Ей 15.
В доме — странная тишина. Каждый вечер меня встречали переливы поддержанной, но столь любовно сохраняемой гитары, только не сегодня. — Сестра? Рюкзак падает на пол, глухо ударившись об ковёр, нарушив эту почти звенящую пустоту. — Сестра! Она не отвечает, потому я взбегаю по лестнице, едва не перекувыркнувшись на двух последних ступеньках и не прочесав носом по ковру. Дверь в комнату закрыта. Стучу в особом ритме. Том, о котором знаем лишь мы двое. — Открыто, — тихо отвечает она и я только через какое-то время понимаю, что дёргаю ручку и влетаю в комнату так, как будто внутри ждёт стол с подарками и именинным пирогом. — Почему молчала? Девушка откладывает с колен листы бумаги и прячет около своего бедра, что ближе к окну, на подоконнике у которого она сидит. Не хочет, чтобы увидел. Хорошо. — Задумалась. — Где младший и отец? — У бабушки и дедушки. — Что насчёт нас? Пожимает плечами. — Отец решил, что мы достаточно взрослые и в состоянии прожить выходные без его помощи. Верно. После смерти матери какие-то два дня самостоятельности — ничто. Нам слишком рано пришлось повзрослеть. Ей слишком рано пришлось повзрослеть. — Гляди, дождь начался! У неё есть удивительная способность из абсолютно спокойной, почти что холодной, становиться комком бушующих эмоций, с которыми не всем под силу справиться. — Сюда иди, ну же! Подхожу к ней и присаживаюсь напротив. Она открывает окно. — Подержи меня, пожалуйста. Подставив вытянутые руки и лицо дождю, она закрывает глаза. Выглядываю из-за плеча и чувствую капли на коже, держу крепко за талию, чтобы не пошатнулась. — Который час? — Без пары минут двенадцать — отвечаю, мельком глянув на настенные часы. — Знаешь, с тобой мне не так страшно. Пройдёт время и мы примем это. Молча согласно киваю и обнимаю крепко, втягивая носом аромат вьющихся волос. Больше не было сказано ни слова и даже когда она заснула на моих руках, обошлось без пожеланий спокойной ночи. Мы были в своём собственном мире, в котором слова были лишними и могли причинить боль.Ей 16.
Отец подарил новую роскошную гитару, а младший брат исхитрился где-то достать огромный плакат её любимой группы. Она отрезает каждому по куску торта и, немного испачкав кремом рот после дегустации своего, берёт в руки инструмент. Я осторожно вытираю её губы салфеткой и сажусь рядом, приобнимаю за плечи. Это особенная песня, только спросить в чём смысл мешает тишина. Тишина, которой слишком много в жизни нашего теперь уже квартета, потерявшего главного солиста квинтета. Мы остаёмся вдвоём. Кое-что уже час обжигает бедро через ткань кармана, но такие вещи должны быть подарены в нужное время, иначе рискуют быть сломанными, далеко не в самом прямом смысле. — Дай ручку. Девушка протягивает раскрытую ладонь правой руки. На её безымянном пальчике и мизинце теперь красуются два серебряных кольца. — А тебе? Качаю головой и показываю своё, на среднем пальце. — Почему два? Такие взрослые вопросы от ещё совсем юной леди. Прекрасно поняв контекст, вздыхаю и обнимаю её совсем крепко. — Потому что ты — её продолжение, не смотря на то, что родилась второй.Ей всё еще 16.
Телефон вибрирует в кармане, оповещая о новом сообщении. «Ты в школе?» Несколько букв в подтверждение, точка, выбрать получателя, отправить. «Женский туалет на третьем этаже. Сейчас». — Я тут! — оповещаю, появившись в указанном месте. — Утром на тебе была куртка, она по-прежнему с тобой? — голосом сестры вопрошает одна из кабинок. Снимаю предмет одежды с плеч. — Да. Если нужна, могу оставить на ручке. — Спасибо. Верну дома. Кажется, начинаю догадываться о произошедшем, но как спросить об этом подростка в переходном возрасте, да ещё и женского пола? — У тебя всё в порядке? — задаю один из глупейших вопросов на свете. — Нет, — она шмыгает носом, — только что опозорилась перед всем классом. Но ничего страшного. Справлюсь. Понятия не имею как, но справлюсь. Самое что дерьмовое. — она снова шмыгает и набирает воздуха в лёгкие, чтобы не расплакаться сильнее, — кровавую лужу на моём стуле обнаружил парень. Представь этот позор. Только представь… — Если он будет тебя дразнить, я набью ему морду. Она смеётся. Устало и совсем невесело. — Иди, а то тебя хватятся. Ты правда сделал всё, что мог, в данной ситуации. — Уверена? — Полностью. Да и что за херня — разговаривать с братом о месячных. Даже с отцом это убого. Теперь уже мой черёд вздыхать. Ладонь касается выкрашенного белой краской пластика дешёвенькой двери, такого тонкого, что, кажется, чувствуется её присутствие. Но она права — это разговор матери и дочери. И, к сожалению, самое большее, что возможно в ситуации, я ей уже дал. — Жду у входа из школы после уроков. Помолчав, добавляю тихо: — Держись там.Ей 17.
