Противостояние

С Богом я общаюсь без нытья И не причиняя беспокойства; Глупо на устройство бытия Жаловаться автору устройства. (Игорь Губерман)       Возвращения Прорвы ждали с замиранием сердца, опасаясь строить на счет итога ее затеи какие-либо догадки. Когда же Глава гарема явилась живая и невредимая, да еще в превосходном настроении, у всех просто камень с души упал. Самки немедленно обступили ее и принялись расспрашивать о подробностях встречи, однако Прорва ясно дала понять, что не собирается никого в них посвящать, сказала только, что все уладила, и теперь Великая Мать не потревожит ни Грезу, ни других самок, ни Сумрака. Потом еще поспешно добавила, улавливая настороженность дочери Желанной, что обошлось без какого бы то ни было кровопролития. И на этом все. «Остальное не вашего ума дело», — так и читалось на ее довольной физиономии.       Далее, сославшись на усталость, Глава гарема удалилась в купальни, откуда прямиком проследовала в свои покои. Другие самки разошлись по комнатам лишь через пару часов, когда улеглось возбуждение и все предположения были исчерпаны. Идти за Прорвой и добиваться от нее объяснений было абсолютно дохлым номером. Греза порывалась это сделать, но Осень придержала эту юную искательницу правды, со словами: «Меньше знаешь — крепче спишь».       Впрочем, спала Греза в эту ночь очень плохо, мучаясь раздумьями и перебирая в голове варианты. И, чем больше она думала, тем больше ей казалось, что Прорва совершила против ее матери какую-то подлость, ибо честные методы были испробованы уже все, и ни один из них не возымел желаемого действия.       В конце концов Греза решила, что завтра непременно свяжется с кем-то из сестер и выяснит, какова обстановка в отцовском гареме. С этой мыслью самка, наконец, заснула, но сон ее был коротким и тревожным.       Наутро все, как ни в чем не бывало, разошлись в стандартных направлениях. Правда, ставшую уже традиционной релаксацию у источников вновь пришлось пропустить — после обвала там было, мягко говоря, не прибрано, а в остальном жизнь вернулась в прежнее русло. Осень спозаранку унеслась в Храм, Прорва и Полночь чуть позже отправились в Совет. Джет промелькнул там и сям, но тут же исчез, послушно переместившись с копьем на границу сада. Луна пошла будить детенышей, а Греза и Солнышко по заданию главной самки двинулись внимательно осматривать завалы, дабы определить, что с ними делать дальше. Днем у них намечалась расфасовка и отправка травяных сборов, а на вечер была запланирована заготовка «оранжевых глазок», которые зацвели неделю назад и как раз вошли в полную силу. Короче говоря, дел было невпроворот.       Улучив момент, Греза все-таки тайком связалась с Лианой, младшей самочкой, прежде пользовавшейся ее максимальным доверием из всего гаремного окружения. Та подтвердила, что Верховный Матриарх пребывает в добром здравии, хотя и выглядит со вчерашнего вечера мрачнее тучи. Увы, прояснить ситуацию Лиана не смогла — Желанная так же, как и Прорва, не стала никого посвящать в состоявшийся разговор. Но, вроде бы, следы борьбы на месте встречи отсутствовали, и вообще с виду ничто не изменилось, кроме настроения Великой Матери. Взяв с сестры обещание, что та немедленно ее известит, в случае каких-либо настораживающих изменений в гареме, Греза, наконец, выдохнула. А потом за повседневными хлопотами все волнения окончательно отступили на второй план.       Алая ткань церемониальной накидки мягко опустилась на плечи, и золотые цепи зазвенели, обвивая шею и запястья Жрицы; драгоценная сеть, собранная из самоцветных каменьев легла поверх гривы, расшитый пояс трижды обернулся вокруг талии, ажурная ритуальная маска покрыла лицо. Закончив все приготовления, Осень вышла из своей кельи, дабы присоединиться к другим Жрицам, собирающимся в главном помещении Храма. Согласно древним традициям они должны были приветствовать новый день молитвой и жертвоприношением.       