Юрий будет дуть

Наконец-то пустили. Пустая комната с какой-то серой мебелью и голыми стенами, посреди стоят два стула. Я подхожу к ним и сажусь на («на Дудя, конечно») свой стул, поправляю и смотрю прямо на Юру. Короткая прическа, прямоугольное лицо с сурово нависшими бровями, с гордо торчащим носом и улыбкой как бы вопрошающей «сколько вы зарабатываете на этом?», его статная осанка, ухоженное красивое тело («так я его представлял в голове») и, как я был наслышан, буйный нрав («это тоже представлял»). Он ко мне обратился («лишь бы не ляпнуть чего»): - Здравствуй, Иван, ты готовился? – смеется. – Ну ты же смотрел мои интервью на ютубе, да? - Да, смотрел некоторые («все твои интервью пересматривал по сотне раз, боже»). - Ну вот и славно, вот и хорошо, значит, все в порядке. Я не понимал, о каком таком порядке идет речь, когда он стоит тут передо мной красивый и интересный, а у меня в семейках уже мокровато. Но делать было нечего, я готовился к его стандартным вопросам, пока съемочная группа записывала, как он меня представляет. В конце он поворачивается ко мне, смотрит в глаза с каким-то странным интересом («или мне кажется?») и здоровается: - Здравствуй, Ваня («боже, зачем он назвал меня Ваней»). - Здравствуй, Юра («я его так называл только в своих сокровенных фантазиях, обычно мы с ним вообще не говорили, хех»). - Сколько ты зарабатываешь на этом? – этот взгляд и я ляпаю: - Настолько много, что даже попал в тебя… Ой, к тебе, вот, - немного напряженно улыбаюсь. Он посмотрел на меня какими-то вопросительными зрачками, типа «вотсап мэээн», и продолжил: - Тебя знает одна половина нашей необъятной. Вторая половина знает Сережу Светлакова («фу вспомнил это ничтожество фу»). Какого это быть ультрамедийной личностью? - Главное, что они пока не залезли в мои мысли, я так думаю («иначе бы они столько компромата на тебя нашли там мама не горюй»), а то что-то там папарацци по углам шароебятся, это мне плевать, на самом деле. - А каково это быть главным ведущим на Первом? После Малахова, конечно (смеется). - Я тебе так скажу, до Малахова мне еще, как до твоей жопы, ой, до твоей работы, трудиться и трудиться. - Что за пошлости, Вань, ты о чем думаешь? - Я думаю о том, как бы захайпить в интернете, а то вон Гнойный захайпил и все у него на мази. - Гнойному пришлось поработать ртом, да (загадочно улыбается?), ты можешь не стараться, тебя мы и так захайпим (смеется, и я смеюсь вместе с ним), так что можешь даже не шутить, говори как есть. Молчим напряженные несколько секунд (какая-то битва разумов или игра там), и я говорю: - На самом деле, я думаю о тебе, Юра, - и смотрю на него таким взглядом, что у меня брови в синусоиду обращаются. - В косинусоиду вообще-то, - замечает Дудь, - и давно ты обо мне думаешь, Ваня? - С самого первого вью я представляю тебя во снах, мой сладкий (загадочно улыбаюсь). Дудь внимательно смотрит на меня, потом смотрит на оператора, с минуту сидит и молча думает. Потом резко встает и говорит мне: - Ты не в настроении, Ваня, или что? Нам столько гомосятины нельзя пускать, нас спонсирует тот, чьего имени нельзя называть («это мы так Путина зовем, великого и могучего»), а он против всей этой пидорасни («вот сейчас обидно было»). - Да, не в настроении, наверно, - и посмотрел на него игривыми глазами. Он задумчиво отвернулся от меня и пошел к режиссеру, начал о чем-то с ним говорить оживленно, но слов услышать я не мог. Режиссер вдруг вскликнул «ну охуеть теперь» и быстро вышел из студии. Остальные парни почему-то переглянулись и тоже начали сматывать, последним вышел звукооператор. Я бросил взгляд на Юру, но он смотрел куда-то в сторону от меня и, казалось, забыл о моем существовании. Потом он начал: - Ваня, ты из этих? - Из каких этих? - Ну не из правых же (попытка посмеяться). Я про ориентацию говорю. - Ориентация север, я хочу, чтоб ты верил, я хочу, чтоб ты