Сто восемнадцать лет тому вперёд

Город уменьшался за их спинами — тёмный и сумрачный, с дымящими даже глубокой ночью трубами и шляющимися по улицам ворами и нищими. Низко пригнув голову к гриве Ганнибала, чтобы защититься от бьющего в лицо ветра, Акааши пустил коня галопом — через поле и хлипкий мост, обратно в лес, за ветвями которого темнел особняк. В его кармане тяжёлой каменной глыбой лежал преобразователь, и Акааши прекрасно знал, что его установка в двигатель хронометра займёт лишь пару минут: крепления на обоих концах светящейся колбы идеально подходили под место колбы с ртутью. Футакучи наверняка рассчитывал приспособить это устройство к своему хронометру, но не вышло. Ему требовалась помощь Акааши. Которой он теперь не получит. Они с Бокуто снова не заговаривали, хотя Акааши дорого бы отдал за возможность провести с ним ещё одну ночь — на крыше, слушая истории из его жизни, в одной постели, прижимаясь к его телу и чувствуя уже привычные объятия, или даже в музыкальной комнате, под звуки фортепиано и пения Куроо, просто сидя рядом, зная, что больше ничего не надо. Где угодно — лишь бы с Бокуто. Когда лес кончился, станция неторопливо проплыла мимо, а лошади перешли с галопа на трусцу, перед ними вновь выросли запертые кованые ворота. Акааши соскочил с Ганнибала в снег, молча передал уздцы Бокуто и потянулся за ключом, но остановился. — Бокуто-сан, — позвал он, — взгляните. И указал за ворота, в сторону особняка. К горящему свету в спальне Куроо прибавился ещё один огонёк — на втором этаже, в правом крыле. Бокуто медленно сполз с Клеопатры и, ведя обеих лошадей под уздцы, подошёл ближе. — Что там? — Кабинет Тсукишимы, если мне не изменяет память, — Акааши нахмурился. — Что можно делать там в четыре часа ночи? Бокуто внимательно смотрел на него: — Акааши, нет. Вернём лошадей на место и… у нас есть преобразователь. Идём, открывай уже. Горящий в кабинете Тсукишимы огонёк не гас, приветливо подмигивая из-за решётки ворот. Беспрестанно хмурясь, Акааши подчинился: отпёр ворота и, позволив Бокуто провести лошадей, захлопнул их с обратной стороны. На снегу по-прежнему белели их следы и отпечатки подков в виде полумесяца; по ним же Бокуто повёл Клеопатру, вручив Акааши уздцы Ганнибала, обратно в конюшню. Они вернули лошадей в стойла. Акааши в последний раз потрепал Ганнибала по морде и шёпотом пообещал: — Твой хозяин вернётся через пару дней. Когда Бокуто здесь уже не будет. Акааши болезненно сморщился и вышел, захлопнув за собой стойло. Бокуто у кормушки протянул ему старую одежду вместо бесформенных балахонов и напоследок набросил на Акааши его зимнюю накидку. Задержал пальцы на его плечах, крепко стиснул их сквозь плотную ткань, и Акааши почувствовал прохладный поцелуй в макушку. Бокуто тяжело вздохнул ему в спину и наконец сказал: — Ладно. Идём. Их следы уже успело припорошить снегом; Акааши в последний раз взглянул на конюшню и позволил Бокуто захлопнуть за ними тяжёлые створки. Масляная лампа покачивалась в руке Бокуто, освещая расчищенную узкую дорожку к дому, Акааши обернулся на особняк — и окликнул: — Бокуто-сан. Подождите. С залитого светом крыльца спускалась маленькая одинокая фигурка. Споткнувшись в снегу, Акааши двинулся Кенме навстречу. Бокуто схватил его за рукав, дёрнулся за ним, и они столкнулись неподалёку от ступеней: щурящийся на свет лампы Кенма молча позволил Акааши крепко себя обнять и только вздрогнул, когда тот прошептал ему в макушку: — Спасибо. Без тебя у нас ничего бы не вышло. — Не благодарите, — отозвался Кенма. Глаза у него странно блестели, выдавая очевидное беспокойство. — Вы вернулись. Всё прошло хорошо. Но как вы… — Мы чудом ускользнули, — усмехнулся Бокуто, — нас едва не поймали. Футакучи, бывший преподаватель Акааши, встретил нас там… — и внезапно обрёл задумчивый вид. — Он откуда-то знал. Кенма