерверками яркой всепоглощающей боли. Предсмертная агония, вот что ожидает за мигом блаженства. До судорог в сведенных хладом мышцах, до привкуса железа и соли на языке, до кровавых пятен перед глазами.       Вот только ты не умрешь. Ты, в общем-то, уже мертв, с какой стороны не посмотри. И агония, на которую ты подписался сам, будет длиться, пока она желает того.       Но ложью было бы сказать, что Бездне невозможно согреться. Можно. Тепло тела. Жар пламени. Зной летнего дня, проведенного на пляже. Даже запах свежезаваренного кофе – все это существует. В воспоминаниях.       Твоих ли, чужих – они просто есть. Здесь, в Бездне, вокруг тебя и внутри тебя. Оглянись. Они везде, не только там, где в клетях из кости заперты истории миров.       В Бездне холодно.       Но уж никак не пусто.       Собственно, в ту самую фантастическую любовь Александр Гидеон Лайтвуд-Бейн никогда и не верил. Да и в целесообразность романтических чувств как таковых – тоже, откровенно боясь той беспомощности, что, по его мнению, приносила любовь, о которой грезила по малолетству Изабель, начитавшись сказок примитивных. Сестра, в порыве детского вдохновения, радостно отпиливала своим куклам головы любимым кинжалом, торжественно извещая недоумевающего поблизости старшего брата, что «это была жертва во имя любви». Алек не менее торжественно кивал ей в ответ, искренне мечтая никогда не испытывать ни сам, ни к себе подобных пугающих «чувств».       Впрочем, без кровожадных игр сестры (серьезно, почему родители и Ходж не обращали внимания на кучу обезглавленных барби, валяющихся по всему Институту?) Александр всегда считал, что эмоции и чувства, особенно романтического характера, опасны. Они отвлекают, дезориентируют и, по сути, являются источником бесконечных проблем. А еще они напрягают. Заставляют выходить из зоны комфорта, что-то зачем-то делать, тратить на это «что-то» драгоценное время, которого у нефилимов и без того не очень-то много. Для чего, спрашивается? Ради эфемерной возможности испытать удовлетворение? Но ведь и физическое, и моральное можно получить как-нибудь… иначе. Менее… проблемными способами. Впрочем, в первом Александр тоже не видел особого смысла. От отсутствия секса не умирают! Вон, Безмолвные Братья и Железные сестры вполне спокойно живут без пресловутого «эроса».       С такой точкой зрения Алеку жилось… нормально. Целых восемнадцать лет. Симпатия к парабатаю была… ну… чем-то, что никогда не требовало взаимности. Александр не искал ни причин, ни названия тех чувств. Его устраивал сам факт их существования, и лишь позже, уже после знакомства с культурой примитивных посредством вездесущих Клэри и Саймона, он осознал, что за «любовь» то была – вовсе не путаница с братскими чувствами, как уверяла Изабель, и не «первая подростковая влюбленность», как свято верил Магнус. Все было гораздо проще, но, вместе с тем, и куда как сложнее. Искренняя, самозабвенная, до безумия яркая любовь… к кумиру. Алек видел в собственном парабатае идеал, нечто недосягаемо-прекрасное, о чем так приятно фантазировать. Но не более того – участие «идеала» в самом процессе, в общем-то, совершенно не обязательно. Даже совсем не желательно, ведь тогда он может оказаться не столь уж идеальным, как мечталось. И взаимность потребовала бы усилий, которых юный нефилим совершенно не желал прикладывать.       В те времена, по скромному мнению Александра, все было идеально. Братской привязанности к сестре и младшему брату, а так же тихой фанатичной влюбленности в парабатая, вполне хватало для комфортной жизни. Верное оружие в руках, дорогие сердцу напарники по бокам, враг перед лицом – что еще нужно воину, рожденному не то что в династии, а в целом народе таких же, как и он сам, вояк? Потому и молчать о своей ориентации было легко – зачем говорить о том, что почти не имеет значения даже для себя самого?       А потом появилась Клэри, с разбегу ввинтившаяся в удобный, простой и такой понятный нефилимский мирок, мгновенно утащив Джейса куда-то в самый центр водоворота чувств на грани безумия и битв на грани возможностей.       