— Будешь играть в группе? — Что за группа, та, в которой этот мальчик, как его там… Она закатывает глаза и скрещивает руки на груди. — Да, та самая. Я сказала, что у мой брат отлично играет на гитаре. — И они даже не хотят меня прослушать? В уголках её губ скрывается улыбка, однако, она быстро превращается в хитрый оскал. — Либо мы играем с тобой в составе, либо им придётся искать двух гитаристов сразу. Я беру её за руку, притягиваю к себе и прижимаюсь щекой к плоскому животику, обе руки скрестив сзади на уровне поясницы. Она ойкает. — Опять ты не побрился. — Да. Специально, чтобы колоться. Одним движением головы моя щека соприкасается с животом ещё плотнее, что вызывает хихиканье. — Оооо, остановись, прошу! Лучше скажи, что ты об этом всем думаешь. — Тебя хочется и пожурить за то, что ставишь условия, и поблагодарить одновременно. — Мы ведь всегда этого хотели, верно? Парни очень крутые. У них особенная музыка даже в плане зарисовок и их заинтересовали мои песни… Длинные пальцы плавно скользят по моим волосам — так умела делать только мама, поэтому ответ на вопрос никак не зарождается, он теряется где-то среди воспоминаний. — Нууу, ты чего? — Верно. Спасибо. — Я чувствую, что нам стоит последовать по этому пути. — Именно поэтому ты получаешь моё согласие.Ей 18.
— Ужас какой-то. — Ты о чём? Девушка вздыхает и кривится, взмахивая ладонью в сторону зеркала. — О себе. — Не понял? — Подойди. Становлюсь рядом, а она тянет за руку, чтобы наклонился пониже и был на одном уровне. — Вот гляди. Ты такой замечательный. У тебя классные волосы. У тебя красивый овал лица, нос, брови не такие кошмарные. А глаза и вовсе предел мечтаний. Забрал всё самое лучшее… Хмурюсь. — Говоришь ерунду какую-то. Мы очень похожи, значит, ты такая же красивая. — У нас много различий, давай не противиться очевидному. В гримёрку входит вокалист. — Что здесь происходит? Я оборачиваюсь и развожу руками. — Наша девочка включила самобичевание. — Насчёт? — Своей внешности. Он удивлённо распахивает глаза, подходит к нам и опускает ладони на её плечи, потом звонко целует в щёку. — Ты единственная красавица в группе. — Перестань! Говоришь так только потому, что я — одна девчонка среди парней! — О, какие глупости. Я абы кого красавицами не считаю. — Иди уже. Подхалим. Девушка легко подталкивает его в бок, начав улыбаться. Тоже улыбаюсь и целую её в другую щёку — нежно и медленно. — Он прав. Если не веришь собственному брату, то поверь хотя бы другому человеку мужского пола. Она протягивает руки и обнимает за шею, вздыхая куда-то в грудь. — Я люблю тебя. — Я тебя тоже люблю.Ей 19.
— Вы встречаетесь? Она непонимающе косится в мою сторону. — Прости? — С вокалистом нашим. Не притворяйся. В ответ раздаётся столь громкое цоканье, что оно будто оседает где-то в ушах. — Ты дурак что ли? — Он к тебе неровно дышит. — Знаю. Это плохо? Ты включил ревнивого брата? Оба вопроса похожи на поток ледяного душа в лицо. И правда. Что за глупая ревность? Только почему-то страшно представить, что моя сестра попадёт не в те руки. Такого я себе никогда не прощу. — Просто забочусь о тебе. К тому же, если вы расстанетесь, то группе придёт конец. — Мы ещё даже ничего не начали, а ты уже так переживаешь. Её ладони обхватывают моё лицо, наши взгляды сталкиваются. У обоих синие глаза, только мои — светятся, а её — мерцают, словно звёзды в отражении поверхности ночной реки. — Извини. Я не прав. Эта улыбка, которую я вижу — самая нежная и мягкая на свете. Снова отдаёт воспоминаниями, на краю которых сложно удержаться. Хочется нырнуть с головой. — Ты — золото. Не грузись, пожалуйста. Я обязательно спрошу твоего совета насчёт каждого парня, что появится в моей жизни. Она заканчивает фразу поцелуем в лоб и отпускает меня. А вот воспоминания и эмоции не отпускают.Ей 21.