вздохнул. Удивлённым он не выглядел. — Пойдёмте в дом. Акааши переглянулся с Бокуто; сердце в его груди, кажется, пропустило один удар. В голове начинали ворочаться мысли — нелепые, абсурдные, и Акааши они не нравились. Он воззрился на Кенму, открыл было рот, собираясь озвучить даже толком не зная что, но Кенма вдруг понизил голос: — Пожалуйста. Акааши, поверь мне. Я хочу всё прояснить. Акааши верил — и всё равно не понимал. Бокуто переводил взгляды с него на Кенму, и наконец Акааши принял решение: подтолкнул Бокуто в спину, кивнул Кенме, и они поднялись по ступеням. — Надеюсь, я не совершаю ошибку, — сказал он Кенме. Тот неуютно поёжился, но ничего не ответил. — Акааши, — окликнул Бокуто шёпотом, — ты же не думаешь, что он… — Я не знаю, Бокуто-сан, — покачал тот головой. — Я ничего не знаю. Но я хочу разобраться. Парадная дверь особняка была приветственно открыта; в холле было темно, однако в галерее второго этажа горел свет. Акааши ловил на себе встревоженные взгляды Бокуто всё то время, пока они в полной тишине поднимались по лестнице. Бокуто шёл чуть впереди, и Акааши, держась за его спиной, невольно раздумывал о том, по чьей же вине они столкнулись с Футакучи в Коллегии. Что за интерес к загадочному хронометру? Вдруг… Акааши стремительно похолодел. Вдруг от его лаборатории уже ничего не осталось? Взломать замок на двери — проще некуда, а что в таком случае могло случиться с хронометром, Акааши даже боялся представить. Он собирался сказать Бокуто о том, что им нужно вернуться, но не успел: Кенма остановился у одной из дверей и бесцветно кивнул: — Заходите. Он первый переступил порог, и Бокуто, бросив на Акааши очередной полный тревоги взгляд, последовал за ним. Кенма провёл их в музыкальную комнату, указал на диван, а сам рухнул в кресло. В его глазах ничего не читалось — Акааши, привыкшего судить о Кенме только по его глазам, это пугало. — Вы добыли его, — тихо сказал Кенма, — ваш преобразователь. Акааши кивнул — что ещё оставалось делать? Кенма опустил голову; волосы завесили его лицо, и он тихо признался: — Я сделал всё, чтобы у вас ничего не вышло. Я сказал Тсукишиме. — Ты что сделал? — прорычал Бокуто, поднимаясь с дивана. Акааши машинально перехватил его запястье, сжал хватку и лишь затем понял, что это значит. — По твоей вине нас там ждали? — только и спросил он, удивляясь своему сверхъестественному спокойствию. Бокуто, чей гнев буквально клокотал в горле, воскликнул: — Акааши, ты же говорил, что ему можно доверять! — Вас бы не тронули! — повысил голос Кенма; механические нотки в его голосе опасно дребезжали. — Тсукишима застал меня в конюшне, мне ничего не оставалось… Он знает про ваш хронометр, Акааши, он был в твоей лаборатории, — Кенма перевёл дух, сцепил пальцы в плотный замок и покачал головой: — Он взял с меня слово, что я буду молчать. Пообещал, что вы будете невредимы, если согласитесь на все условия. Но вы уехали… и… — То есть Футакучи о нас сообщил Тсукишима? — свистящим шёпотом уточнил Акааши, не отпуская запястье Бокуто. Если его сердцу ещё было куда падать, то оно исправно падало. — Да, — понуро кивнул Кенма. — И… ещё кое-что. Я наблюдал за вашим отъездом из спальни Куроо, но ему стало плохо… Тсукишима послал меня в свой кабинет за лекарствами и рецептом врача. В его столе была бумага… Кенма поднялся из кресла. Акааши физически чувствовал, как перекатываются мышцы Бокуто под его хваткой, как он готов вскочить и при малейшей угрозе броситься на защиту. Преодолев себя, Акааши шепнул: — Бокуто-сан. Всё в порядке. Сядьте. Бокуто несколько секунд ничего не предпринимал, стискивая зубы, но затем подчинился и медленно опустился обратно на диван. Кенма подступил к ним, вынул из жилета бумагу и молча протянул Акааши. — Прочтите, — севшим голосом попросил он. — Прочтите и скажите мне, что это такое. Под цепким