Алек не понимал. Честно. Зачем такие сложности-то? Ладно Клэри, воспитанная в мире примитивных и до последнего подчиняющаяся их негласным правилам, но Джейс-то куда? Вот уж кому всю жизнь плевать было на «любовь» ничуть не меньше, чем Алеку, с той лишь разницей, что Джейса тянуло к удовлетворению плотских желаний (что выражалось в обширном «книжном клубе»), а его парабатая – нет!       Александр даже к Иззи за разъяснениями подошел, когда уже просто не мог сдерживать недоумение (которое все почему-то принимали за ревность, но ладно). Сестра, провожая хмельным взглядом Рафаэля – относительно-молодого (годящегося им обоим всего лишь в дедушки) вампира из нью-йоркского клана, только плечами тогда в ответ пожала, бурча что-то о времени, «подходящем человеке» и понимании. Но Алек, интересовавшийся только теоретической стороной вопроса, спешно открестился от подобных перспектив, попутно припомнив Иззи кукол, почивших «во имя любви», и вслух посочувствовав привлекшему сестру мужчине, ловко уводя разговор на менее опасные темы. А сам продолжил тихо удивляться творящемуся вокруг кавардаку. Ему все еще было относительно нормально, потому что все, что требовалось от него лично – это не дать сестре и парабатаю подохнуть по вине рыжей примитивной девчонки. Задача была четка, понятна, не допускала погрешностей и была не так уж и плоха. Ну, заварушка, да. Кровь, боль, проблемы. «Хорошие» проблемы, решаемые с помощью старого доброго адамаса. Конечно, беспокойство за семью накрывало с головой, грозясь потопить в себе несчастного охотника, ненавидящего испытывать яркие эмоции, но с этим он успешно справлялся перед каждой более-менее сложной миссией. В конце концов, проблемы действительно требовали решения, и здесь стоял вопрос не чувств, но долга. Что для Алека означало абсолютную обыденность. Просто очередная задача высокого ранга, ничего такого сверх привычной нормы.       Со своими влюбленностями Иззи с Джейсом вполне способны разобраться самостоятельно, если им адреналина в жизни мало.       Магнус Бейн в идеальную картину мира Александра не вписывался. Точнее, не пожелал вписаться, со свойственной всем магам наглостью ворвавшись туда, куда не звали, обсыпав все вокруг радужными блестками и со смехом станцевав стриптиз на осколках личного мироздания Алека. Жить внезапно стало очень сложно, а «нормальность» помахала красивым синим крылом и резко вылиняла до ярко-голубого. Под цвет то ли глаз самого нефилима, то ли его же ориентации. Ответы на свои вопросы он, впрочем, все равно не получил.       С точки зрения восемнадцатилетнего сумеречного охотника, романтичные чувства все так же являлись бессмысленным явлением. И, что печально, беспощадным. Как ни пытался юный охотник противиться напору чуждых ему эмоций, они брали над разумом верх. Перед глазами плясали радужные сердечки и голубые звездочки, дыхание перехватывало, а о ясности мышления вообще можно было забыть. Все это доводило Александра до трясучки и истерик в запертой на несколько рун ванной, чтобы не дай Ангел, о его состоянии не прознали сестра и парабатай. Алек боялся раскрыть им правду. Знал же, что не поймут. Скажут, что это все блажь нецелованного (неправда, Магнус едва ли не душу из него высасывал по десять раз на дню) девственника, что лучше Бейна ему никого не найти, что они созданы друг для друга. И все такое прочее, сказочное, красивое… и насквозь лживое. Потому что нет. Не созданы. А искать «лучше» он даже не собирается. Как и хуже.       Но Магнус полностью оправдывал свою фамилию, дарованную ему Безмолвными Братьями. Проклятие. Личное, наверное, проклятие Александра Лайтвуда, иначе почему этот проклятый и проклинающий чародей вцепился именно в него, а не… в Клэри? Саймона? Камиллу, в конце концов?       И раз за разом, за надежной дверью ванной комнаты, пред ликом зазеркального отражения юного тогда еще нефилима, звучали клятвенные заверения в том, что он сможет сбросить с себя оковы того проклятия. Не на крови, не Ангелу, просто… словами, которые так легко разрушить. Потому что охотник прекрасно понимал – стоит выйти за пределы огороженной ангельской магией тесной темной комнатки, и все вернется на круги своя. Не на места, нет. Александр отказывался верить в то, что его место рядом с чернокнижником.       Нет, не так.       Что его место у ног Магнуса.       