Противостояние

Когда устал и жить не хочешь, Полезно вспомнить в гневе белом, Что есть такие дни и ночи, Что жизнь оправдывают в целом. (Игорь Губерман)       Он снился ей — в мучительных, изматывающих снах. Как правило, большинство видений начиналось с того, что Грезе говорили, будто Сумрак вернулся, и она безуспешно пыталась добраться до какого-то непонятного места встречи, а в конце видела своего самца издали, но не могла к нему приблизиться. Или же они все-таки были вместе и подолгу молча бродили в какой-то незнакомой местности, не смея, как вначале своего знакомства, даже прикоснуться друг к другу. Или лежали, сжимая друг друга в объятиях, и в самый неудобный момент появлялся кто-то посторонний — мать, отец, Серый, Прорва, да кто угодно — и всеми способами мешал им соединиться…       Греза пыталась меньше думать о нем, отвлекаться на повседневные дела, на беседы с другими самками, на рукоделье, но почти каждую ночь Сумрак неизменно являлся к дочери Желанной и все время был по той или иной причине недосягаем…       С окончания Сезона минуло полтора месяца. Солнышко сильно раздалась в боках — созревшие яйца разошлись в стороны и практически выпирали сквозь толщу мышц, ей осталось доходить совсем немного. Прорва, кажется, тоже начала было поправляться, но затем резко похудела вновь и более своей конституции не меняла. Ну, а Осень вообще не демонстрировала никаких признаков беременности, что, впрочем, было неудивительно — Жрицам не разрешалось размножаться. На счет собственного положения Греза так и не была уверена. В животе было странное чувство, но пока оставалось неясным, зреет там запоздалая кладка или же все дело в самовнушении.       В любом случае, к появлению детенышей все было готово, и Солнышко активно строила планы. В последние дни она все больше лежала, разместив свое пузо среди подушек и разглагольствуя на всякого рода сентиментальные темы. Пищу она при этом поглощала, точно молотилка, и капризничала по поводу и без, постоянно требуя, чтобы Греза была рядом и развлекала ее. Та, глядя на самозабвенно отдающуюся своему беременному состоянию подругу, откровенно говоря, особого воодушевления не испытывала. Ей правда очень хотелось разделить радость Солнышка, но, к сожалению, пока будущая мамочка не вызывала ничего, кроме моральной усталости и раздражения, которые, к тому же, ни в коем случае нельзя было демонстрировать. «Наверное, я еще не готова к детям», — думала дочь Желанной, периодически с тревогой ощупывая свое подбрюшье. Но пока ничего конкретного не прощупывалось, хотя, навязчивое ощущение внутри каких-то пузырей, заполненных то ли воздухом, то ли жидкостью, присутствовало.       Проходили дни, осень неторопливо вступала в свои права, неся с собой дожди и похолодание. В этих краях не выпадал снег, но погода по мере приближения зимы становилась все отвратительней и отвратительней. И, по иронии судьбы, новому поколению славных охотников и добродетельных матерей было суждено появиться на свет в самое гадкое время года. В исконных местообитаниях народа яутжей дождевой сезон был более мягок, и его условия идеально подходили для естественной инкубации яиц, однако Чертоги Серой Провидицы являлись колонизированной планетой, а потому климат даже самых оптимальных для жизни областей не совсем вязался с устоявшейся за многие тысячелетия сезонной ритмикой. Впрочем, в современном мире все равно вряд ли кому-то пришло бы в голову инкубировать кладку, закапывая ее в саду… Когда-то особенности эмбрионального развития сильно сдерживали распространение яутжей, но те времена давно миновали. С появлением технологий теплолюбивое племя освоило все климатические зоны сперва родной планеты, носящей имя Золотой Владычицы, а затем и трех дополнительных планет, и времена года остались чистой условностью…       Тем не менее, от промозглой погоды настроение самок, особенно, беременных, да линяющих, сильно портилось. Днем ощутимо не хватало солнечного света — возможно, поэтому такое распространение в гаремах получили яркие витражи; длинные холодные ночи утомляли. Отапливать здание приходилось круглые сутки, а на улицу уже было не выйти без