взглядом Бокуто Акааши протянул деревянные пальцы и забрал у Кенмы бумагу — она оказалась распечатанным письмом с надломленной печатью. Почерк был косым и размашистым, но Акааши незнакомым. — Это письмо от Сугуру Дайшо, — с расстановкой произнёс Кенма, пока глаза Акааши недоверчиво бегали по строкам, — адресованное Тсукишиме. Он получал прямые инструкции… — Кто такой Сугуру Дайшо? — спросил Бокуто, склонившись над плечом Акааши. — Главный конкурент Куроо. Ему принадлежит большинство фабрик и муниципальных зданий в Городе… Акааши осёкся, вчитываясь в косые строки. Бокуто навис над ним, заглядывая за плечо и время от времени жалуясь на витиеватость букв. Акааши его не слушал: куда больше его занимало содержание, чем виньетки. Строчки обрывисто мелькали перед глазами: «Я рад, что наше маленькое предприятие обернулось успехом, а наша тайна остаётся тайной», «Приятно знать, что вы получили мою посылку от Сугавары-сана, надеюсь, дальше всё пройдёт, как и предполагалось», «Помните, что ваша главнейшая задача — сделать нашего доброго друга недееспособным, чтобы каждая фабрика в городе принадлежала мне, и я охотно разделю с вами каждый процент полученного дохода»… Акааши побелел и смял письмо в кулаке. Бокуто шумно дышал над его ухом, Кенма смотрел на них молча — таким взглядом, словно глубоко в душе успел смириться с происходящим. Акааши от всего сердца хотелось попросить у него прощения за ошибочный скепсис, за собственное неверие, но выдавил лишь: — Значит, Тсукишима работал на него? Как долго? — Не имею ни малейшего понятия, — печально открестился Кенма. — Знаю лишь, что Тсукишима получал от него инструкции — вы и сами прочитали, всё написано в письме. Дайшо хотел лишить Куроо власти над собственными предприятиями, отобрать его доход, и сделать это он мог только с помощью кого-то изнутри. — Полная монополия, — понял Акааши, вернувшись взглядом к косым строкам. — Дайшо приберёт к своим рукам каждую фабрику в Городе и будет руководить всем единолично. — Вот только Куроо ни за что бы этого не допустил, — Кенма издал рваный механический вздох. — Поэтому Тсукишима… я не знаю, что он исправно подмешивал ему в вино, но лихорадка… Акааши скомкал письмо. Сердце гулко стучало у него в груди. — В подобном состоянии Куроо согласился бы подписать любые бумаги. — Нет, — Кенма покачал головой, — не согласился бы. Его смерть помогла бы Дайшо намного больше: все права на распоряжение землёй и фабриками перешли бы к Тсукишиме, а он отдал бы их Дайшо. И нет никого, чтобы эти права оспорить… — Разве что следовало сделать так, чтобы смерть Куроо-сана выглядела естественно и как можно менее болезненно, — послышалось от входа в комнату. В бессчётный раз за сегодняшнюю ночь Акааши почувствовал себя так, словно его внутренности крутятся в урагане. Они с Бокуто одновременно развернулись; Тсукишима, держа руки в карманах штанов, шагнул в комнату. И холодно взглянул на письмо в руке Акааши: — Боюсь, это моя личная корреспонденция. Неясный свет газовых ламп под потолком делал лицо Тсукишимы худым и острым, а его взгляд за стёклами очков казался колючим и абсолютно ледяным. Акааши никогда не видел его таким — сейчас ему чудилось, будто несколько лет до этого Тсукишима носил искусно сделанную маску дружелюбия и теперь наконец-то от неё избавился. — Ты отравил его, — рыкнул Бокуто, подскочив на месте, и на этот раз окаменевший Акааши не стал его удерживать. — Ты! — Я, — Тсукишима поколебался, прежде чем кивнуть. — Я отравил Куроо-сана. Я рассказал Футакучи о том, что вы прибудете. Я был в лаборатории и своими глазами видел хронометр. И я, — он расправил плечи, — подал Коллегии наук идею о том, что рациональнее будет воспользоваться вашими ресурсами и пойти вам навстречу. — Никто не собирается тебя благодарить, — непреклонно заявил Бокуто, — я просто убью тебя. За