Жаль, сам маг думал совершенно иначе. И его вера оказалась сильнее. Ну да, чего уж стоит вера поправшего законы нефилимов сына таких же, предавших те же самые законы полу-ангелов, против наполовину-демона, искренне следующего своему демоническому Пути, пусть и отрицающего это?       Александр все еще не понимал. Почему он должен покоряться неприятному комку ощущений в груди? Почему все вокруг говорят, что он дурак, раз упускает свое счастье рядом с магом? Да он бы и рад сделать это! Забирайте себе, не жалко! Он даже доплатить может, ну! Только не получается почему-то упустить это треклятое «счастье», оно только еще сильнее липнет, к вящему отчаянию молодого охотника.       О каком бы то ни было комфорте и речи больше не шло – чародей, казалось, задался целью сделать все, чтобы юный нефилим чувствовал себя максимально неудобно. Людные места, странная еда (ладно, это прощается – вкусная пища означает полезные для воина калории, а после готовки любого из семьи Лайтвудов странным кажется все съедобное), неудобная одежда и… разговоры.       Ангел великий! Кто бы знал, как тяжело произносить вслух слова, когда хочется сбежать подальше от собеседника и, одновременно с тем, броситься ему же на шею! Особенно когда беседа заходила на темы чуть более личные, чем погода… ну или бой. Что личного может быть в уничтоженных демонах?       Алек пребывал в перманентном ужасе, но назойливый маг продолжал делать свое неблагодарное дело, стойко игнорируя жалкие попытки нефилима сбежать. Еще и обижаться умудрялся, когда эти самые попытки венчались хоть каким-нибудь, даже самым мизерным, успехом. И тогда Александр возвращался едва ли не на коленях, как побитая собака, вымаливая прощение. Потому что… потому что, при всем при этом, видеть расстроенного Магнуса было больно! Потому что неудобства кого-то другого всегда вызывало у Алека чувство вины, и легче было вернуться на исходную позицию и страдать самому, чем заглушить белугой вопящую совесть!       Гибель Макса заставила… смириться, наверное. Или сломаться. Сейчас уже и не скажешь, в общем-то. Даже сам Александр, как бы часто не думал впоследствии, так и не сумел определиться.       В ту ночь, захлебываясь горькими слезами на плече мага, Александр осознавал, что как раньше уже ничего и никогда не будет. Что бы там не думал Магнус, личная точка невозврата Алека была поставлена именно тогда. Не смерть Иззи или половины мира, не ссоры и не… сделка с той, что страшнее самого Дьявола, а всего лишь несколько часов в объятиях коварного чернокнижника, оказавшегося в нужном месте в самое удачное для него время.       Втайне ото всех Алек считал (как и многое другое, о чем он думал и что делал в далеко не гордом одиночестве), что окажись тогда рядом Клэри, а не Магнус, он бы обзавелся еще одной возлюбленной младшей сестренкой, которую бы всеми силами оберегал и сворачивал ради нее горы. Ему просто… нужно было что-то… кто-то, кто мог бы заполнить в его душе пустоту, стянуть края отвратительной черной дыры в груди, которая образовалась после смерти любимого братишки.       Но… в ту ночь, когда Себастьян лишил жизни его драгоценного малыша-Макса… Клэри утешала Джейса в соседней комнате, удерживая того от желания отправиться по следу мерзавца-врага сию секундно и собственноручно всадить ангельский клинок тому в сердце. Позже Алек искренне презирал себя за проявленную слабость, ведь пока его парабатай рвался в бой, как и положено сумеречному охотнику, он сам малодушно прятался от всего мира в теплых руках чародея, выплакивая свое горе и едва ли не воя от охватывавшего отчаяния. Но в тот момент ему было плевать на гордость, долг и даже на идеалы.       Личная маленькая Бездна под собственными ребрами разрасталась с каждым мгновением все больше и больше, грозясь растворить в себе ангельски-светлую душу охотника, оставив лишь жалкую, беспощадную, примитивную тень, закованную в ледяные цепи апатии. И это было бы идеально, если честно. Ничего не чувствовать, ни от кого не завесить в эмоциональном плане. Только Долг. Тот самый воин-нефилим, которого так страстно желал видеть Конклав. И жить снова стало бы так просто…       …К несчастью… или счастью… рядом оказался Магнус. Он не обещал, что со временем станет легче. Не пытался ни утешить, ни воззвать к гласу разума. Всегда шумный, яркий и раздражающий, в ту ночь маг всего лишь негромко мурлыкал мелодичную колыбельную на неведомом нефилиму языке, да позволял себя обнимать до хруста костей и фиолетовых синяков на нежной коже.       