обуви, накидки и дополнительных тепловых элементов, вшитых под подкладку. Самки редко носили греющие сети, предпочитая более закрытую одежду — это только не терпящие стеснения своих движений мужики на Охотах полуголые носились, но тем дай волю, они бы, наверное, и зад прикрывать не стали…       Солнышко отказалась от еды и окончательно слегла, заставив сестер и подругу немало понервничать. И без того слишком горячая самка последние три дня пылала, точно печка. Ее дыхание было частым и прерывистым, а судороги, периодически проходящие по животу, сделались настолько сильными, что наблюдались невооруженным глазом. Прорва, Осень и Греза дежурили у ее ложа по очереди, не оставляя будущую мать ни на минуту. Глава гарема назначив вместо себя заместительницу, теперь не покидала дома, а средняя сестра всякий раз летела из Храма, будто на крыльях, дабы не упустить близящейся знаменательный момент.       Четвертое утро ознаменовалось болезненной трелью первонесущейся самки, чье нутро наконец-то соизволило подтолкнуть порядком залежавшиеся яйца. Греза как раз сменила на посту не сомкнувшую всю ночь своих глаз Прорву, отпустив ее освежиться и подремать; Осень собиралась в Храм. Но с первым криком сестры обеим пришлось срочно откладывать все дела и мчаться на выручку.       Не замедлив появиться на пороге, дочери Свободы мигом отправили растерявшуюся Грезу в купальни готовить подстилку и прогревать паровую камеру — влажный горячий воздух должен был облегчить процесс кладки. Когда младшая самка поспешно убежала выполнять поручения, старшие с нежным воркованием подхватили Солнышко под руки и, подняв ее с ложа, потихоньку повели следом.       — Какого черта это так больно? — шипела Рыжая, впервые ощутившая на себе, каково это выносить яйца полный срок.       — Ничего, — успокаивала Осень, удобнее подставляя сестре свое плечо, — это только в первый раз так. Потом кости чуть разойдутся, и следующие кладки будут из тебя вылетать — только ловить успевай!       Солнышко замолчала и подняла на Жрицу мрачный, почти ненавидящий взгляд.       — А пока можешь ругаться, если тебе так будет легче, — непринужденно посоветовала та.       Дотащив сестру до парилки и отпихнув суетящуюся вокруг Грезу, Прорва и Осень помогли Солнышку устроиться на ворохе прогретых покрывал. В норме самка должна была снестись сама, без посторонней помощи, но данный случай от начала и до конца в норму не укладывался, а потому требовалось пособить. Оставалось надеяться, что сегодня удастся справиться своими силами, без вмешательства медиков, ибо последнее почти безальтернативно повреждало яйца, а кладку, столь многое значащую для Рыжика, очень хотелось сохранить. Впрочем, благоразумная Солнышко заранее обследовалась на предмет непроходимости яйцеводов, и подобного недуга, к счастью, выявлено не было, так что препятствием к прохождению яиц, вероятнее всего, мог быть либо их крупный размер, либо слабый мышечный тонус будущей матери.       Поддерживаемая сестрами, самка раскорячилась над подстилкой и, приняв наиболее удобное положение, замерла, выгнув спину. Брюшные мышцы рефлекторно напряглись, став твердыми, точно камень, и контуры двух округлых образований, выдавливаемых этим невероятным усилием, четко проступили над тазовыми костями самки. Солнышко зажмурилась и разразилась негодующим треском. На покрывала закапала прозрачная слизь.       — Давай, дорогая, постарайся еще немного, — наклонившись к сестре, ободряюще проурчала Прорва.       Рыжая послушно защелкала и, сильнее сгруппировавшись, попыталась как следует толкнуть яйца, но тут же жалобно вскрикнула. Слизь полилась обильнее, окрасившись в желтоватый цвет свежей крови.       — Ох ты ж… — заскрежетала Прорва жвалами, заглядывая под живот сестры. — Они у тебя враз пытаются идти… Упрямые, как сам папашка… Стой, не тужься пока.       Солнышко вновь повиновалась, попытавшись, насколько это возможно, расслабиться, а старшая сестра перебралась ей за спину и, опустившись на колени, обхватила ее сжавшийся живот с двух сторон.       — Девочки, смотрите, — приказала она, ощупывая правую часть подбрюшья, — вот это, вроде, ниже?       — Ниже, — уверенно подтвердила временно оставшаяся не у дел, но отчаянно желающая помочь Греза, отойдя на два шага.       — Ниже, — согласилась Осень, крепче сжав руку младшей сестры и тоже заглянув вниз.       — Дорогая, сама как чувствуешь?       — Да, — тяжело дыша, ответила Солнышко, — левое запаздывает. Придержишь его?       — Придержу. Отдохни минуту. Как будешь готова, скажи.       — Греза, — Маленькая как раз наклонилась, чтобы сдвинуть и подвязать гриву, упавшую Солнышку на лицо и лезущую той прямо в рот. — Сходи до моей комнаты. Там, на стеллаже с настойками, есть вытяжка из лесной матушки, помнишь, мы с тобой в конце лета собирали? Там бутылки четыре стоят, осадок еще на дне такой белесый…       — Сколько нести?       — Боги, одну, конечно, я пока не готова здесь себя угробить!       Щелкнув в знак согласия, Греза подскочила и тотчас же исчезла, а Осень и Прорва остались выманивать на свет непослушных Сумраковых отпрысков и утешать измученную сестрицу, что собиралась с духом перед следующими активными потугами.       Тем временем, влетев в комнату подруги, Греза сразу кинулась к указанному стеллажу, принявшись лихорадочно выгребать оттуда расставленные в аккуратном порядке склянки. В поисках нужных баночек, как назло спрятавшихся в самом дальнем углу, пришлось перевернуть целую гору других непонятных пузырьков. Несколько из них самка в спешке случайно смахнула на пол — штуки две разбилось, остальные куда-то укатились, но сейчас было не до них. Наконец, искомое было найдено и, зажав мутноватую вытяжку в кулаке, дочь Желанной поспешила обратно, всеми силами стараясь сейчас не думать о том, что их с самцом постельные забавы рано или поздно тоже приведут вот к такому же ужасу.       Когда Греза появилась на пороге, у Солнышка уже явно наметился прогресс. Верхушка первого яйца, направляемого осторожными, но настойчивыми и умелыми движениями старшей сестры, показалась из неимоверно растянувшейся (аж глядеть было страшно) клокальной щели. Греза протянула было склянку, но Осень махнула на нее рукой, и юная самка робко отступила, ожидая, когда ее помощь действительно потребуется. Однако, похоже, сестры общими усилиями все-таки справились без медикаментов. Яйцо очень медленно и тяжко, но с равномерным ускорением, полезло наружу, скользя в потоках жидкой слизи. Наконец Прорва плавно нажала на живот Солнышка, проводя ладонью сверху вниз, и причина страданий новоиспеченной матери торжественно коснулась тряпичного гнезда, а затем окончательно легла в него под облегченный возглас старших сестер и усталый вой младшей. Второе яйцо пошло немного быстрее, но Прорве все равно пришлось слегка его подтолкнуть, ибо Солнышко уже окончательно выдохлась.       Когда кладка была завершена, утомленная дочь Свободы сползла с гнезда, все еще удерживаемая под руки сестрами и уселась рядом, протянув за собой по покрывалам бледный кровянистый след, а затем все присутствующие самки со смесью восхищения и тревоги воззрились на плоды совместных стараний. Яйца реально оказались крупноваты. Блестящие и упругие, они имели очень светлую оболочку, покрытую неровными коричневыми пятнами. На вид кладка казалась абсолютно нормальной, но Солнышко, не удержавшись, протянула руку и с величайшей осторожностью пощупала скорлупу, проверяя густоту содержимого.       — Живые… — через пару минут блаженно выдохнула самка и, успокоенная, легла на бок, постепенно восстанавливая дыхание.       Дав состоявшейся несушке как следует передохнуть, сестры помогли ей подняться и омыть исстрадавшееся тело, после чего Солнышко вернулась к гнезду и бережно подняла одно из яиц. Греза и Осень тут же оказались по обе стороны от Рыжика, придержав ее под локти, а Прорва с молчаливого согласия сестры взяла в руки второе яйцо, и самки двинулись в сторону комнаты инкубации. Там кладка была помещена во влажный субстрат и накрыта прозрачным колпаком. Каждое из яиц заняло свое отделение, где с этого дня должна была поддерживаться определенная температура: отныне в более прохладном отсеке предстояло расти первой дочери Солнышка, а в более жарком — первому сыну Сумрака.       