Куроо. За Акааши. За то, что ты лживая очкастая змея без капли совести… Он подорвался с места, и Тсукишима вынул руки из карманов, поднимая в жесте «сдаюсь», однако Кенма выкрикнул: — Осторожно! В ладони Тсукишимы блестел револьвер, смотрящий дулом прямо на Бокуто. Акааши похолодел, невольно вскочив на ноги; Бокуто остановился, словно споткнулся, и проскрипел: — Гадёныш. — Вернитесь к стене, пожалуйста, — невозмутимо скомандовал Тсукишима, поправляя очки. Бокуто не сдвинулся с места, и Тсукишима поднял бровь: — Ну же. — Бокуто-сан, послушайте его, — не выдержал Акааши. Выхода из ситуации он в упор не видел. Бокуто, похожий на загнанного в ловушку зверя, бросил на него яростный взгляд, но подчинился; медленно поравнялся с Акааши и одними губами обронил: — Револьвер. В моём кармане. Забыл вернуть… Акааши затаил дыхание. В лоб Бокуто из противоположного конца комнаты смотрело маленькое чёрное дуло, и он не знал, насколько хорошо Тсукишима стреляет. Проверять не хотелось. Рисковать — тоже. — Как давно ты работаешь на Дайшо? — вызывающе бросил Акааши, заводя руку за спину Бокуто. Тсукишима скривился: — Недолго. Но он платит мне куда больше Куроо-сана. — И дело лишь в деньгах? — ладонь заскользила по поле накидки всё ниже; Бокуто над ухом шумно сглотнул. Акааши заставлял себя смотреть Тсукишиме прямо в глаза. — Дело не в деньгах, — покачал головой Тсукишима, — никогда не в них. Хотя Коллегия наук пообещала неплохое вознаграждение за хронометр. Уверен, они предложили что-то и вам. — Предложили, — хмуро буркнул Акааши, подбираясь к карману. — Я вежливо отказался. — А я помог, — улыбнулся Бокуто — правда, скорее вяло, чем триумфально. Тсукишима цокнул языком: — Я надеялся, что вы найдёте это предложение наиболее рациональным. Вы, Бокуто-сан, могли бы вернуться домой без лишних жертв с вашей стороны. Коллегия помогла бы вам… — Не слушайте его, — прошипел Акааши. Его пальцы скользнули в карман — и нащупали тяжёлый металл. Акааши крепко сжал рукоять револьвера, потянул вверх, и тут Тсукишима сказал: — Кенма выкрал для вас пистолет из стола Куроо-сана, как я и предполагал. Он заряжен патронами, которые не стреляют, — на тот случай, если ты, Акааши, сейчас пытаешься достать именно его. Акааши замер. Тсукишима приглашающе поднял бровь — не оставалось ничего другого, кроме как медленно вытянуть револьвер из кармана Бокуто. — Любой бы на твоём месте сказал именно так, — парировал Бокуто. А затем вдруг выхватил из рук Акааши пистолет, навёл на Тсукишиму и нажал на спуск. Раздался громкий выстрел, из дула повалил дым. Тсукишима невпечатлённо моргнул: его лицо было цело и невредимо, а едва заметная ухмылка на губах сделалась куда нахальнее. — Любой бы на моём месте сказал чистую правду, — поправил он Бокуто и с невозмутимым видом вернул на переносицу сползшие очки. Тот в растерянности сжал в пальцах бесполезный теперь револьвер. Акааши тут же пожалел, что они оставили украденную у скелета кость валяться в ногах у Футакучи: сейчас бы она пригодилась. Наступила тишина, прерываемая только эхом громкого выстрела, но её разорвал глухой механический смешок: Кенма вдруг покачал головой. — Подумать только, — сказал он, переводя на Тсукишиму сияющие глаза, — я ведь и правда думал, что ты его любишь. Я готов был смириться с этим. А на самом деле… — И я любил его, — с обманчивой мягкостью отозвался Тсукишима. — Первые годы я любил его, как никого другого, пока до меня не дошло, что меня не любят в ответ. Я думал, ты видишь это. Потому что тебе не оставалось ничего другого. Потому что это видел даже я. Очнись, Кенма, я никогда не нужен был Куроо в полной мере — он хотел меня, но только чтобы согревать постель, чтобы не чувствовать себя одиноким, потому что Куроо не умеет по-другому. И чтобы не делить огромный особняк с тобой. Кенма сжал пальцы в бессильной