И это было гораздо больше, чем Александр мог… выдержать. Одна трагедия. Одни объятия. Одна песня. Этого хватило, чтобы с легкостью перечеркнуть все попытки охотника оставаться самим собой – тем самым замкнутым пареньком-нефилимом, счастливо проживающим свою, несомненно короткую, жизнь в оковах Долга и Крови. Смирение, сломленность – разницы-то и нет. Результат лишь один – Александр Лайтвуд подчинился ненавистным чувствам, вложив свое сердце и большую часть своей души в руки демона-искусителя, пусть и полукровки.       А Магнус, пожалуй, был счастлив. Алек видел это, не мог не видеть. Чародей получил желанный приз, завладел мальчишкой-охотником полностью и без остатка, фактически замкнув на себе его небольшой и некогда уютный мирок, в котором и места-то раньше было лишь на троих.       Вот только Алек, не смотря ни на что, совсем уж дураком не являлся. И книги читал разные, не зацикливаясь лишь на демонах и оружии. К тому же, Иззи с Джейсом иногда рассказывали весьма интересные вещи... Нефилим прекрасно знал, что отношения, что бы не лежало у их истоков, требуют взаимности. Доверия, может быть, понимания. Всего того, что Магнус не был способен ему предоставить. Или не хотел. Алек не успел спросить, да и не желал, впрочем, знать ответ.       Стоило ли удивляться, что закономерным итогом стал разрыв? Тот, самый первый, из-за «недоверия Алека к Магнусу».       Камилла-то права оказалась. Сотни, тысячи раз права! Предупреждала же – Магнус не знает значения слова «любовь». Его «любовь» - это обладание, это жажда, страсть и игры. А о любимой куколке полагается заботиться и лелеять ее (даже Изабель берегла своих любимиц). Не спрашивая мнения самой игрушки, ведь разве может она дать ответ? Вампирша советовала бежать. Быстро, далеко и на как можно дольше… Как когда-то сделала она сама, обыграв дитя демона на его же поле.       Александр верил ей. Вопреки опасениям, ее рассказы о делах минувших лет были непредвзяты. Она сухими фактам раскрывала перед ним прошлое, не отвлекаясь на личное мнение и эмоции. Не требовала платы. Честно отвечала на вопросы. И, самое главное, она была единственной, кто не пытался уверить Александра в том, что Магнус – его судьба. Как и в том, что маг не подходит ему из-за демонической крови и бытия мужчиной. Одна лишь Камилла и, может быть, Рафаэль, видели суть проблемы и принимали ее. Жаль, что оба не пережили войну с Лилит и ее дражайшим сыном. Действительно жаль. Алек скучал по ним обоим.       Рафаэль, о, Рафаэль, возлюбленный вампир Иззи, которому та так и не успела признаться! На счастье, считал Алек, ведь кто, как ни он, понимал чувства асексуального вампира, с которым неожиданно для них обоих сумел сблизиться. Именно так, как предпочитали оба – на расстоянии, лишь изредка пересекаясь в дальней беседке в самом темном уголке ночного парка, в уютном безмолвии выпивая по несколько чашек крови и кофе, так же безмолвно расходясь в разные стороны, как только принесенные с собою термосы пустели. Они не грузили друг друга проблемами, не шутили и даже не делились впечатлениями о пережитых битвах или добытой в пылу схватки информации. И именно за это ценили свою странную тихую дружбу, позволяющую быть теми, кто они есть – нелюдимыми и угрюмыми социо… -фобами? -патами? Плевать. В любом случае, в Эдом Алек спускался не только ради сестры с Джейсом, рвущихся спасать мир и мстить Джонатану, да запертого где-то там Магнуса. Только не сумел ничего сделать для дорогого друга – Рафаэль спас их всех, обменяв у Асмодея свое бессмертие на жизни своих неудачливых спасителей. Глупец, Но он сделал свой выбор, и Александр не вправе осуждать за это. Теперь-то он понимает, что означает «делать выбор».       