Becoming Harmonius

Находить бесконечный глубокий космос в чужих, на первый взгляд невидящих, глазах — кажется безумным. Безумным кажется чужими — но условно принадлежащими ему — руками медленно перебирать пряди спутанных длинных волос и захлебываться в настоящем человеческом запахе: кожи, одежды, леса. Эмоций, чувств, невысказанных слов. Теряться в этом круговороте и раз за разом терять голову, будучи оглушенным собственным сердцебиением. Сфинкс каждый день повторяет себе, что такая зависимость — ненормально. Она приносит острую боль, с которой ни одно обезболивающее Могильника не в силах справиться. Боль немного утихает ТАМ, но он не хочет идти ТУДА, потому что Слепой сейчас ЗДЕСЬ. Из-за этого ЗДЕСЬ кажется в сотни раз роднее и приятнее. Периодически. Иногда Сфинксу кажется, что все вокруг сон. Невероятно реалистичный, объемный, до безумия красочный и до боли монохромный своей палитрой, но сон. Навязанный, бесконечный, в меру пугающий, но в ту же меру прекрасный. Сон, где всем им нашлось место — и это немного странно. Слепой над его размышлениями не смеется; не убеждает ни в чем — это наводит на мысли, что его глупые догадки — верны. Сфинкса называют мудрым, но Слепой в стократ мудрее — он нечто, скрывающее в себе знания, которые могут свести с ума. Но он пока держится. Этот странный парень в одежде как с чужого плеча и на самом деле очень зависимый от человеческого окружения. Тот, кто слышит больше всех; тот, кто видит лучше любого зрячего; тот, кто даже в неприглядной тьме Леса способен отыскать верную тропу, но готовый при дневном свете заблудиться в прямом длинном коридоре, оглушенный шепотом стен Дома. Все слышат этот шепот, но Сфинкс уверен, что для Слепого голоса намеренно громче повествуют о своих радостях и печалях. Просто этот парень создан, чтобы знать то, что не могут (или не хотят) знать другие. Сфинкс зажимает ему уши непослушными протезами, но знает, что это не помогает — видит то по дрожащим (а оттого прекрасно живым) рукам Слепого. Не читает на лице, не слышит… Просто видит. Как видит сотни созведий в подернутых пеленой прекрасных глазах. Видит, как бусины звезд сплетаются в слова, слова в предложения — и все бессмысленные, потому что Слепой не знает, что кто-то способен читать его. И хорошо, что не знает, иначе непременно начнет закрываться. А Сфинксу не хочется разрывать связь с этим необъятно прекрасным космосом. Поэтому он целует Слепого. Лоб, щеки, подбородок, потрескавшиеся губы, острые ключицы, исцарапанные плечи. Целуется, захлебывается в смутных чувствах; морщится, замечая очередную рану — одну из тех, что Слепой вечно игнорирует. Сфинксу очень хочется, чтобы у него были настоящие руки. Чтобы он мог провести ими по коже Слепого; ощутить пальцами каждый из этих шрамов; прочувствовать это странное человеческое тепло. Понять его еще лучше. Узнать о нем что-то новое. Сфинкс надеется, что когда-нибудь перестанет дрожать от близости со Слепым, но одновременно боится этого. Зажимает того в пустых коридорах; излишне властно кусает его губы, морщась от горького вкуса крови; оставляя на теле эти уродливые (ужасно идущие ему) засосы. — Ты невыносим этим своим бесчувствием, — сообщает Сфинкс Слепому. — Ну, научи меня чувствовать, — меланхолично отвечает тот, прикрывая глаза. Тени от густых ресниц словно растут и накрывают собой лицо Слепого, пряча его от остального мира и от Сфинкса в том числе. Космос медленно погружается во тьму, с которой не в силах справиться ни одна из самых ярких звезд; и даже вместе взятые они бессильны. Дом не любит истории с хорошим концом; Дом ненасытен в плане драм, и Сфинксу претит мысль, что все они — герои жалкой, кем-то чужим созданной трагедии. Марионетки, актеры, просто декорации порой… Расходный материал. Уйдут они — придут другие. Сменятся надписи на стенах; забудутся старые клички; будут новые главари, новые войны, новые эксцентрики и пугливые ангелы вроде Македонского. Но ни у кого из них — этих бедных невольных замен — не будет тех же слепых всевидящих глаз и бесконечного мрачного космоса в глазах. В этом Сфинкс уверен больше, чем в чем-либо — сам иногда боится собственной уверенности. Боится выпуска. Боится потерять — других, но и себя тоже. Боится однажды слишком глубоко нырнуть в обманчивый омут взгляда Слепого и не вынырнуть — стать подобным тем, кто ТУДА перешел целиком. Но, в конце концов, пока у Сфинкса есть цель — небольшая, какая-то наивная и даже глупая, абсолютно ему не идущая. — Обещаю. Обещаю, я научу тебя чувствовать.