ярости. Акааши почти физически чувствовал, как напряжённо скрипят его шарниры. — Я не верю тебе, — проскрежетал Кенма, — ни единому твоему слову. — Зря, — горько хмыкнул Тсукишима. — Куроо-сан боится тебя. Но когда-то, ещё до пожара… Подумай, кого он пытался заменить мной. Подумай, как я жил здесь все эти годы, зная, что Куроо-сану неинтересно то, что я могу ему предложить, помимо того, что у меня под одеждой… — У тебя хреновый злодейский монолог, — угрюмо вставил Бокуто. Тсукишима с иронией во взгляде посмотрел на него: — Прошу прощения? — Все злодеи совершают эту ошибку. Раскрывают свой план, тянут время, давая героям возможность придумать путь к отступлению, а потом терпят поражение. У нас это называется «клише». Теперь понятно, что даже здесь законы жанра никогда не меняются. Тсукишима ощутимо вздрогнул, но не позволил растерянности и недоумению собой завладеть. Он перехватил револьвер и направил его в сторону Кенмы. — Никакого монолога, — прошипел он. — Я не могу убить путешественника во времени, он пригодится Коллегии… — Да чёрта с два, — злобно проскрежетал Бокуто, но Тсукишима его не слушал. — …но я могу убить вас, — завершил он. Револьвер со щелчком уставился аккурат в лоб Кенме; тот затаил дыхание и невольно расширил глаза, устремив их в чёрное дуло. — Если вы двое не будете вмешиваться и отдадите Дайшо то, что он хочет, Кенма будет жить. Его смерть будет сложно объяснить, но… — Да, ты прав, — оповестили от двери, — это будет очень сложно объяснить. — О, а на вечеринку пригласили всех, — дрожаще улыбнулся Бокуто. Куроо, бледный, как смерть, подпирал собой дверной косяк и, даже со скидкой на его мужественно-героический вид и прежнюю ухмылку на губах, выглядел так, будто вот-вот упадёт в обморок. Кенма дёрнулся, порываясь подскочить к нему с другого конца комнаты, но Тсукишима со щелчком взвёл курок револьвера — в ситуации он ориентировался не в пример быстрее — и вслепую, не сводя с Куроо яростного взгляда, наставил его за спину. Прямо на Акааши. Тот со свистом втянул в себя воздух. С лица Бокуто мгновенно сошла улыбка, он дёрнулся, однако Тсукишима отрезал: — Никто никуда не пойдёт, и никто не будет играть в героя, иначе я его пристрелю, — он снова поправил очки. — Куроо-сан… не могли бы вы вернуться в постель? — Да чёрта с два, — отозвался тот со сжатыми зубами. — Положи револьвер, Тсукки, — это впервые прозвучало как издёвка, а не шутливое прозвище, — и я обещаю, что не придушу тебя вот этой вот рукой. Его металлические пальцы холодно щёлкнули. Сердце в груди Акааши отбивало сумасшедший темп: в него целился единственный, у кого в этой комнате было оружие, и никто не мог ничего с этим поделать. Бокуто разрывало от ярости, однако его револьвер был абсолютно бесполезен; Кенма стоял дальше всех них, и любой его шаг в сторону равнялся бы пуле в груди Акааши; а Куроо едва держался на ногах, и оставалось загадкой, каким чудом он сумел побороть лихорадку и встать с постели. — Вы больны, Куроо-сан, — мягко повторил Тсукишима, — и бредите. Вернитесь в свою комнату, утром покажется, что это просто сон… — Утром я был бы уже мёртв, — жёстко сказал Куроо. Он с трудом сделал шаг в комнату, и его тут же повело в сторону. Кенма мучительно скривился, однако Куроо опёрся рукой о стену и выпрямился. — В этом был твой план? — ещё один шаг к Тсукишиме. Поразительное безрассудство, учитывая, что он по-прежнему целился в Акааши, но ничего не предпринимал и суженными глазами наблюдал за Куроо. — Подорвать моё здоровье, — шаг, — сделать так, чтобы меня скосила простая лихорадка? — ещё шаг. — Да чёрта с два. Куроо стоял в метре от Тсукишимы — протяни руку и выхвати револьвер, однако его ледяные пальцы лежали на спусковом крючке, и Акааши отнюдь не горел желанием увидеть, как в него летит пуля. Он поймал на себе взгляд Бокуто, в жёлтых, расширенных