плаааакал, - заголосил я. - Тьфу на тебя, Ваня, будь серьезен, - сказал он и вплотную подошел ко мне. Я ощутил его жадное дыхание над моим ухом, он склонился прям к нему и тихо спросил: - Ты из нас, пидорасов? Как я был счастлив в тот момент, вы не представляете. Нас, понимаете? Нас! Я почему-то был уверен, что Дудь так хорошо сохранился, потому что его анус никто не тревожил своей катаной (смеюсь внутренне). И тут он говорит, что тоже не против полакомиться бургером («спасибо за эвфемизм, Дремин») и побыть шахтером в голубых пещерах (тихо поорунькиваю). Он видит мою реакцию и резко отстраняется и говорит: - Ты не из нас, да?! Ты чего мне мозги пудришь, геевыводитель, говори уже. - Да, Юра, я из нас, - и сам встаю и подхожу к нему на расстояние вытянутой руки. Он меняется в лице, облегченно улыбается, подходит ко мне вплотную и продолжает: - Ох, Ваня, как я рад! Я почему-то думал, что ты как сибиряк не испортился из-за шоу-бизнеса («ага, рядом с такими красавчиками работать и не испортиться»). - Ты там внизу щебечешь, я не слышу. - А ты наклонись, - кокетливо улыбается он мне, и я наклоняюсь… Его губы ударяются о мои, я чувствую, как моя борода щекочет его еще молодые щеки, и сам он немного посмеивается от щекотки. Его губы ударяются так, как волны ударяются о скалы, как лавины скатываются («тут должна быть шутка про Оксимирона») с вершин. Такое откровение страсти сваливается на меня, такое чувство, что я немного теряюсь и приобнимаю его, и мы целуемся – он стоя на носочках, я полусогнувшись. Он пускает свой язык мне в рот, и я облизываю его по кругу и немного пытаюсь присосаться к нему, но он с боем вырывается его, Юра прикусывает мне верхнюю губу и отстраняется. - Пойдем, вон на тот диванчик, чтобы нам было удобнее, - и он берет меня за руку и к такому же сероватому диванчику, какой можно увидеть на порнокастингах («неужели Дудь – это лысый из Браззерс?»). Мы садимся и продолжаем бороться своими языками за право быть доминантом, а руками ласкаем свои торсы. Я снимаю с него майку и вижу его маловолосатое мальчишечье тело, глажу его бедра и хочу освободить свой рот, чтобы направить его на его сосочки – голые и отвердевшие от возбуждения и холода («стены-то тоже голые хули»), но Дудь сам перехватывает инициативу, расстёгивает мою рубашку и видит могучее волосатое тело, но все равно не останавливается и целует мою грудь по центру, пальцами массируя мои соски. Я тихо постанываю от такой наглости и умелости, а сам глажу его по спине и стараюсь провести руку ниже, чтобы ухватиться за его попку, но он рукой сбивает мою руку и смотрит взглядом «это на потом», а я продолжаю постанывать. В этом поединке становится понятно, кто из нас будет дико напримерять другого, и как у нас у геев заведено – «кто первый ебет, тот первый сосет». Кстати, если вспоминать о первом кодексе геев и пидорасов российского шоу-бизнеса, составленном Борей Моисеевым и Витасом, то в нем не было такого правила вообще. Правило появилось с второй поправкой, во времена прихода в медиа Фэйса. Был презабавный случай, как он вместе с Фараоном решали, кто первый будет сосать, и как люди не последние в нашей тусовке они-то и внесли правило вместе со второй поправкой. Странно, что я об этом вспоминаю, когда мне сосет Дудь, но ладно. Боже как он сосет, это не рот, это маленький («не очень-то и маленький, на самом деле») насос, выкачивающий из меня душу через мое «вдудье». Будь тут у нас рядом Саша Грей, она бы немного охуела от жизни и сделала харакири прямо у ног Дудя. Потому что в мире должен быть только один человек, который так отсасывает. Сначала он достал мой эрегированный член из моих штанов и прикоснулся к нему своим шальным язычком («поосторожней с языком, молодой человек!»), лизнул головку, потом спустя мгновение поводил мне под залупой по часовой стрелке («по правилу буравчика»), потом слева провел языком