Когда дочь Свободы ступила под своды большого зала, присутствующие служительницы культа тотчас окружили ее и засыпали вопросами — вести разлетались быстро и, хотя Храму негоже было становиться территорией для сплетен, самки везде оставались самками. К тому же, служба еще не началась, а Жрицы, в большинстве своем, были сейчас не очень-то сосредоточены: чуть пьяные от успокоительных трав, снижающих влияние Сезона, они вели себя наивно и непосредственно, точно детеныши, впрочем, совершать ритуал это не мешало. Осень травами не злоупотребляла, предпочитая иные способы снятия напряжения, но таких, как она, были единицы — основная масса послушниц отрекалась от самцов и мирской жизни, заглушая природные позывы снадобьями. Это не являлось необходимым условием, однако мужской пол из суеверного страха все равно старался обходить Жриц стороной, не бегать же было за самцами самостоятельно. Ко всему прочему, запрет на размножение делал служительниц культа совсем уж неперспективными невестами. Конечно, и тут было не столь категорично, как считали невежды — при определенных условиях Жрицы также имели право воспроизвести потомство, однако выполнение этих условий требовало таких моральных затрат, что редко кто отваживался на них пойти. Одним словом, большинство девочек здесь были одиноки, и потому личная жизнь Осени, удобно устроившейся под боком у исправно приводящей новых кавалеров старшей сестры, много кого волновала — как в хорошем смысле, так и не очень. А, уж, когда прошла весть, что один воин взял Осень в гарем, обсуждений было недели на три. Когда этот самый воин бесследно исчез, всколыхнулась вторая волна пересудов, но теперь уже, по большей части, среди самцов, принесших данные соображения женам, которые, в свою очередь, донесли все до Храмового женского сообщества. По версии местных суеверных охотников, Сумрак сгинул не иначе, как из-за своей связи со Жрицей. То, что никто не знал подробностей и лично с пропавшим воином знаком не был, почему-то сплетников не смущало. Ну, и вчерашнее событие, заставившее Осень провести день дома, также, естественно, незамеченным не осталось, вызвав шквал обсуждений. Слава богам, вовремя явилась Верховная Жрица, Тринадцатая, и разогнала всех по местам.       Двенадцать послушниц, посвятивших себя служению богиням, были облачены в одежды соответствующих цветов. Три самки в алых одеяниях, к коим относилась и Осень, составляли свиту Красной Воительницы, светлые накидки отличали Жриц Белой Матери, прислужницы Серой Провидицы носили серебро, а спутницы Золотой Владычицы — золото. И лишь старшая Жрица могла говорить с самим Черным Воином; ее одежды имели цвет ночи.       Время ритуала подошло. Верховное божество-воитель откинуло свой плащ, затеняющий свет красной богини, и та воссияла над миром в полную силу, знаменуя начало дня. Лучи восходящего светила прошли через узкое окошко под храмовой кровлей и подсветили алтарь, отчего за ним плавно выросла высокая величественная тень черного охотника. Особый рельеф отбрасывал ее на стену, являя восторженным взорам священный облик, дабы смертные могли прийти и поклониться ему. Одновременно по обеим сторонам от мрачной фигуры проступили силуэты четырех богинь, отбрасываемые витражами — красным, желтым, прозрачным и затемненным.       Как только лики богов возникли на каменной кладке, в руках младших послушниц зазвучали барабаны, и Жрицы торжественно приблизились к своим покровителям дабы воскурить пред ними благовония. Тринадцатая взошла к алтарю и наполнила жертвенной кровью чашу Черного Воина — эта кровь каждое утро бралась от одного из зверей, попавшихся в специальную ловушку. Считалось, что животное само избирало свою участь. Оно забивалось во славу творцов мира, и его плоть после службы раздавалась пришедшим в Храм самкам, чьи детеныши болели или были слабы — вкусив этого мяса мальки поправлялись и крепли на глазах.       