больше обычного глазах которого плясал дикий страх и животная ненависть. — Ещё шаг, — голос Тсукишимы звучал утробно-угрожающе, — и я его пристрелю. Ничего личного. Просто… — Уверен? — вкрадчиво осведомился Куроо, у которого путешествие от двери до Тсукишимы, кажется, отняло последние силы, и, если бы не стена, на которую он опирался, его давно бы увело в сторону. — Только Акааши знает, как запустить хронометр. Тсукишима заскрежетал зубами: — Уверен, Футакучи-сан, как его бывший преподаватель, способен будет… — Футакучи мёртв, — вдруг сказал Бокуто — и спокойно выпрямился. — Я… я сам убил его. Так что только попробуй застрелить Акааши — и больше никто не расскажет тебе, как работает хронометр. — Это правда, — признал Акааши, которого буравил сверхъестественно злобный взгляд из-под очков. — Никто, кроме меня, не сможет его включить. Рука Тсукишимы, державшая револьвер, предательски дрогнула. А затем начала свой путь в сторону, где стоял Кенма. Лицо Тсукишимы исказилось, будто он проглотил невероятно кислый лимон, но раньше, чем дуло миновало Бокуто, тот вдруг сказал: — Эй, Тсукки, я сейчас покажу тебе кое-что. Он медленно, под диким прищуром потянул Акааши на себя. Его сердце пропустило один удар: на секунду ему показалось, что его собираются использовать в качестве живого щита, однако Бокуто без резких движений вытащил из его кармана преобразователь и, толкнув Акааши в сторону, на вытянутой руке продемонстрировал его Тсукишиме. Тот сузил глаза: — Что это? — То, ради чего мы отправились в Город, — холодно отозвался Бокуто. Он держал преобразователь на ладони свободно, позволяя ему перекатываться на пальцах. — Последняя часть для хронометра. Воспользуешься револьвером — и, клянусь, я разобью его. Акааши со свистом втянул в себя воздух: — Бокуто-сан… — Это твой единственный шанс на возвращение назад в своё время, — Тсукишима насмешливо приподнял бровь. — Уверен, что так просто расстанешься с ним? — Если ты будешь угрожать кому-то из них, я ещё и не такое сделаю. Опусти револьвер. Тсукишима мялся. Бокуто нарочито медленно наклонил ладонь, позволив стеклянной колбе докатиться до самых кончиков пальцев и зависнуть в метре от пола. Акааши наблюдал за этим, затаив дыхание; он-то прекрасно понимал, что Бокуто не шутит и не блефует. Если потребуется — он разобьёт преобразователь. И распрощается с надеждой вернуться. — Да ты трусишь, — фыркнул вдруг Куроо. Тсукишима покосился на него с мрачным смешком на губах: — Думаете, Куроо-сан? — Никто, даже такие змеи, как ты, — голос Куроо напоминал угрожающее кошачье шипение, — не в силах притворяться столько лет. Так что я знаю тебя, Тсукки, и ты можешь быть интриганом, предателем и худшим любовником, который у меня когда-либо был, но ты не убийца. И ты не способен на убийство — особенно людей, с которыми столько лет прожил под одной крышей. Кенма не сводил с Куроо испуганно расширенных глаз. Вытянутая рука Бокуто, на кончиках пальцев которой перекатывался преобразователь, дрогнула, и Акааши невольно свело внутренности: ещё чуть-чуть, и он бы упал. Но Тсукишима не смотрел в их сторону, он смотрел на Куроо. А тот вкрадчиво, хоть и сипло продолжил: — Ты готов был убить меня? Да. Но ты бы сделал это не своими руками. Ты наверняка контролировал каждую дозу яда, а с пулей так сделать не выйдет, у револьверов ведь нет ни души, ни понятия о человеческой совести. А ты… о, ты не сможешь. Даже несмотря на то, что не любишь меня. Тсукишима как-то устало вздохнул: — Я любил вас, Куроо-сан. Любил, пока не понял, что это бесполезно. — Забавно, — Куроо щёлкнул металлическими пальцами, — я почему-то тебе не верю. — Не верьте, — Тсукишима пожал плечами. — Не верьте, это не отменяет правдивости моих слов. Вы можете схватить меня, отдать под суд — вы всё равно умрёте к утру, потому что только я знаю, где