— А это ещё кто, блять? — Так те двое. Странные, брат и сестра. Мы сидим в кресле в огромном доме кого-то там из знакомых знакомых. Вокруг толпы людей, орущая музыка, море выпивки. Кто-то даже притащил травку. Удивительно, как в потоке людей, информации и общего шума удаётся услышать этот диалог и его продолжение. Судя по напряжённой спине сидящей в кресле рядом, она тоже это слышала. — Тшшш, девочка моя. Кладу руки ей на плечи и крепко сжимаю. — Да я убью его нахуй. Ты слышал? Такое пренебрежение. — Слышал. — И что? — И предлагаю тебе расслабиться и забыть. Всем мил не будешь. — Да насрать на меня! Он тебя оскорбил! Наклоняюсь вперёд, так, чтобы быть близко к её лицу, поворачиваю чуть к себе и чмокаю в нос. — А я взрослый парень, который сам за себя постоит. — Фу. Девушка демонстративно проводит по носу пальцами, ещё и скрывая за ними улыбку. Только я её увидел. И она об этом знает.Ей 23.
— Браааат! Влетаю в комнату через пару секунд и зависаю, даже не убрав руку с ручки двери. Она стоит ко мне спиной. Всё вокруг будто размывается и время замедляется. Вижу комнату родителей, комод и зеркало. Вижу себя маленького. Вижу маму. — Помоги застегнуть платье, пожалуйста. — Хорошо, мам… — мямлю себе под нос и встряхиваю головой в ту же секунду. Видение развеивается, а она смотрит в отражение. Испуганно. — Как ты… меня назвал? Молча застёгиваю молнию на платье и касаюсь губами обнажённого плеча, покрытого мурашками. Её грудь тяжело вздымается и опускается. Позволяю себе обнять талию девушки. — Вы так похожи. — Ты правда так думаешь? — Более чем. Она накрывает мои ладони своими и медленно поглаживает. — Я бы очень хотела, чтобы она присутствовала на этой премии сейчас. Видела всё то, чего мы достигли. Ведь если бы не она… –…Нас бы здесь не было, — подытоживаю за сестру, — мне бы тоже этого хотелось.Ей 24.
На столе лежат несколько исписанных листочков. Я узнаю в них те, что она прятала ещё тогда, в возрасте пятнадцати. Помню эти завитушки по краям, именно такие были в одном из её дневничков. — Ребята заинтересовались моей песней. — А я ведь даже её не слышал и не читал текста. Девушка опускает взгляд, совсем как ребёнок, которого будут отчитывать за двойку по математике. — Мне хотелось, чтобы она появилась в особенный момент. — Считаешь, именно сейчас особенный? Она кивает. — Снова чувствую. Так же, как когда мы только начинали. — А я, в свою очередь, повторюсь и поддержу тебя.Ей 25.
— Брать девушек на бэк-вокал — дерьмово. Усмехаюсь. — Это ещё почему? Она указывает на вокалиста. — Потому что девушка может стать бывшей, а ему потом придётся выть за неё. Кажется, впервые за долгое время мне хочется её легонько стукнуть. Мне известно о язвительности в её характере, только не в отношении себя. — Это не красиво с твоей стороны. — Я всего лишь говорю правду! Задумайся! И ты мне советовал кое-что насчёт отношений, почему я, как сестра, не могу сделать это же? — То была совсем другая ситуация. — Не совсем. Не то, чтобы я её ненавидела, но, поверь мне, как представительнице женского пола. Вы — не пара. Она тебе не пара. Третий присутствующий в комнате пытается ретироваться, но девушка хватает его за запястье, призывая остаться. — Спасибо за заботу, правда, мне хочется настоять на её голосе в песне. Младшая возводит глаза к потолку. — Если я всё же окажусь права, то пообещай, что мы перестанем играть её вживую. — Договорились.Ей 26.