С Камиллой у юного охотника сложились более сложные отношения. Но они, на удивление, были, и далеко не столь лживы, как можно было бы считать. Алек даже… восхищался этой женщиной, сумевшей не только вырваться из цепкой хватки чернокнижника, но и остаться самой собой. Пусть и выражалось это в холодности и жестокости, пусть Камилла и не являлась той, кого можно было бы назвать хорошей или доброй… Но она могла безбоязненно быть той, кто она есть, шагая по собственному посмертию широкой поступью и оставляя за своей спиной бордовый шлейф запекшейся крови. Иногда охотник ловил себя на мысли, что она подходит Магнусу как никто другой – не зря же он хранил ей верность почти два столетия, даже после разрыва не впуская никого в свое сердце. Воистину, они были прекрасной парой равных.       Чем Камилла руководствовалась, передавая Магнусу информацию о «заговоре», Алек тоже не понял. Он вообще понимал ничтожно мало в той круговерти событий, в которую превратилась его некогда размеренная и спокойная жизнь! В то, что вампиршей двигал альтруизм, не верилось совсем – эгоизм, наверное, характерная черта всех бессмертных. По крайней мере тех, с кем Александру довелось познакомиться лично. В мелкую месть верилось уже чуть лучше, но разве это не означало бы, что у Камиллы остались какие-то чувства к магу и она… ревновала?       Ну, наверное, нефилим обрадовался бы подобному. Потому что тогда он не был бы одинок со своей удушающей «любовью», не угасшей ни через десятилетия, ни, как выяснилось, через века.       Даже смерть не помогла, не то что тогдашний разрыв, закончившийся прогулкой во владения высших демонов.       Чего он ожидал от посмертия?       Забвения, наверное. Уютной бархатной пустоты и абсолютного ничего, в котором бы бесследно растворилось изможденное за годы жизни сознание. Чтобы не чувствовать. Не помнить. Не думать. Не существовать.       И, в последние минуты своей жизни, стоя на коленях напротив такого же коленопреклоненного Магнуса, своего возлюбленного мучителя, уже не юный нефилим испытывал… облегчение. Его затянувшаяся сказка о любви близилась к концу, и терять, в общем-то, было уже нечего. Из тех, кто был воистину дорог ему, в живых оставались только Джейс с его детьми. И Клэри, конечно, яркий рыжий огонек Клэри, влившийся в их семью так органично, что даже нелюдимый Алек со временем смог принять ее. Он не хотел их терять, но именно потому вызвался на ритуал сам, обрекая парабатая на еще одни похороны дорогого для него человека. Да, решение Алека принесло им очередную боль утраты (слезы в родных и некогда таких любимых золотых глазах Александр забыть не сумел даже в ту пору, когда его разум одолевали сомнения в собственном имени), но уж лучше так. Если платой за жизнь четверых Эрондейлов станет смерть последнего из рода Лайтвуд, то Алек вовсе не против. Его-то ничего больше на Земле не держало. Ни кровных родственников не оставалось ведь, ни приемных, ни хоть сколько-нибудь близких друзей, лишь Эрондейлы да вездесущий Магнус, который, впрочем, выбрал себе такую же судьбу, что и Алек.       Зачем-то. Уж он-то, как считал нефилим, мог с легкостью жить дальше, толкнув под золотой ритуальный кинжал кого-нибудь из своих собратьев. Но маг твердо решил распрощаться с вечностью, лечь на алтарь рядом с мужем, так и не ставшим бывшим.       Впрочем, в тот момент Александр предпочитал не думать о причинах, по которым «любимый» желал распрощаться с миром живых. Охотник вообще избегал мыслей о мужчине, разделившем с ним бремя жертвенного агнца. Зачем? Им оставалось жить минуты…       Сам он шел на смерть не с легким сердцем, но со светлой надеждой на лучшее будущее для своих близких и сотен оставшихся в живых ни в чем не повинных людей и нелюдей.       Он умирал, моля ангелов и богов о защите. Для Джейса и его детей. Для Клэри. Саймона. Всех, кто ставил на кон свою жизнь, защищая останки былых цивилизаций, готовых рухнуть за границу Бездны. Всех, кто в тылу с ужасом и надеждой ждал возвращения своих родных с последней, самой страшной, битвы под смоляными небесами бывшей Норвегии. Всех, кто сумел выжить за две недели кровавой бани, царившей на некогда спокойной Земле.       Он умирал, моля о покое для живых и мертвых.       Он умирал, моля об избавлении от мук. Не для себя. Для того, кого, наперекор всему, продолжал неистово любить.       «Чем ты готов пожертвовать ради своей любви, дитя ангела?»