до основания и справа, потом снизу вверх провел языком прям по середине моего причлендала и задержал кончик языка на моей уздечке. Я думал, я кончу, но это было только начало. В следующее мгновение мой челн одиночества исчез в пустоте Юриной любви, или, короче, он его заглотил полностью, в один присест просто. Я охуел вслух, Дудь промолчал. В его положение вообще было трудно говорить, только его гордый взгляд как бы спрашивал «сколько вы на этом зарабатываете?». Он начал вводить мой хуй у себя во рту, как вводят Феррари или там Бугатти – самозабвенно и все быстрее и быстрее. Не знаю, за сколько он разгонялся до полной своей скорости, и, видимо, не узнаю, потому что когда его Шерон разогнался до 240 км/ч, моя красная девятка уже развалилась нахуй. Я кончил ему в рот, что даже как-то стыдновато. У меня просто давно не было секса, и я не смог продержаться дольше этих 5 минут чистого драйва с русским Райаном Гослингом («у Юры были усы, кстати, специально отрастил»). Он утер свой рот от немного вытекшей спермы и спросил ангельский голоском: - Чего ты так рано? - Мне же еще на свою передачу, Юр, не хочу опаздывать («да, в этом секрет моих шоу, я ебусь с мужиками»). - Ладно, - спокойной проговорил он и начал снимать с себя свои пацанские приталенные джинсы. Я же в это время уже переворачивался на диване, приспускал свои штаны, изредка поглядывая на Юру. Но когда он все же достал свой болт, я буквально охуел от жизни. У этого хуя был взгляд, спрашивающий «сколько вы на этом зарабатываете?». Я вам реально говорю. Глубоко вздохнув, я запел вслух: - Юрий будет дуть, дуть будет Юрий, - пел я, стараясь схватить высокие ноты. - Лучше, чем у Славы. - Ты про песню, Юр? - Я про очко. У Гнойного после Замая ни одного живого места не осталось, трудно сказать, как он вообще сидит на ней после этого. И, конечно, лучше, чем у Джа Калиба. У него жопа толстая, - многозначительно сказал Юрий. - Да вдувай уже, не тяни, - с мольбой в голосе попросил я. Он вставил. Знаете, как это, когда вы сидите на берегу моря, смотрите на закат, обнимаете любимого человека («Хрусталев, где же ты»), пьете вино и все такое? Так вот это было еще пизже, жи есть. Он легко и медленно вводил свою «дюдьку» мне в «вечернего урганта» и я чувствовал каждую напрягшуюся венку на его инструменте. Каждое движение было неожиданно, каждая пауза только сильнее возбуждала меня, каждое максимальное проникновение заставляло меня трепетать где-то глубоко в животе, закатывать глаза и даже немного верить в Бога. Собственно, Дудь и был этим Богом, был тем мужчиной, которому бы я доверил свой зад, мужчиной, от которого бы я не испугался получить микротрещины прямой кишки. Фрикция за фрикцией он приближал меня к моей мечте, он ускорялся и заставлял меня почти кричать от болезненных ощущений («рост, все-таки, на размер не влияет») и радостных наплывов в ожидании моего, возможно лучшего, оргазма. Если я канализация, то он маленький мальчик, который в ней потеряется. Если я Марианская впадина, то он Жак Ив Кусто. Это было погружение в неизведанное, и он был в этом деле Индиана Джонсом. Это было пробивание себе дороги к счастью, и в этом смысле он был Абрамовичем. В какой-то момент я захотел от него детей, если, конечно, выживу после того, но потом все мои мысли смешались в кучу и выбросились в мусорную корзину. Я оргазмировал прямо на его диван, а он достал свой вожделеющий хуй, додрочил и спустил мне на спину. Теплая белая жидкость стекла по моим бокам мне на живот и падала капельками на то же место, где уже сушилась моя сперма. Я не выдержал и упал в это озеро нашего соития и уснул беспробудным сном. Он разбудил меня, сказал, что скоро мое шоу и надо быстро собираться и ехать. Мы молча доехали до моей студии на моем БМВ («оно помнит хуи стольких звезд») и еще полчаса говорили там о том, о сем. Усы он экстренно сбрил, и нас начали снимать.