Яд истины

      Генрих сидел на ковре, удобно устроившись перед камином. Жена привычно обхватила его сзади и уложила голову ему на плечо. Вот уже который вечер они проводили у огня, наслаждаясь обществом друг друга. По крайней мере, Генриху хотелось в это верить — Екатерина стала намного спокойнее и терпимее после того их разговора. Она словно приняла решение и теперь неукоснительно ему следовала. Он догадывался, что она дала ему шанс не от большой любви, а от желания прервать свое горькое одиночество, раз он сам настойчиво предлагал ей именно это. В Генрихе же любовь поднималась снова и снова. Он был далеко не мальчишкой, но ничего не мог с собой поделать. Екатерина и наконец нашедшие выход чувства к ней сводили его с ума. Приятно и сладко — и все же порой Генрих опасался наделать глупостей, которые разрушили бы такой хрупкий семейный мирок.       Слегка развернувшись, он посмотрел на изящную ножку жены в украшенной золотыми нитями домашней туфле. Обнаженная лодыжка манила его благородным подъемом и белизной кожи. Генрих с трудом подавил порыв дотронуться до нее и потревожить тем самым жену. Сколько бы он ни оказывался в ее постели, ему было мало. Екатерина больше не пыталась отказать законному мужу, и он в полной мере познал ее темперамент, но все еще не успел насытиться. Король жалел лишь об одном — скоро им придется возвращаться в Париж, и впервые трон не манил его. Конечно, это была иллюзия и его собственные сильные чувства — он жизнь положил на то, чтобы надеть французскую корону, а Екатерина заслуживала вновь называться королевой, и как можно скорее. Казалось, она все еще не осознала свой новый статус, и они оба наслаждались покоем, однако трон составлял слишком важную часть их обоих. Генриха не обманывало отсутствие внешней строптивости жены — она по-прежнему оставалась волевой и жестокой женщиной.       — Ты сегодня непростительно хороша, Катрин, — не удержался он от комплимента. В последние дни Екатерина словно помолодела, и надетый на ней халат цвета темного вина в сочетании с волосами того же оттенка только подчеркивали ее зрелую красоту.       — Это из-за постели, Генрих, — безучастно пояснила Екатерина. Она всегда принимала комплименты как должное, особенно учитывая, с какой завидной периодичностью они звучали от него. — Наши участившиеся занятия там благотворно повлияли на мой организм. А ты слишком увлечен мной, чтобы обращать внимание на недостатки. В этом нет ничего чарующе романтичного, — тоном сообщающего диагноз врача объявила она, и он усмехнулся. Любой другой обиделся бы на резкие слова и скучающую интонацию, но Генриху всегда нравились практичность и хладнокровие новой жены. Тем более он хорошо помнил, каким отзывчивым было ее тело во время тех самых занятий. Там, где было не нужно, хладнокровие у нее умирало быстро и надежно.       — Ваше Величество, — в дверь постучали, и король позволил зайти не слишком желанному визитеру. — Вам письмо, — Генрих одной рукой прижал к себе жену, не позволяя отстраниться, а второй принял конверт, не поднимаясь с пола. Вошедший поспешил удалиться, король же внимательно посмотрел на кусок простой и пожелтевшей бумаги. Генрих знал, от кого это письмо.       — От твоей любовницы, — раздалось у него над ухом, и ревность в любимом голосе согрела его сердце лучше жарко горящего камина.       — От Габриэль, — одновременно и согласился, и возразил он и вскрыл конверт. Екатерина рядом напряглась, снова порываясь встать, но он удержал ее во второй раз, бегло пробегаясь по содержимому письма и не скрывая его от жены. Генрих прекрасно понимал, что ничего оскорбительного для нее там не написано. И все же после прочтения он на секунду задумался, сколько подобных писем она видела при покойном муже и сколько боли они ей принесли. — Она мне больше не любовница, — в порыве сочувствия добавил он.       — Я не имею права ревновать, — вместо облегчения на лице Екатерины отразилось отвращение. Она все же встала, и Генрих покорно последовал за ней. Меньше всего на свете он хотел причинить ей боль. Правда, вряд ли на нынешней стадии их отношений она испытывала именно ее, но сомнение, опасение уже читалось в темных глазах его жены.       — Имеешь, — спокойно и уверенно возразил Генрих, а затем положил руки ей на плечи. — Ты моя жена и королева, — она лишь фыркнула в ответ, всем видом демонстрируя, что ее все это не касается. — Но я не солгал. Решившись приехать сюда и жениться на тебе, я оставил позади всех женщин. В письме Габриэль благодарит за назначенное содержание. У нее нет никаких политических амбиций. Тем она меня и привлекла, — Генрих и сам не заметил, как напрягся и сильнее сжал плечи жены. Габриэль и правда была особенной. Он подпустил ее ближе всех. Но она не была Екатериной. — Меня интересуют лишь твои амбиции, дорогая.       — Я верю тебе, Генрих. Ни один человек в здравом уме не сделал бы того, что сделал ты. Ты мой муж, и я верю тебе, — от этих слов сердце короля забилось в два раза чаще, и он вспомнил, как Екатерина назвала себя хорошей женой. Теперь он еще лучше понимал, о чем она говорила. Даже если она никогда не полюбит его так, как ему хотелось, все остальное она уже ему подарила. Впрочем, он все же надеялся однажды растопить ее сердце. — И хватит об этом.       — Я знаю, тебе нелегко пришлось в прошлом браке, — вопреки ее стремлению закончить разговор, признал Генрих, и она дернулась. Да, первый Генрих в жизни его жены все еще не был забыт. — Но я не он. Я слишком долго шел к этому браку, и никому не позволю разрушить его. Никому и ничему. — Он погладил ее по щеке, отмечая нежность немолодой кожи. Как же от нее пахло. Ни у кого он не встречал настолько притягательного аромата.       — Ты неисправим, Генрих, — Екатерина рассмеялась, зло и почти счастливо. — Нашему браку уже не день и даже не неделя, но ты смотришь на меня все такими же голодными глазами, — она повернулась к нему лицом и развязала пояс халата. — Думаю, Ваше Величество, другие женщины вам и правда не понадобятся еще долго, — он хотел возразить, что другие женщины не понадобятся ему никогда, что он все решил, что дело не в желании, а в любви, но Екатерина сбросила свой халат на пол и спустила с плеч сорочку. Не молода, но все так же неотразима. Мысли в голове Генриха улетучивались с немыслимой скоростью. — Если бы не эти твои глаза, я бы решила, ты и правда сошел с ума, Генрих, — Екатерина вновь рассмеялась, когда он не удержался и провел пальцами по ее шее. Кожа там была совсем тонкой и приятной на ощупь.       — Катрин, — наконец выдавил он, наслаждаясь этим именем не меньше, чем женщиной, которая его носила. Она улыбнулась ему и обняла сильно и крепко. Генрих в ответ прильнул к ее губам и отнес в кровать. Они думали прогуляться перед сном, взглянуть на сад, но страсть снова победила. Нельзя сказать, что Генрих этому не радовался, гладя обхватившие его бедра ноги жены, целуя ее грудь и толкаясь в горячее и готовое тело. Каждое движение Екатерины, каждый стон, ее руки, царапающие его плечи острыми розовыми ногтями, тонкие, не пытающиеся сомкнуться губы и мягкий аккуратный живот словно сами стремились доставить ему наибольшее удовольствие из всех возможных. Изливаясь в нее, Генрих подумал, что, возможно, никогда прежде и не знал, какой должна быть жена.       Следующие несколько дней прошли так же спокойно. Ничего особенного не происходило, но Екатерина поймала себя на мысли — она не скучала, как прежде. Наваррский словно заполнил собой все вокруг, все свободное место и в замке, и в ее голове. Сначала, соблазняя его без всякого труда, она развлекалась, ждала, когда ему надоест постельная рутина и глупые уловки, но, стоило признать, их постель была какой угодно, только не однообразной, а попытки испытать на прочность падкого на громкие слова мужа быстро сошли на нет. Одиночество развеялось, и Екатерина сама не заметила, как перешла к обязанностям жены вполне искренне. Иногда это раздражало ее, и она отталкивала Генриха со всей свойственной жестокостью, но он возвращался с преданным видом, букетом ярко-алых роз, дорогими драгоценностями, роскошными мехами и другими богатыми подарками. Как же он был терпелив. И именно это влияло на Екатерину больше всего остального. Никто никогда не добивался ее так. И даже в самые трудные минуты она стала напоминать себе, что у нее не было времени играть в неприступность, упрямство и неподкупность. Все, чего она могла ими добиться, — вновь остаться здесь одной, с горькими воспоминаниями вместо подарков, комплиментов и даже простых разговоров. Одна, умирающая и никому не нужная. Гордость уже стоила ей слишком дорого.       Екатерина осторожно встала с постели и накинула халат, стараясь не разбудить мужа. У нее немного болел низ живота, хотя вчера они просто легли спать. Все же в ее возрасте ничего не проходило бесследно, и порой им с Генрихом приходилось потрудиться, чтобы доставить ей желаемое удовольствие. Впрочем, Генрих был совсем не прочь, она же не спешила признавать, что тоже не возражает против самых искусных его ласк. С последствиями особо бурных ночей для здоровья дело обстояло куда сложнее, хотя и это не доставляло Екатерине слишком много неудобств. Потирая живот, она прошла к столу, рассматривая разгоравшийся за окном рассвет. Скоро им придется ехать в Париж. Она не знала, как относится к грядущему возвращению. Даже слуги в Блуа тайно смеялись над ней, что уж скажет Лувр, Париж и вся Франция. Екатерина не представляла свою роль там и предпочитала не думать о скорых переменах. Возможно, здесь, в Блуа, ей правда было бы лучше, но у Генриха оставались королевские обязанности и враждебно настроенная по отношению к нему страна. Он должен был вернуться. Впрочем, существовала вероятность того, что он и не собирался брать ее с собой. Еще одна причина для того, чтобы не думать о будущем.       — Ваше Величество, — в дверь тихо постучали, и по знаку королевы в проеме появилась уже знакомая голова. Недавний визитер принес очередное письмо — внешний мир все настойчивее врывался в их размеренную жизнь.       Указав на спящего короля, Екатерина забрала письмо и сама закрыла дверь. Все-таки Генрих тоже был уже не молод — вчера у него возникли проблемы с желудком, и теперь он счастливо отдыхал после них. Она подумала, можно было бы приготовить ему какое-нибудь лекарство, и застыла, осознав, что и правда стала превращаться в образцовую жену. Злоба поднялась в груди, Екатерина вернулась к столу и швырнула письмо на стол. Взгляд зацепился за предыдущий конверт. Королева тяжело вздохнула и взяла себя в руки. Она не собиралась ревновать Наваррского ни к кому. С чего бы? Она прекрасно знала, как сильно он любил женщин, и давно вышла из возраста, когда связи мужа на стороне должны заботить хоть как-то. У Генриха наверняка уже давно бегала по свету орава незаконнорожденных детей, а она и вовсе даже не любила его. Не любила, не ревновала, но ее сердце почему-то болезненно кололо при виде этого проклятого желтого конверта.       Екатерина накрыла его книгой и взялась за свежее письмо. Пальцы невесомо обвели тяжелую печать. Это писала явно не любовница. Какие-то важные вести из Парижа. Королева словно видела размашистые подписи информаторов Наваррского. Интерес неуклонно брал над ней верх. Ей хотелось разломать темную печать, вытащить плотную бумагу и впиться в нее глазами. Вновь ощутить пряный, жгучий вкус политики. То, от чего она столько бежала, сейчас смертельно пленило ее. И все же у нее не было на это права. Пальцы замерли на пухлом конверте. Она не могла вскрывать его. Наваррский придет в ярость, все его доверие развеется в пыль...       Королева упрямо тряхнула головой. Какое ей дело до доверия Наваррского? Он ее муж, но он женился на ней обманом, он уже получил все, что хотел, а она совсем не нуждалась в его любви. Едва зародившаяся нежность к нему разбилась о желтую бумагу и политику, к которой питала болезненную склонность Екатерина. Это походило на привязанность к опиуму. Можно отказаться от него на время, но не навсегда. Ровно до момента, когда темная склянка с ним снова появится на прикроватном столике.       Печать сломалась легко, словно только и ждала легкого нажатия женских пальцев. Отбросив конверт в сторону, Екатерина принялась за письмо. По мере чтения глаза королевы лезли на лоб, а в груди росло удивление и желание смеяться. Аккуратные строчки прыгали под ее взглядом, пока она вдумывалась в написанное.       — Ваше Величество решили вернуться не только к супружеским обязанностям? — Генрих вдруг возник у нее за спиной и уложил руки ей на талию. Екатерина ощутила неприятный холодок внутри, быстро сменившийся недовольством и раздражением.       — Не думала, что ты так плохо относишься к своим собратьям. Впрочем, стоило догадаться еще тогда, когда вместо того, чтобы уничтожить, ты склонил вождей Лиги на свою сторону подкупами, — ядовито бросила королева, хотя и знала, что ее слова причиняют мужу боль. — Новый Эдикт, который ограничит права гугенотов... Ты сама доброта, Наваррский.       — Он еще в разработке, — Генрих забрал письмо из ее рук, быстро свернул и убрал куда-то в ящик стола. Екатерина старалась не смотреть на побледневшее и расстроенное лицо короля.       — Но ты его примешь, — продолжила наступление она, сама не зная, зачем мучает его. Генрих был неплохим человеком, и вопрос религии всегда оставался для него самым больным.       — Приму, — коротко ответил он и отвернулся. Екатерина усмехнулась. — Я бы и сам дал тебе его прочитать, — вдруг добавил он совершенно серьезно.       — Боюсь, с меня мало толку в этих вопросах, — казалось, истязавшая вчера Генриха желчь сегодня разлилась в ней. Настолько упорно Екатерина пыталась задеть за живое своего мужа.       — А я думаю, брак с вами мог бы быть выгодным и с этой стороны. Ваше Величество истинная католичка, племянница покойного Папы и со многими умеет находить общий язык. Мне бы это пригодилось, — все еще спокойно возразил Генрих, но в Екатерине будто проснулся дикий зверь. Из последних сил она сопротивлялась заложенному в детстве стремлению стать хорошей и преданной женой во всем. Отрицание сводило на нет ее знаменитую мудрость.       — Незачем льстить мне еще и в этом, Наваррский. Я и так в твоей постели. Вернее, ты в моей, — Екатерина ощутила отвращение к собственным словам почти сразу, как только их произнесла. Это было низко. Слишком даже для нее. Генрих ничего не сказал в ответ. Просто вышел за дверь прямо в ночной рубашке. Сначала она подумала о том, что он простудится, а потом о том, что больше никогда не скажет ничего подобного. Вспышка ненависти в одно мгновение сменилась совсем другим чувством, и королева тяжело опустилась в кресло.