Яд истины

      Утром Екатерина проснулась резко и в один момент — от ощущения, что чьи-то руки обнимают ее за талию, а затылок согревает чужое дыхание. События последних двух дней обрушились на нее всей тяжестью, стало тоскливо, обидно и слегка стыдно. Она позволила себя обмануть, быстро и без усилий, ответить ей было нечем, и теперь придется доживать свои дни с осознанием новой одновременно важной и ничего не значащей роли. К этому примешивалось чувство использованности. Не только как политической фигуры. Как женщины. Ощущения в теле и следы чужой страсти на бедрах явственно напоминали, что она провела ночь с мужчиной. Она не делала этого очень давно, хотя ее траур и скрашивали редкие любовники, о которых никто не знал.       Да, иногда она была женщиной, ей требовалось избавиться от кипящей внутри бури, от присущего итальянкам темперамента, оказавшегося никому не нужным во Франции, и тогда она без удержу отдавалась тому, в ком могла не сомневаться или беспрепятственно убить. Встречи выходили короткими, но развязными. Екатерина не брезговала многим, и порой сама мучилась от стыда, от того, что так и не сумела полностью задушить свою горячую натуру, что хотела получать и удовольствие в постели, что — самое ненавистное ей — хотела дарить его другим. Конечно, не тем несчастным, приходившим к ней — не обладавшим ни титулом, ни особой красотой, но умевшим держать язык за зубами, а достойному мужчине, к которому испытывала бы взаимную симпатию. Но судьба отказала ей в таком мужчине, и свою страсть Екатерина тратила на тех, кого равняли с ней по происхождению и никчемности другие.       Да, иногда она была женщиной. Она уже забыла об этом, но сейчас та самая женщина пыталась осознать — муж, получивший ее обманом, овладел ей, доставил удовольствие, заставил всех узнать подробности их брака, а теперь он уедет и оставит ее один на один с последствиями. Екатерина не представляла, как вынесет смешки и взгляды исподтишка слуг и фрейлин на нее, старуху, побывавшую в объятиях короля и тут же забытую им.       — Катрин, — прошептал он ей в ухо, и прежде чем она смогла ответить, его ладонь переместилась ей на грудь. Екатерина отстраненно наблюдала, как пальцы Наваррского ощупывают ее, а потом, очнувшись, сбросила его руку.       — Я выполнила свой долг. Теперь никто не может сомневаться в законности нашего брака. Я ваша жена, Генрих, и теперь я прошу вас оставить меня в покое, — неожиданно вежливо попросила она, отодвигаясь и глядя на корону, лежавшую на столике рядом. Стало еще тоскливее, но она лучше умрет, чем покажет свои эмоции этому интригану.       — Ты боишься, что я уеду. Брошу тебя, опозорив, — вдруг жарко зашептал он, снова обхватив за талию. Екатерина дернулась от прикосновения и того, насколько точно он угадал все. — Ты права, Екатерина, — гаденько протянул Наваррский, не сдержавшись, и она почти задрожала от такого признания. Она не мечтала соединиться с ним навсегда, но новый позор на старости лет приводил ее в отчаяние. — Ты моя жена. И ты будешь пользоваться всеми правами и привилегиями жены короля, — уже с нежностью добавил он, и Екатерину передернуло.       — А взамен? Меня ждут унижения в моих покоях? Будешь мстить, насмехаясь над моим возрастом, да, Генрих? Заставлять меня делать то, что мне уже давно неведомо и неположено? — зло поинтересовалась она, ощущая недвусмысленную близость короля, вжимавшегося бедрами в ее ягодицы.       — Неведомо? — со смешком переспросил он и почти привычно запустил руку ей под сорочку. Екатерина задрожала от ощущения нахально хозяйничающей между ее ног ладони. Меньше всего на свете она желала ощутить себя женщиной именно с бывшим зятем, но он уже не раз доказал, что ее сопротивление только увеличивает его азарт. Поэтому она терпела, чувствуя, что тело предает, вспоминает давным-давно забытое удовольствие. — Ты не так громко стонешь, как большинство моих женщин, сдерживаешься и не желаешь отвечать мне. Даже Марго была более ласкова, — хохотнул Наваррский, и Екатерину затошнило от омерзения. Она схватила мужа за руку, пытаясь убрать ее, освободиться от такого унижения, но он и не думал прекращать. — Знаешь, сколько раз я представлял тебя, будучи в постели с ней? — шепнул он, наблюдая за реакцией, пока Екатерина застыла от шока, позволяя ему воспользоваться мгновением и вновь проникнуть в ее тело. — Каждый твой вздох стоит ласки сотен умелых красавиц, — он извернулся и склонился к лицу Екатерины. Она смотрела на него с удивлением и непониманием, потеряв дар речи. Наваррский ухмыльнулся, и впервые она не успела увернуться от поцелуя.       — Достаточно, Генрих, — сурово бросила она, так и не пустив его язык в свой рот, и Наваррский резко перевернул ее на спину, чтобы сменить позу. — Похоже, ты решил обходиться без слов...       — Мы будем говорить много и долго, я расскажу тебе все, но не сейчас, — отрезал он, и Екатерина задохнулась от сильного толчка и сомкнувшихся на груди зубов. — Как же ты прекрасна, — простонал король, прижав ее руки у нее над головой.       — Я не в том возрасте... — начала она, но замолкла на полуслове от полностью охватившего ощущения наполненности. Генрих вжимался и проникал в нее так, что между их телами нельзя было бы и палец просунуть.       — Я чувствую твой возраст... И он ничем не хуже любого другого... Катрин, Катрин, ответь мне, — попросил Наваррский, и она сдалась, не в силах сопротивляться, ее колени, как и вчера, обхватили его бедра, руки легли ему на спину, а потом взялись за кучерявую голову. Он ждал поцелуя, но она еще не настолько пала.       — Ты чувствуешь? Чувствуешь, как я желаю тебя? Это целиком твоя заслуга, Генрих, — промурчала Екатерина ему в ухо, решив ответить его же оружием и не пропустив дрожи, от которой он едва не подпрыгнул на ней. — Ты можешь собой гордиться. За этим ты сюда приехал? Подчинить меня? — движения короля стали еще быстрее и обрывочнее, и она постаралась напрячь свое тело так, как любили ее мужчины.       — Нет... Ты... Я тебя... — бессвязно возразил Генрих, вцепившись в ее бок и замирая, пока Екатерина выгибалась над подушкой, почти подставляя грудь к его губам. Слова короля потонули в громком взаимном стоне.       Наваррский улегся с ней рядом, но Екатерина поправила сорочку, отодвинулась на край кровати и попыталась встать. Определенно, она уже отвыкла от подобных развлечений — внизу живота заныло, ноги ослабели, дыхание перехватило.       — Черт бы побрал ваши игры, — пробормотала она и протерла ладонью повлажневший лоб, вжав пятки в ковер.       — Я сделал тебе больно? — неожиданно взволнованно спросил Наваррский и прижался к ее спине. Екатерина не шелохнулась сраженная совершенно новым чувством: какие бы цели ни преследовал ненавистный ей король, уже давно никто не заботился о ней даже так, не спрашивал, больно ли ей, как она себя чувствует, не нужно ли ей что-нибудь. Хотя бы просто из вежливости и опасения. Разве что слуги, когда она страдала от очередной болезни, и смерть начинала дышать ей в затылок. А сейчас ей в затылок дышал Наваррский, успокаивающе поглаживая ее неприятно тянущий живот. — Позвать кого-нибудь?       — Позови фрейлин. Мне нужно одеться, — растерянно ответила Екатерина, не успев привыкнуть к необычному ощущению, но стоило фрейлинам и слугам объявится в покоях, она пожалела о поспешном приказании. Теперь все случившееся стало окончательно очевидно для посторонних. Екатерина вновь увидела себя старухой, которую осчастливил расчётливым вниманием король, пусть в волосах, рассыпавшихся по плечам, не было ни одной седой пряди. Она заботилась о внешнем виде. После смерти детей это стало единственным развлечением, пусть и никому не нужным. Так она думала, пока Наваррский не овладел ей, а ее тело не повело наслажденим точно так же, как и тридцать, как и сорок лет назад. Она итальянка. Ухоженная, далеко не самая страшная итальянка с нерастраченным запасом страсти внутри. Екатерина содрогнулась от мысли, в кого превратится, если Генрих и правда задержится здесь еще на несколько дней и продолжит делить с ней постель. Это будет еще позорнее, чем остаться использованной брошенной старухой.       — Приведите королеву в порядок. Подайте ей дорожное платье. Мы собираемся на конную прогулку сразу после завтрака, — раздался рядом голос Наваррского, степенно облачавшегося в халат. — Я желаю, чтобы неувядающая красота моей жены сияла. Вам ясно? — Екатерина посмотрела на него, отмечая, что король говорит без тени веселья. Несколько минут он наблюдал, как укладывают ее тяжелые длинные волосы, потом нежно поцеловал в щеку и только после удалился, предоставив Екатерине разбираться с произошедшим.       Она не проронила ни слова, пока они звякали вилками по тарелкам. Казалось, настроение Генриха менялось с немыслимой скоростью по несколько раз за час — он то сурово сжимал челюсти, с остервенением глядя на свой кусок мяса, то обращался взглядом на нее, и в его глазах Екатерина видела что-то странное, непонятное ей. Он смотрел слишком мягко, слишком тепло. Возможно, виной была их совместная ночь, но Екатерине хотелось отвернуться, просто забыть и не мучиться загадками. Да еще дорожное платье, зашнурованное до предела... Екатерина родила десять детей, ее бедра не могли остаться узкими, но вот талия выглядела вполне стройной, и это подчеркивало платье. Фрейлины чересчур буквально поняли распоряжение короля. Екатерина словно не на лошади кататься собиралась, а блистать на балу. Она снова затосковала, осознав, как далеко в прошлом остались балы. Все осталось в прошлом. Даже ее дети. Из десяти сыновей и дочерей только Марго еще не покинула этот свет, и Екатерина ощутила грусть от потери даже тех детей, к которым не питала особой нежности при их жизни. Господь жестоко наказал ее за грехи. Очень жестоко. Такая жестокость сумела разбить даже зачерствевшее сердце королевы.       — Пойдем, — Наваррский подал ей руку, и она встала, с трудом сдерживая непрошенные слезы. Он напоминал ей обо всех потерях разом.       — Я не каталась уже много лет, — бесцветно призналась Екатерина. Строптивость поблекла, и сейчас ей было почти все равно. — Впрочем, возможно, мне и правда лучше свернуть себе шею.       — Это прекрасная лошадь. Надеюсь, она тебе понравится, — сообщил Наваррский, когда они вышли из замка и прошли на специальную площадку.       Екатерина застыла, разглядывая подарок. Да, она совершенно точно знала, что это подарок. Серый андалузский скакун переступал с ноги на ногу, его пышная длинная грива развевалась на ветру, большие миндалевидные глаза блестели. Королева подошла ближе, почти прижалась лицом к изогнутой шее животного, ощущая забытую радость. Она любила лошадей, прекрасно на них ездила, обожала прогулки, но как давно все это было...       — Хочешь присесть? — голос короля звучал еще мягче, чем раньше. Будто она была не старухой, старше него вдвое, а совсем юной невестой, заходившейся в восторге от подарка более опытного и взрослого суженого. Так она себя не вела даже в четырнадцать, и сейчас переживала впервые охватившие ее эмоции.       Она не успела ответить — руки мужа сомкнулись на талии Екатерины, он легко подсадил ее, она же привычно и ловко просунула ногу в стремя. Скакун под ней не занервничал, только повел головой, ожидая команд, и когда Наваррский забрался на свою лошадь, они пустились прогулочным шагом, чтобы в следующие пару часов сменить и рысь, и галоп, и трусцу.       Волосы Екатерины выбились из прически и развивались на ветру, бьющему в лицо, но она обращала на это внимание — так хорошо и свободно ей не было уже давно. Она позабыла обо всем — о возрасте, о горе, о проблемах, о новом браке, даже о том, что после любовных утех ей стало не очень удобно сидеть. Она неслась вперед, то совсем теряя короля из виду, то ища его глазами, чтобы устроить небольшое соревнование. Он не пытался ее остановить, задушить заботой или наоборот выказать безразличие. Он просто ехал рядом и казался таким же счастливым, как она. Они обгоняли друг друга, победно фыркали, оглядывались, наслаждаясь моментом. Стремясь запечатлеть его в памяти, она ежеминутно гладила округлый круп своего скакуна, прикрывая глаза и глубоко вдыхая свежий, пропитанный ароматами трав и цветов воздух.       Когда же Екатерина все же остановилась, вернувшись к тому месту, откуда они начали, слезла с лошади, поддерживаемая Наваррским, ноги почти не держали ее. Королеву вело, перед глазами стояла мутная пелена блаженной усталости, в голове стало легко и пусто. Приятно. Ей было приятно. Хорошо и спокойно, как после дорогого вина. Ей хотелось смеяться, но она сдержалась, с усилием напомнив себе, что так нельзя. Это обычная прогулка. Обычный подарок. От обычного мужа, о котором она и не думала еще два дня назад.       Екатерина подняла глаза на раскрасневшегося короля, все еще обнимающего ее за талию, и ощутила невероятный прилив благодарности. Вопреки всему, что они сделали друг другу, вопреки тому, что он сидел на троне ее несчастных сыновей, вопреки тому, что он женился на ней обманом и ради другой женщины. За один день он сделал ее живой больше, чем кто-либо.       Она приподнялась на носках и прильнула к его губам. Она знала, что он по каким-то причинам хотел поцелуя, но не знала, насколько: их поцелуй оказался одновременно нежным и страстным — у нее подкосились ноги, когда их языки яростно встретились у нее во рту, а рука Наваррского коснулась ее волос, окончательно освобождая их. Это неправильно. Она не должна стоять здесь, с ним, целуя его... Расстрепанная и расчувствовавшаяся от проявленной к ней страсти и обычной прогулки на лошади.       — Генрих... — начала она, стараясь все же не обидеть, просто ненавязчиво избавиться, чтобы все обдумать и решить.       — Я люблю тебя с тех пор, как мне исполнилось семь, — заговорил он в один момент с ней, и они ошарашено уставились друг на друга.       — Думаю, нам надо вернуться в замок, — прочистив горло, объявила Екатерина. Ее все еще вело, голова кружилась, но она не готова была слушать... это. Не готова была поверить. Ей стало страшно, гадко, все чувства навалились разом, остроумие, едкость и красноречие отшибло напрочь, как и всегда в последние дни.       Не оборачиваясь, Екатерина быстро зашагала в замок, спиной ощущая разочарование короля.