Солнышко отошла после кладки довольно быстро и через два дня уже во всю хлопотала по хозяйству, весело щебеча себе под нос не то колыбельные, не то просто какие-то радостные мысли вслух. Греза, напротив, день ото дня волновалась все больше. Откровенно говоря, неоднозначное зрелище, свидетельницей которого она впервые стала, немало испугало ее. Да, сейчас счастливая мамочка порхала по дому, преисполненная долгожданной легкости, и строила планы на будущее, но сколько ради этого пришлось вытерпеть! А, если вспомнить случайно услышанные раннее опасения старших сестер на предмет того, что бедняжка после такого перерыва и вовсе может не разнестись, так совсем уж не по себе становилось…       Беспокойство Грезы являлось небезосновательным. Она все четче ощущала внутри себя нечто постороннее, чего раньше не было, и как знать… Они впервые спарились с Сумраком уже в конце брачного периода, и это сильно снижало вероятность зачатия, но, учитывая, что у самой Грезы желание пробудилось достаточно поздно, а самец не терял активности до самых крайних сроков, день за днем добросовестно накачивая юную супругу своим генетическим материалом, зарекаться не следовало. Короче говоря, сомнений оставалось все меньше: дочь Желанной тоже была беременна.       Две недели Греза молча вынашивала эту мысль, не решаясь подойти за советом к Главе гарема и даже Солнышку ни слова не говоря (хотя, подруга все чаще косо поглядывала на увеличивающийся живот младшенькой). Но как-то утром ей все-таки пришлось обратиться к Прорве за помощью, ибо лужа, в которой неожиданно для себя пробудилась молодая самка, ни на шутку ее напугала.       Сонная Прорва, к которой Греза вломилась ни свет ни заря, с минуту переваривала услышанное, а затем, вникнув в суть проблемы, тяжело вздохнула и, сгребя Маленькую в охапку, потащила ее к купальням.       — Что со мной такое, Старшая? — голосок Грезы предательски задрожал, когда самка на ходу почувствовала, как в животе что-то натянулось. Вслед за тем очередная порция слизи неконтролируемо вытолкнулась из ее лона, и между ног тотчас противно намокло, а на каменные плиты упало несколько прозрачных капель.       — Ничего страшного, — стиснув ее за плечи, спокойно проговорила Глава, — просто ты сейчас снесешься.       — Как-так? — взвизгнула Греза и быстро обхватила свой живот. — Я ведь… Еще ведь…       Прорва грустно усмехнулась. Успокаивало, что усмехнулась, настораживало, что грустно…       — Не переживай, девочка, все в порядке будет.       Проводив дочь Желанной в купальни, старшая самка пустила в малый резервуар теплую воду, велев младшей раздеться и залезать.       — Но так ведь яйца погибнут! — начала было возражать та, по-прежнему не понимая, в чем дело.       — Спускайся, Маленькая, и ни о чем не беспокойся, — по-матерински мягко проговорила Прорва и подтолкнула Грезу к уходящим в стремительно пребывающую воду ступеням.       Тогда молодая самка повиновалась и, скинув с себя легкое домашнее платье, вошла в купель. Приятный жар тут же окутал ее тело, и Греза почувствовала, как мышцы начинают послушно расслабляться, а неведомый узел, свившийся в подбрюшье, расплетается сам собой. Но только она собралась сказать Прорве, что действительно чувствует себя лучше, как изнутри что-то пришло в движение, и нечто студенисто-аморфное заскользило через самовольно раскрывшийся семяприемник. В панике Греза попыталась сжать свой вход, но тот отказался подчиняться. Прорва наклонилась и, погрузив руки в воду, ласково обняла испуганную самочку, принимаясь утешительно поглаживать ее по голове.       В течение следующих нескольких минут они вдвоем наблюдали, как полупрозрачные, бесформенные, покрытые пленчатой сероватой оболочкой мешочки друг за другом покидают Грезино тело и, колыхаясь, медленно опадают на дно резервуара…       — Жировики? — всхлипнула дочь Великой Матери, не желая верить в случившееся. — Почему?       — Не переживай ты так, — Прорва крепче прижала к себе расстроенную подопечную. — В первый раз со всеми случается… Да и мне показалось, ты еще слегка не готова к материнству, так что, может, оно и к лучшему.       — Не готова, — со вздохом призналась Греза, вынимая руку из воды и проводя ею по векам. — Но я ведь была должна…       — Никому ты ничего не должна, Маленькая, — Прорва приблизила к ней свое лицо и доверительно заглянула в расстроенные глаза.       — Можно… Можно никому не говорить?       — Конечно. Никому не скажем.       — И даже ему?       — Захочешь — расскажешь сама.       — Я ведь не оправдаю его ожиданий… — Греза снова приготовилась разреветься, так что Прорве пришлось как следует ее встряхнуть, вытянув из воды.       — Не сметь перед мужиком пресмыкаться, слышишь? — рыкнула Глава гарема, и ее взгляд на мгновение посуровел. — Кто он такой, чтобы от тебя чего-то требовать? И что он сделал, чтобы тебя завоевать? Вот именно! Так что будет помалкивать, даже, если и подумает своей дурьей башкой что-то такое… А через год ты его приятно удивишь, и все это забудется, как сон, поняла?       — А вдруг… И через год так будет? — слабым от надвигающегося отчаяния голосом прошептала Греза.       — Не выдумывай мне тут. Ты просто слишком худая, тебе надо поправиться, вот и все, — принялась напутствовать Прорва. — Тем более… Если бы мы все тут начали скулить о том, что не оправдываем ожиданий, на что бы это было похоже?       — Все? — не поняла Греза.       — Ну, да. Осень, как ты знаешь, связана обетом, и Сумрак отлично про то в курсе. Я… Я свои жировики еще месяц назад скинула. То, что от меня не будет детенышей, наш самец тоже знает, причем, уже давно. Каким чудом Рыжая залетела — до сих пор не понимаю, но и тут радоваться пока рано, потому как мы еще не знаем, жизнеспособна ли кладка… Так что ты тут в своих переживаниях отнюдь не одинока. Но поддаваться им не следует. Наш Фокусник — не такой самец, чтобы судить самок по их способности к воспроизводству. Ну, по крайней мере, пока не такой — мужской цинизм лишь с возрастом и статусом приходит. Пока же ему гораздо важнее всякого потомства возможность регулярно спариваться, так что будем этим пользоваться. А там, глядишь, ты в форму придешь и будешь исправно за нас всех отдуваться, — на последних словах Прорва коварно усмехнулась и потрепала Грезу за мандибулу. Маленькая слегка улыбнулась в ответ.       — Я все поняла, Старшая.       — И давай, жри теперь как следует, чтоб к следующему году, как я в обхвате была! А будешь ныть, — тут Прорва указала головой на утонувшие жировые яйца, — достану их и тоже съесть заставлю, так сказать, в дань традициям!       Греза долго не могла заснуть в тот вечер. Она все думала о своем охотнике, который сейчас был так далеко. В одну из последних ночей они, предаваясь взаимным ласкам, шутили, что Греза в первый же год подарит Сумраку сорок сыновей, так что тот разорится, дабы их всех прокормить, и придется ему податься в разбойники… На деле же ей оказалось не суждено подарить и одного.       Да, Прорва поняла верно: Греза прежде не была готова к детенышам. Но сейчас, по какой-то неведомой иронии, первая потерянная кладка внезапно заставила ее возжелать материнства с большей силой, чем та, с которой она прежде его страшилась.       Что ж… Придет весна, и возлюбленный воин вернется в свой гарем. И Греза скажет, обнимая его: «Мы слишком мало были вместе, мне не хватило тебя…» А он улыбнется и ответит: «В этот раз все будет иначе». Только бы вернулся…       По срокам наступала Малая Охота, и Сумрак, скорее всего, уже готовился покинуть клан ради очередного промысла. А, может, уже и отбыл на какую-нибудь из дальних планет…       Интересно, вспоминал ли сын Грозы об оставшихся в Чертогах Серой Провидицы женах? Может быть, он точно так же каждый вечер думал о них, думал о своей драгоценной Грезе? Или видел во снах? Либо, наоборот, вовсю гонялся за дичью, напрочь забыв о самках…       А, вдруг, он попал там в неприятности? И, может, с трудом врачует свои раны, забившись в пещеру или уйдя в дремучую чащу… Но его самкам невдомек, ибо они озабочены своими проблемами…       А, вдруг, он… Убит? Или будет убит завтра? И его самки не ведают о том…       Греза закрыла глаза и отвернулась к стене. Она пыталась не думать о нем каждую минуту, но никак не могла. Особенно в последнее время…       А он не мог ей не сниться.