Обряд начался. Стройный ритм барабанов отражался от резных стен, сверху донизу увешанных трофеями почивших охотников, и ароматный дым струился между стройными колоннами, обвитыми острыми хребтами Жесткачей, принимая замысловатые формы и извиваясь, подобно глубоководным плывунам, танцующим в морской толще. Тринадцатая завела отрывистую и грубую гортанную песнь, тотчас влившуюся в основной мотив, и двенадцать Жриц раскатисто подхватили ее, усиливая вибрации молитвы и заставляя их буквально сотрясать все пространство зала. В этой древней песне, сотканной из чувств и образов, не было слов, потому в далеком прошлом ее понимали носители всех наречий и диалектов; она и до нынешних дней дошла, не утеряв своего значения — неизменной, прекрасной и суровой в своей первозданности. Постепенно голоса самок сплелись в единый звук с переменной частотой, по мощности сравнимый, разве что, с ближними грозовыми раскатами, и звук этот продолжал усиливаться. Он уже был слышен на улице, привлекая к дверям Храма пеструю толпу. А Жрицы, не переставая взрыкивать, принялись в такт своей песне раскачиваться из стороны в сторону, впадая в транс. Иногда в такие моменты какая-то из них начинала биться в припадке и пророчествовать, что именовалось «прикосновением богов», но случалось это нечасто…       Осень восседала перед пылающим силуэтом Красной Воительницы и пела вместе со всеми, чувствуя, как от рвущегося из горла рыка резонирует грудная клетка. От смешения цветов, запахов и звуков, наводнивших зал, ощущение реальности терялось. О чем конкретно она пела? Она точно не знала сама. Каждый раз одна и та же акустическая комбинация порождала разные абстрактные ассоциации — иногда с живущими, иногда с ушедшими, иногда с определенными местами и ситуациями… Однако сейчас все изменилось, ибо в голову начал настойчиво лезть один и тот же пугающе четкий образ: чужой челнок опускается на площадку у стен гарема, и чужой самец в почетных золотых кольцах сходит по трапу.       Дочь Свободы пела громче и гнала этот образ от себя, но он неизменно являлся вновь. И тогда она, пожалуй, впервые совершила нечто непозволительное Жрице — вложила в общую молитву собственную просьбу. «Красная Воительница, прошу, защити его, как однажды защитила своего будущего супруга на заре мира», — мысль скакнула в мозгу и словно бы обожгла изнутри, яркая вспышка полоснула по глазам… Чужой челнок, чужой охотник, золотые кольца. Как насмешка: «Зачем он тебе? У тебя будет лучше!» Осень вскрикнула, сжала пронзенные резкой болью виски руками и рухнула без чувств.       …Кто-то аккуратно поддерживал ее голову. В лицо пахнуло свежестью — похоже, ее вынесли из зала.       — Что они сказали тебе? Вспомни, что тебе сказали, дорогая, — голос Тринадцатой долетел откуда-то из-за грани слышимости.       — Я… Не разобрала… — не открывая глаз, прошептала Осень.       Постепенно начали возвращаться звуки. Никакого пения, никакого барабанного боя, лишь равномерный гул десятков голосов. Ритуал был окончен. В Храм хлынули заждавшиеся снаружи прихожанки.       Остаток дня Осень была сама не своя. Откровение впервые постигло ее, но все оказалось не так, как она ожидала… И теперь все надежды рухнули окончательно. Она еле дождалась вечерней службы. В отличие от утреннего обряда ритуал чествования ночи отличался сдержанностью и безмолвием. В тишине зажигались многочисленные лампады, и на алтарь набрасывали черный покров, а витражи затворяли ставнями. После приносились символические жертвы духам, и поминались павшие. Вслед за тем Жрицы расходились.       Вздумав пройтись наедине со своими мыслями, Осень отправилась домой пешком. Прогулка дополнительно затянулась, так как из-за обвала пришлось идти в обход, но самка не торопилась. Раньше она ежедневно надеялась, что, вернувшись, наконец, застанет Сумрака, но теперь ей было больше не на что рассчитывать. Ей все сегодня ясно объяснили…       Сумрак был замечательным самцом. Где ж теперь еще найти такого… Он принимал Осень такой, какая она есть, терпел ее срывы, на пике страсти позволяя себя кусать и терзать когтями, не поддавался предрассудкам и давал ей все, что она хотела. Прежние партнеры, что осмеливались делить с Осенью ложе, со страха начинали вести себя, точно деревянные, не вызывая никаких других чувств, кроме раздражения, Сумрак же умел подстраиваться, даря Жрице совсем уже забытые ощущения… Да, Черный Воин в очередной раз забрал лучшего…       Но Красная Воительница велела ждать нового. И сперва это казалось неправильным, но… Чем больше Осень размышляла, тем больше приходила к выводу, что это логично. Ушедших не вернешь, а живым надо жить дальше. Кому, как не богам разбираться в подобных вопросах… Тем более, что Сезон