Мы решили снять клип, в котором будет присутствовать лишь она и один её интерес, а именно — велосипед. Я и остальные ребята были на съёмках, но не показывались ни в едином кадре. Это — её ролик. Ролик о красоте природы и возвращению к её изначальному состоянию: дикому, без людей. Сестра тысячу и один раз набивала синяки, расцарапывала колени в кровь и мясо, но ничто не могло её остановить. Сейчас я находился в машине рядом, из которой зеркальный глаз камеры был направлен на девушку, а она устремлялась лишь вперёд, ускользала от нас, в эту золотистую даль из пшеницы и редких деревьев по обе стороны дороги. — Йуху! — выкрикнула она, скрывшись за поворотом. Что-то внутри меня сжалось и я попросил водителя ускориться. Опасения были не напрасными. Она сидела на грунтовой дороге, зажимая разбитое колено ладонью. — Дерьмо. Дерьмо! — срывалось с её губ всё громче и злее по мере моего приближения, — это дерьмо какое-то! Не увидела тут горку и бам… вписалась. Она сплюнула вместе с кровью. Я же оценил масштабы бедствия. Оба колена, ладони, губа и немного щека. Совсем как в детстве. И совсем как в детстве, она не плакала, хотя ей очень хотелось. Девочка выросла в одну полночь и больше никогда не показывала таких эмоций на людях. Мы выросли в полночь. — Только не ругай меня, пожалуйста. — Не буду. Вместо этого присаживаюсь рядом и беру её на руки, держа близко у груди. Сначала девушка сопротивляется, а потом прижимается крепко, стискивая зубы от боли. Ей действительно нужно поплакать. Нужно ощутить себя в безопасности. — Я ведь уже не ребёнок. Ты не можешь таскать меня вечно. Ничто же не вечно… — Ошибаешься. Мы — родные навечно и никуда от этого не деться. Мы сидим в машине вдвоём, пока остальные курят. Чем пришлось обработав раны, перебираю каштановые волны волос. Она прячет лицо на моём плече. Ткань кофты понемногу становится влажной от слёз. Периодически губы рассеянно касаются виска с пульсирующей жилкой и с каждым поцелуем длинные пальцы гитаристки посильнее сжимают край одежды. — Спасибо. — Не за что. Тут нас никто не потревожит, пока я не скажу. Её ладонь обнимает мою поясницу, раздаётся тихий «ох», потому как слишком плотное соприкосновение потревожило свежую рану, но сестре всё равно. Если она хочет, то она сделает всё. Даже невозможное.Ей всё ещё 26.
— По-моему, я об этом и говорила. — Окей, твоя взяла. Прости. — Мне его жаль, он тянул так, что, кажется, ещё немного и взлетел бы. — Слышу иронию в голосе. — Тебе кажется, милый. — Милый?! — Ну, или как она тебя там называла. Полный отстой. — Снова ведёшь себя некрасиво. — Возможно. Просто хочу дать понять, что и меня можно слушать. — Я всегда тебя слушаю. — Почти. А теперь давай позабудем эту песню. — Давай.Ей почти 27.
— Просыпайся, соняяя! — Мммм, что такое? — Боже, почему ты такой медлительный парень? — Потому что я — это я. — Приезжай в студию как можно скорее, ладно? — Хорошо. В студии полно народу. Она встречает меня на входе, кидается на шею и явно не может устоять на месте. — Поступило предложение, чтобы наша песня играла в фильме, представляешь? Новость приятно огорошивает. Я всегда знал, что она талантливая, но когда этот талант признают другие, да ещё и таким путём… — Какая песня? Её ладонь плавно обхватывает мою. Тёплая и немного влажная от волнения. — Та, которую я написала на подоконнике. Я улыбаюсь. — Люди чувствуют искреннее. — Ты ведь её сильно любишь? — Больше всего на свете. — Тогда я соглашаюсь.Ей 27.
