«Там, где сжигали книги, будут сжигать и людей...»
Генрих Гейне
Жил на свете один мальчик, призрак, который столь старательно прятался среди теней. Вместе с ним всегда, с самого его прибытия на Небесную улицу, ютилась девочка. Маленькая девочка, которая питалась книгами. Юная любительница историй поглощала эту интеллектуальную пищу увлеченно и вдохновенно. В то время как люди по всей стране голодали, она воровала книги. Макс никогда не сомневался в том, что Лизель Мемингер - удивительная. На деле Воровка книг испытывала к Ванденбургу смешанные чувства. С одной стороны, она с той самой детской искренностью считала молодого человека своим другом. С другой стороны, Лизель с легкой горечью понимала, что Макс никогда не попросит у нее поцелуя, в отличии от светловолосого мальчика, которому она приглянулась с первой же встречи. Доверие между ними росло с невероятной скоростью. С каждой встречи. С каждого вечера, проведенного вместе. С каждого зрительного контакта. А их, поверьте, было немало. Несмотря на все это, Мемингер ярко чувствовала ту черту, что боялся переступить Макс. Ту трижды клятую черту, что отделяла их друг от друга... Макс - всего лишь еврей. Низшая, по мнению фюрера, раса. И единственное, что он может сделать - просидеть в подвале, не высовывая носа. Это у него хорошо получается. Для Ванденбурга единственным окошком к внешнему миру была Лизель...«Я видел звезды. Они обжигали мне глаза.»
Для Воровки книг Руди, живущий по соседству, казался гораздо ближе, чем еврей, что прятался в подвале собственного дома. Макс казался далеким, словно мечта, что никогда не сбудется. Далеким и таким... Неприкасаемым. Будто тронешь его - и сгоришь. Возможно, так оно и есть. Для Похитителя небес Лизель оставалась той самой маленькой девочкой, хрупкой, как тростинка (не считая того случая, когда светловолосая милая девочка набила морду Францу). Меньше всего на всего на свете он хотел расстроить её. Эта прекрасная леди, с огромным сердцем, что так похоже на паровой котел, вызывала в душе еврея самые теплые чувства. Так хотелось прикоснуться к ней, заправить прядь золотистых волос за крохотное остренькое ушко, расплести аккуратные косы... Но не мог. Боялся спугнуть, разрушить ту крепость доверия. Боялся расстроить её. То, что бывший хулиган способен всем сердцем полюбить ту, чья жизнь без чтения невозможна, оставалось фактом. Это действительно так. Книги для нее были спасением от всех внешних проблем, её зависимостью, своеобразным наркотиком. Ровным счетом, Макс тоже её спасал. Хотя бы от вечных взбучек Розы. Пока приемная мать привычно голосила на Ганса, они сидели в подвале, друг на против друга, представляя, что сейчас творится на кухне. Лизель тихо смеялась, глядя на друга, который, надвинув брови к переносице, передразнивал фрау Хуберман. — Ты ещё не нашел флаг, свинух? — уперев руки в бока, хмурился Макс, — спустись-ка в подвал, быть может, там есть?... Запретный плод всегда считается особенно сладким. А запретная любовь - ещё и невыносимой. Что, если их застанут супруги Хуберман? Небесно-голубые глаза пробегаются взглядом по словарю, останавливаясь на букве V. Время близилось к полуночи. Над головой еврея мерно покачивается лампа, чей тусклый свет освещает две фигуры. Кто же здесь сидит в столь поздний час? Правильно. Опять они, двое. Которые так хотят сломать ту невидимую стену между ними. Но не могут. Одной не позволяют родители. Другому - совесть. Она воровала книги. А он - небо... Правильно. Сказать, что любишь - больнее, чем разбить коленки. Сказать, что не хочешь терять - сложнее, чем достать из ледяной реки уплывающую книгу. Этот еврей и эта маленькая девочка обманывают самих себя уже второй год. Душно. Однообразно. Изо дня в день простые разговоры. Так, обо всем на свете - о родителях, школе, Гитлере, войне и, разумеется о словах. Об их значимости. Лизель каждый день поглядывала на Макса, по - своему, по-особенному, стараясь запомнить каждую, пусть даже самую маленькую деталь. Так на парня не смотрели ни Роза, ни Ганс, ни его мать. Только она. От этого осознания по телу разливалась приятная легкая злость, да, это её друг и никто не узнает, где он сейчас. Кроме самой Лизель... Вандербург всегда ощущал эти взгляды на себе. И в этот же самый момент в который раз признавался сам себе в том, что Мемингер слишком ему дорога. Настолько, что невозможно представить. Ему нравилось в ней всё. Абсолютно. Ступала девушка легко и осторожно, но когда спускалась по лестнице, сильно топала и его это забавляло. Лизель звонко смеялась и делилась позитивом со своим другом. Мемингер тащила в подвал ведрами снег, только для того, чтобы осчастливить Макса. Без устали читала ему историю о человеке-невидимке только для того, чтобы мальчик, старательно прячущийся среди теней, жил. Парень видел в маленькой Воровке книг обычную девочку с непростым характером и очень уж необычной судьбой. Лизель будет долго вспоминать этот вечер. Это единственное, что она знает наверняка. — Ну что, — осторожно начинает Макс, — как там Руди? — Не знаю, — ведет хрупким плечом девочка, — он у меня в печенках сидит. — Хуже того, кто ненавистен, может быть только тот, кто нравится, — усмехается Ванденбург и тут же прикусывает язык. И зачем? И к чему это сейчас было? — Не говори так, — вырывается из пухлых девичьих уст. — Что это значит? — Макс переводит взгляд на девушку, отрываясь от книги. Лизель загибает уголок страницы и откладывает недочитанный роман. Сейчас не до него. Медленно кладет ладони к еврею на плечи. — Я помню... — тихо начинает Воровка книг, вглядываясь в болотные глаза напротив, — что незнакомец появился в феврале, — своим дыханием Мемингер опаляла щеку Вора небес, тем самым запуская ряды мурашек, — и с того самого дня, как в доме на Химмель-штрассе появился бескрылый феникс, мир словно слегка покачнулся. Девушка поддалась вперед. Она дышала ровно, но сердце клокотало так яростно, что, казалось, перебудит супругов Хуберман и всю Небесную улицу заодно. — Ты смелая, Лизель, — отрывисто шепчет парень ей в губы и, чуть погодя, опасливо косится на дверь. Лишь бы не услышали, не засекли, — позволь мне продолжить, — заправляет прядку волос ей за ушко. Пухлые щечки Воровки книг вспыхнули, заиграли нежным румянцем. Когда Макс, предварительно прикрыв глаза, накрыл её губы своими, единственным, что слышала Лизель, был его стук сердца. Оба чувствовали, что это было не совсем неправильно, но поворачивать назад они не намерены. Слишком долго ждали. Слишком долго обманывали себя. Его губы сухие, теплые, слегка отдающие маминым супом, который он впихивал в себя изо дня в день.«Суп был ужасным, правда?»
Отстранившись, Лизель цепляется за его свитер словно за спасательный круг, пытаясь восстановить дыхание. Слегка морщится, утыкаясь носом в колючую серую ткань. Он мягко гладил её по плечам, не в силах поверить в происходящее. Стена между ними начала тихонько рушится, и оба это почувствовали. — Спокойной ночи, Лизель, — Макс целует ее в макушку и с нежеланием отпускает. Через пару минут он слышит тот самый знакомый топот и едва слышно усмехается. Вот ведь топотушка. Но спустя некоторое время, Макс покидает дом на Небесной улице. Он тихо благодарит супругов Хуберман и осторожно целует Лизель в лоб. Робко. Будто впервые. Так нелепо, так глупо, так неправильно, но он должен уйти. Так нужно. Ради неё, которой надо посвящать серенады и целые книги. Ради той, что постоянно нуждается в объятиях. Ради Воровки книг. Лизель надо радовать, но сейчас Макс её только расстраивает. И сейчас, смотря через оконное стекло за уходящим в никуда евреем, Мемингер не знала, да и не могла знать, что в скором времени она будет целовать и Руди. Точно так же, как и Макса - верно и долго. Но в любом случае, она не расскажет об этом поцелуе Ванденбургу. Если они, конечно, встретятся вновь...