в последнее время будоражил все более нестерпимо, заставляя домогаться то Грезы, то Солнышка — те иной раз не знали уже, куда от ее внимания деться, хотя, в итоге, каждый раз оставались довольными… А Прорва, с которой Осень прежде частенько предавалась взаимным ласкам, вообще будто бы избегала ее вот уже пару недель… Бедняжки, очевидно, решили до последнего хранить своему воину верность… Хотя, разве ж то была измена? Вот именно, что нет. И вполовину не так хорошо, как с самцом… Значит, предстояло смириться с утратой и начинать жить дальше. Но на этом пути, увы, подстерегали определенные трудности…       Обычно Осень не обсуждала с семьей то, что творилось в Храме, однако сегодняшнее происшествие одинаково касалось всех самок, а не только ее одной. Только вот как было им сказать… Промучившись всю дорогу, Осень, в конечном итоге, решила для начала осторожно поговорить с Прорвой, хотя, этот разговор она пока еще тоже себе слабо представляла.       Добравшись, Жрица застала на месте всех, кроме Главы гарема. По словам Полночи, ее сегодня так утомили в Совете некоторые твердолобые типы, что, вернувшись домой, Прорва велела всем отстать и уединилась в одном из гротов, намереваясь подремать на свежем воздухе. Тем не менее, Осень уже настроилась на диалог и откладывать его не была намерена, тут же отправившись на поиски сестры.       Прорва нашлась довольно быстро. Спать она и не думала, просто сидела на скамейке и чистила клинки. Нормальные самки в минуты сомнений или раздражения занимались рукоделием, а старшая дочь Свободы неизменно возилась с оружием.       — Плохой день? — заходя в грот и присаживаясь рядом с сестрой, осведомилась Осень, решив начать издалека. Прорва криво усмехнулась.       — В целом, обычный, просто как-то слишком много глупых споров… Диву даюсь, как некоторые бабы не могут простейший конфликт уладить без привлечения третьей стороны!       — У нас тоже становится все более шумно, сестра, — Осень сделала какой-то неопределенный жест, словно сама толком не знала, что именно хочет этим сказать.       — Да… Почти, как в былые времена… — с неожиданной ностальгией отреагировала Прорва. — Знаешь, еще недавно я не думала, что кого-то еще потерплю на нашей территории, а теперь вынуждена признать, что у нас подобралась неплохая компания. Плюс мальки оживление вносят. Как считаешь?       — Этому быстро придет конец без самца, — осторожно заметила сестра.       — Ты потеряла надежду? — Глава гарема резко отстранилась и нахмурилась, устремив на Осень внимательный и строгий взгляд.       — А ты — нет?       — А я… — тут Прорва задумалась.       — Если тебе хочется сохранить и приумножить, то придется рано или поздно пустить нового самца, — собралась с духом Жрица.       — Новый с большой вероятностью просто развалит гарем. Ты понимаешь, что мы с тобой ему не будем нужны? — голос старшей самки приобрел суровые ноты, а брови сдвинулись еще ближе.       — Вообще без самца гарем развалится сам, — парировала Осень с неожиданной для себя самой решимостью. — К тому же, нашелся один — найдется и другой. Просто, чем раньше мы начнем поиски…       — Ты рано списываешь Сумрака со счетов, — Прорва внезапно сникла и отвернулась.       — Я не списываю, дорогая, я трезво смотрю на вещи, — объяснила Осень, осмелившись приобнять сестру за плечи и заглянуть в ее лицо. — А ты, если честно, меня в последнее время настораживаешь. Зная твое отношение к мужскому полу, я не перестаю удивляться. Признайся, дорогая… Уж не влюбилась ли ты, часом?       — Влюбляются юные дурочки! — резко оборвала ее Глава гарема. — А я оцениваю перспективы.       — И каковы перспективы от мертвого самца?..       На минуту воцарилось напряженное молчание.       — Хорошо, — наконец, проговорила Прорва, явно испытывая от поднятой темы недовольство. — Но мы должны обсудить это сообща. Мы не можем решить за всех.       — Разумеется, просто… Мне надо было с тобой поговорить, — тут Осень встала, приготовившись уйти, но внезапно ей захотелось объясниться более полно, оправдаться перед старшей сестрой. Тем не менее, напрашивающееся признание относительно сегодняшнего знака богов, Жрица по неясной причине подавила. Однако Прорва, заметив, что она желает сказать что-то еще, смотрела теперь с ожиданием.       — Не пойми меня превратно, но Сезон проходит, — Осень думала сейчас совсем не о том, но почему-то сказала именно так. — Я давно уже изнемогаю. Пить ту дрянь, что глотают остальные Жрицы, выше моих сил: она не утоляет желание, а лишь глушит разум. Остальные тоже едва держатся. Еще и парнишка этот тут ходит… Как бы не было беды… — свалив все в кучу, она неловко замолкла.       Заслышав свое имя, Джет едва не свалился от неожиданности с дерева. Вообще, он не собирался ни подслушивать, ни подглядывать. Он просто шел поговорить с Главой гарема — так, о пустяках, попросить разрешения поохотиться в близлежащей роще, но Светлейшая его опередила, а вмешиваться в разговор Старших юнец посчитал неучтивым. Незаметно уйти также не получилось — не ровен час, его заметили бы и обвинили в шпионаже, так что сын Пепла потихоньку затаился в кроне и решил переждать. Кто ж знал, что ему предстоит увидеть нечто запретное…       — Парнишка поздний, он не поведется даже на самые явные женские знаки внимания, — фыркнула Прорва. — Так что не бери в голову. Завтра соберемся и все решим. А пока иди сюда. Ты ведь на самом деле не о самцах поговорить пришла, это был только повод, верно?       Не дожидаясь ответа, старшая сестра отложила подальше клинки, встала и обхватила младшую руками, возвращая ее на скамью. Осень попыталась было возразить, но тут же сдалась, ибо определенная доля правды в ее словах все-таки была, правда, не столь значительная, как углядела Прорва…       — Всегда ты начинишь ходить вокруг да около, вместо того, чтобы прямо сказать, — ворчала тем временем та, мягко толкая Жрицу в грудь, чтобы откинулась назад, и опускаясь перед ней на колени. — Зачем? То массажем прикрываешься, то купанием, то беседами…       — Я не самец, чтобы говорить прямо, — гордо ответила Осень, тем не менее, поддаваясь.       — Я же говорю, когда мне хочется.       — Но в этом году ты будто бы забыла о нас с сестрой…       — Много забот навалилось… Не до того было.       — Так, может, пора отвлечься?       Прорва тихо рассмеялась.       — Только ты, Философ, можешь сперва загрузить по полной, а потом советовать отвлечься, — надвигаясь и укладывая сестру на скамью, проурчала Прорва.       — Чем активнее мыслительный процесс, тем сладостней его остановка, — окончательно теряя контроль и блаженно повинуясь действию возлегших на бедра рук, мурлыкнула Осень. Она согнула колени, подтянув ноги к себе, и растеклась под нежными и страстными прикосновениями, по которым, оказывается, уже так истосковалась…       — Хитрюга, — медленно распустив пояс ее одеяния, Прорва освободила Жрицу от юбки, откинув легкую ткань, и недвусмысленно склонилась над младшей самкой. В следующий момент ее жвала игриво пробежали по животу Осени, заставив ту содрогнуться от щекотки, а потом стали пощипывать подбрюшье и края клоаки, время от времени прихватывая кожу интимной области и слегка оттягивая ее. Через некоторое время Осень начала урчать и постанывать, елозя ягодицами. Тогда Прорва переместила ладони на внутреннюю часть ее бедер и рывком вскинула ноги сестры выше, одновременно максимально разводя их в стороны. И замерла, лукаво поглядывая не нехотя возвращающуюся к реальности младшую самку.       — Зачем ты тянешь, хочешь, чтобы я просила? — раздалось от скамьи возмущенно.       — А, может, хочу.       — Я не стану.       — Тогда я не стану тебе отлизывать, — Прорва резко встала, и насмешливо щурясь, поглядела на сестру поверх ее нелепо задранных конечностей, сведя их вместе и придержав рукой.       — Ты негодяйка.       — Где твое уважение к Главе гарема?       — Где твое уважение к Светлейшей?       — Проси, Светлейшая, — Прорва уже откровенно забавлялась.       — Хорошо… Я тебе припомню…       — Не слышу.       — Пожалуйста, сделай это…       — Что?       — Языком…       — Что — языком? — Прорва наклонилась ближе, будто плохо расслышала.       — Вылижи меня, черт тебя дери! — не выдержала Осень.       — Где? — продолжала издеваться Прорва, делая вид, что не понимает. Впрочем, было прекрасно видно, чего именно она добивается. И она добилась: Осень таки прорвало. Потеряв терпение и сорвавшись на крик, она такими замысловатыми терминами объяснила, как именно ее следует ласкать, что Прорва даже усомнилась, а верно ли она все поняла. Тем не менее, желаемый эффект был достигнут.       — Обожаю, когда ты злишься, — ухмыльнулась Глава Гарема и тотчас же нырнула вниз, грубо разводя ноги Жрицы в стороны и без предупреждения приникая пастью к увлажнившейся от долгого ожидания щели. Осень тут же испустила сладостный и томный вздох, приподнимая таз и позволяя умелому языку старшей сестры проникнуть в себя. Прорва глухо зарокотала и усилила свой натиск, вжимая любовницу в холодную поверхность скамьи.       Луна смотрела на них во все глаза. Она совершенно не собиралась подглядывать, просто пошла за Осенью, чтобы спросить… Что именно она хотела спросить, Луна уже забыла. Сперва самочка постеснялась подойти, завидев Прорву, а потом уходить стало поздно. Оставалось спрятаться в зарослях и тихо ждать, когда все закончится. Нет, она, конечно, слышала о подобных развлечениях, но до сих пор считала, что это что-то из области фантазий…       Осень стонала и извивалась, скрежеща когтями по деревянной поверхности. Несколько раз она пыталась вцепиться в плечи сестры, но Прорва перехватывала ее руки, не позволяя себя царапать, и Жрица возвращалась к истязанию скамейки. Наконец, распалившись до предела, старшая самка стащила сестру вниз и повалила на пол, принимаясь ласкать ее руками. Осень в ответ начала торопливо стаскивать с нее одежду.       Луна смотрела и не могла оторваться. Старшие выглядели такими… Довольными? Нет, даже обезумевшими! Неужели, подобные ощущения могли дать обычные прикосновения? Дочь Полночи знала, что спаривание должно приносить наслаждение, но как-то ей пока в это слабо верилось… Ей совсем ничего не хотелось, она не понимала, как это… Может, чтобы понять, нужно было просто попробовать? Стараясь не производить шума (хотя, звуки, что сейчас издавала кувыркающаяся в гроте парочка, заглушили бы любую возню в кустах), молодая самочка прилегла и нерешительно задрала подол. Как они там делали?.. Луна вытянула шею и вгляделась. Затем аккуратно провела пальцем вдоль своей узкой щелки и прислушалась к ощущениям. Ничего. Не удивительно, она же трогала там, когда мылась, и тоже ничего не было. Самочка для чистоты эксперимента провела еще несколько раз, но опять осталась в недоумении. Попробовала погрузить палец глубже, но чуть не вскрикнула, царапнув себя когтем. «Наверное, языком совсем по-другому», — в итоге, заключила она, оступившись. Прорва и Осень как раз сменили позицию: первая лежала на спине, а вторая разместилась сверху, только наоборот, и страстно вылизывала ее промежность, в свою очередь наслаждаясь тем, как язык сестры извивается внутри ее лона.       А бедный юнец неподалеку тем временем вцепился в ветку, дрожа всем телом, и, кажется, забыл, как дышать…       Самки угомонились спустя примерно полчаса и, приведя себя в порядок, ушли. Сам не понимая, для чего это делает, Джет спустился с дерева и, крадучись, направился к беседке. Знакомый запах вожделения еще висел в воздухе, хотя Старшие давно уже удалились. Его сложно было назвать приятным, скорее, даже наоборот, однако, он необъяснимо туманил сознание, вызывая легкое головокружение. Этот запах манил и пугал одновременно, парализуя волю и вызывая постыдную слабость в конечностях; противиться его зову юнец не мог, равно как и бороться с ощущением, будто он добровольно идет в какую-то смертельно опасную ловушку. Как же хорошо, что он сейчас был тут один, и никто этого не видел…       Приблизившись к входу, самец замер в нерешительности и часто запыхтел, вбирая насыщенный феромонами воздух невольно раскрывшейся пастью. Внезапно его боковое зрение уловило рядом какое-то неясное светлое пятно…       Джет быстро обернулся. В двух шагах стояла Луна. Стояла и с таким же обалдевшим видом пялилась на него. С минуту оба не двигались, молча созерцая друг друга, а потом резко бросились в разные стороны, точно всполошившиеся лесные бегунки, застигнутые кем-то врасплох.       Только отбежав на другой конец сада, молодой самец почувствовал себя в безопасности.