Рыцарь

Сталь доспехов сжигает сетчатку при свете солнца, копье царапает в кровь воздух, шевелюра, как львиная грива, в глазах – непоколебимый малахитовый вихрь, на языке – мантра о справедливости. С бравадой, как с копьем, наперевес рыцарь ступает гордо, грозно, тяжело, старательно выискивая причины своих ошибок в ком-то другом, трепетно оберегая собственное самолюбие; сражения хмелят рыцаря, заставляют идти дальше по черной, пропитанной кровью, полыни в багряную реку праведности, до тех самых пор, покуда светлая грива не скроется под мертвой водной гладью. Рыцарь старательно отыгрывает роль благородного борца за справедливость. Ты устала, рыцарь?.. У Алистерии было какое-то представление о жизни, вложенное в ее сознание путем неосторожных слов Создателя, была какая-то цель, вера, смысл, она была готова к подвигам, страданиям, жертвам; к чему угодно, но только не к жестокой реальности. А столкнувшись с ней лицом к лицу Алистерия Февральская осознала, что жизнь ее не геройский эпос, в котором главная роль отведена именно ей, а простая дешевая комедия, мишура, созданная исключительно для потехи богов. В тот момент рыцарь оступилась со своей пыльной тропы, а оступившись, почему-то не захотела возвращаться. Просто потому что возвращаться было некуда. Доспехи сгорели от пламени солнца, копье затупилось об мягкий эпителий Юпитерии и впитало ее кровь без остатка, с жадностью, присущей только дикому зверю, малахитовый штиль стоит в уставших глазах, на языке – горечь от третьесортных фраз о справедливости. Ты все еще жива, рыцарь?.. Алистерия думает, что да. Она бьется в пароксизме тошнотворной бравады, купается в багряной реке и, опустошенной, падает на иссиня-черную, увядшую полынь, по прежнему оберегая треснувшее самолюбие, – подобно драконам, которых она с отервенением рубила на куски, – как будто это единственное, что осталось от прежнего стойкого рыцаря, что идя на поводу своей детской наивности, слишком заигралась в праведницу. Ибо рыцарь, не смотря на едва заметные морщины под красивыми глазами и обветренной в боях кожей, так и осталась ребенком. Тебе одиноко, рыцарь?.. Алистерия лишь сильнее обычного щурит глаза и пытается нащупать руками испещеренные дырами тела своего народа да девочки волшебницы с лучезарной улыбкой. Рыцарь продолжает носить в себе нечто геройское, прекрасное, осипшим от криков голосом, вещая о правосудие, слепо оставляя позади самое себя и, по злому року судьбы, сильнее оставаясь собой. Она до одури желает справедливости, почему-то не замечая всю порочность своих же желаний, сильнее путается в гниющей да смердящей полыни, устремляя свои малахитовые очи к безучастному небу, закоулками сознания отмечая, что находится на перепутье. Какой путь ты выберешь, рыцарь?.. Алистерия с присущей ей наивностью и широко распахнутыми глазами ждет ответа. Альтаир дает ей его. Принцесса использует фасцинацию, закабаляет рыцаря, превращая ее в безликое орудие, ведомое лишь жаждой мести и теми же приторными речами, которые та твердила в своем эпосе, подменяя их смысл на нужный ей. Альтаир без горечи втаптывает рыцаря в мокрую и жесткую полынь, без сожаления дает ей почти захлебнуться в горькой багряной реке, без сострадания разрушает все, что было так дорого Февральской, – уже в грязном, расцарапанном доспехе и потрескавшимся копьем, – но с пониманием, ибо знает насколько рыцарь потерялась в себе. Альтаир имеет толику милосердия. Алистерия не имеет ничего, кроме разрушенных надежд. Ты разучилась бороться, рыцарь?.. Февральская лишь встанет по правую руку от Принцессы, старательно заигрываясь собственной болью. А Альтаир сдёргивает шоры наносного благородства рыцаря, явственно понимая, что пытаясь спасти всех, в конце концов умрет именно она. И Принцесса подталкивает рыцаря к самому краю пропасти, украдкой скалясь за ее спиною. Представляется, будто Алистерия даже и не пытается сопротивляться. Ты растратила себя, рыцарь?.. Февральская на одном колене ждет указаний, в тайне лелея мечту снова ощутить свой путь. Альтаир, кажется, как-то по-своему грустно и расчетливо усмехается и протягивает падшему рыцарю руку. Ты смогла себя обмануть, рыцарь?.. Потерявшаяся и разбитая, она отчаянно хватается за обманчиво крепкую соломинку, надеясь вновь увидеть не багряную реку, а испепеляющий свет солнца, не ядовитую сгнившую полынь, а твердую брусчатку дороги; она рассчитывает вернуть сияние рыцарских доспехов и заостренное копье наперевес; смеет верить, что малахит в глазах вспыхнет новыми красками, язык будет вечно путаться в хваленых речах, а грива из облезлой и тусклой станет густой да в цвет солнца. Все же, ты продала свою свободу, рыцарь... Алистерия смеется вслед Альтаир. Ядовитая и черная, под цвет военной формы Принцессы, полынь почти задушила Февральскую, багряная река наполнила легкие своей мутной жижей, а малахитовые глаза, с остатками былой бравады, доверчиво буравят двуцветные очи Альтаир, которая хрипло говорит то, в чем так нуждалась героиня "Кровавой Алисетелии". – Я направлю тебя, рыцарь. Алистерия слепо отдается Принцессе, ибо рыцарю только это и нужно.