— Что-то странное творится. — Поясни. — Между нами всеми. Думаю, ещё немного и мне больше нечего будет сказать. — Насильно никто не держит. Если что, всегда можно поставить точку и перелистнуть страницу. — Ты со мной? — Всегда вместе. — Не хотелось бы быть инициатором. — Я тоже об этом задумываюсь. — Тогда позволь сыграть тебе одну песню. Она готова уже с полгода как, но… в общем, моё молчание длилось слишком долго. Пора раскрыть некоторые карты. Не прерываю её до последних секунд и даже дольше. Каждый найдёт здесь свой собственный смысл, и только единицам будет доступно истинное значение каждой строчки. Мы не разговаривали о смерти мамы ни с отцом, ни с третьим братом, ни с кем-либо ещё. Кажется, это горе столь глубоко проникло в каждого оставшегося члена семьи, что стоит поднять тему, так эта чаша колыхнётся и прольётся, своим содержимым очерняя всё. Всё то светлое, что мы уже успели построить на осколках. — Что скажешь? В её глазах стоят слёзы и их столь много, что они проливаются прозрачными бриллиантами на особенно острые скулы в полумраке. Прижимаю девушку к себе и впервые за очень долгое время из её груди рвутся всхлипы. Зрение становится нечётким, огоньки камина дёргаются в причудливом танце, пытаясь отвлечь и унести куда-то далеко от этой комнаты. От этого дома, где всё случилось. Но я не позволяю им завладеть собой и громко выдыхаю в её макушку, жмурясь, пытаясь сдержать собственные эмоции очень тщетно. Когда она успокаивается, наши лбы соприкасаются, а мои пальцы водят по её щекам, вытирая солёные дорожки. Действительно стоит сказать что-то, найти бы только нужные слова. — Скажу, что никогда в жизни в простоте не было столько сложности, столько правды и столько боли. Не только твоей, но и моей. И… Сестра кладёт палец мне на губы и мотает головой. — Не надо. Ты всё почувствовал и это — главное.Ей 29.
Мы даём откровеннейшее интервью в жизни. Возможно, одно из самых откровенных в музыкальной индустрии. Взяв после статью в руки, удивляюсь. Действительно удивляюсь тому, что ни единое слово не было исправлено. Она настояла, сказав, что так мы окончательно справимся со всем и наконец-то снимем тяжкий груз с шеи. Возможно. Но. Я вижу обиду в её словах. Обиду за то, что не был достаточно инициативным — как старший, как мужчина, и не поднял эту тему первым. И понимаю полностью. Правда, успокаивает тот факт, что она также боится своими словами сделать мне больно снова, боится разбудить то, что медленно утихает. Возможно, мы поговорим об этом, но только не сегодня. Однажды.Ей 31.
— Обними меня покрепче, пожалуйста. Иначе я разревусь. Просить дважды не стоит. Моя рука обнимает её плечи и придерживает голову с левой стороны. Её рука покоится на моей пояснице. Толпа ревёт и толпа никак не хочет прощаться с нами, никак не хочет признавать факт того, что это конец. Конец для группы, но не конец для дружбы, и уж тем более не конец для жизни. — Железная леди. Все мужики ревели, одна ты сдержалась. — То ли ещё будет за кулисами. Мы прощаемся около получаса или больше, сестра задерживается дольше остальных, шлёт воздушные поцелуи, жмёт протянутые ладони. Её приходится почти утаскивать со сцены и ловить в свои крепкие объятия, едва каблуки остроносых ботинок девушки касаются паркета, который сменяет покрытие сцены. — Знаешь, думаю, я готова к разговору. Киваю согласно, ощущая тоже самое. — Идём. Снова подоконник, снова открытое окно, снова дождь. Правда, мы стали куда старше и теперь этот разговор сопровождают сигареты, хотя мы и дали обещание бросать курить. Нет желания отговаривать, зато есть точно такое же желание вдохнуть ядовитый дым. Наше откровение длится всего около часа, но этого времени удивительно достаточно, потому что ни единая секунда не потрачена зря. — Гляди, дождь начался! Подставив вытянутые руки и лицо дождю, она закрывает глаза. Выглядываю из-за плеча и чувствую капли на коже. Всё повторяется. — Который час? — Без пары минут двенадцать — отвечаю, мельком глянув на наручные часы. — Помнишь, в прошлый раз я сказала, что пройдёт время и мы примем это? — Помню. — Так вот, теперь мы повзрослели на сто процентов. И не важно, сколько нам лет. Важно то, что мы чувствуем. — Ты всегда была самой умной в семье. — А ты всегда слишком сильно меня хвалил. Наши взгляды устремились сквозь дождь. Её указательный палец очертил жёлтый круг луны, который подёргивался из-за ливня, но никуда не исчезал. Я обдумывал каждое сказанное за вечер слово и понимал, что каждую секунду жизни мы жили для мамы и она всегда гордилась нами, а теперь чувствует спокойствие, которое передалось нам, и теперь возвращение в прошлое не будет разъедать изнутри грудные клетки. Снова бросаю взгляд на часы. Двенадцать. Улыбаюсь и покрепче обнимаю сестру. Мы выросли в полночь.