находится противоядие, без которого вам уже не выжить. Куроо в ответ на это зашёлся лающим хохотом, и Акааши вдруг заметил алое пятно на уголке его губ. Заметил, что Куроо смеётся кровью. — Плевать я хотел на свою жизнь, — заявил он. — Я всё равно умру так или иначе, какая разница? Смерть от яда любовницы позорна и мучительна, а я не хочу, чтобы меня запомнили вот таким. Поэтому прекрати целиться в моего гостя, — он взглянул на Бокуто поверх плеча Тсукишимы, а Акааши вдруг заметил, как Кенма, воспользовавшись концентрацией внимания на Куроо, сделал крошечный шаг вперёд, — и почему бы тебе не попробовать пристрелить меня? — Сомневаюсь, что… — начал было Тсукишима, всем корпусом разворачиваясь к Куроо, но закончить не успел. Кенма вдруг прыгнул вперёд. Он метнул весь свой вес на руку Тсукишимы, навалился на него тяжёлым механическим телом, и они покатились по полу. Прозвучал выстрел; Акааши невольно попятился, спотыкаясь о ногу Бокуто, и тот крепко схватил его за руку. Кенма всем своим телом пригвоздил Тсукишиму к полу, пока тот трепыхался и орал. Револьвер отлетел в сторону, Бокуто опомнился первым и поднял его, пряча за спину, пока Акааши с застывшим на лице ужасом наблюдал за потасовкой. Тсукишима сделал попытку вырваться, однако обе его руки Кенма с удивительной лёгкостью пригвоздил к полу над его головой; кажется, хрустнуло запястье, и послышался новый вскрик. Тсукишима стиснул зубы и страшно захрипел, когда тяжёлое колено Кенмы упёрлось ему в подбородок, вынуждая запрокинуть голову так, что кадык дрожал, очки слетели на лоб, а дышать становилось почти невозможно. — Кенма, — вдруг окликнул его Куроо, кладя ему на плечо руку. Удивительно мягкий и трепетный жест. — Кенма, хватит. Достаточно. — Он… — механический голос Кенмы дрожал, — он хотел убить тебя. — Тем не менее, — Куроо протянул ему руку и с большим трудом помог подняться, сверкнув обжигающим взглядом по распластавшемуся по полу Тсукишиме. — Вот так. Хорошо. Где револьвер? — У меня, — подал голос Бокуто, который последние несколько секунд буравил Тсукишиму таким ненавистным взглядом, что их с Куроо и Кенмой общая ярость должна была прожечь во лбу Тсукишимы дыру. Куроо сжал плечо Кенмы и оттолкнул его назад: — Дальше я сам. — Куроо… — попытался было возразить Кенма, но его грубо оборвали: — Я привёл его сюда. Это моя забота. Ну же, отойди. Кенма будто покрылся испариной; больше не глядя в его сторону, Куроо подступил к Тсукишиме. И хотя его щёки всё ещё сохраняли мертвенную бледность, а ноги слегка дрожали, взгляд полыхал такой ненавистью, что страшно сделалось даже Акааши. Кенма отступил к ним, и Бокуто тут же шепнул: — Спасибо, что спас нас. Кенма лишь втянул голову в плечи. Куроо тем временем, не говоря ни слова, подал Тсукишиме механическую руку; тот покосился на него с явным недоверием, но медленно встал на ноги, тут же закашлявшись. Он метнул в сторону Кенмы полный ярости взгляд, однако сказать ничего не успел: Куроо одним могучим движением обхватил его горло металлическими пальцами и с лёгкостью вдавил в стену. — Где противоядие? — прошипел он, брызжа кровью на воротник белой рубашки Тсукишимы. Тот снова захрипел, сделал попытку схватить воздух губами, но закатил глаза от нехватки кислорода. Куроо слегка ослабил хватку, Тсукишима сполз по стене на пару дюймов, и тот настойчиво повторил: — Где? — Нет уж, — одними губами просипел Тсукишима. — Хотели умереть, так умрите. И меня убейте. — О, я убью, — Куроо растянул окровавленные губы в жутковатой ухмылке, — но я могу сделать это мгновенно, а могу ломать тебе кости одну за другой, пока ты не признаешься. У нас есть время до самого утра. И, поверь, я сделаю это с превеликим удовольствием, — его рука сомкнулась на горле Тсукишимы так, что его лицо посинело, а губы вспухли, пытаясь ухватиться за воздух, — я изведу на тебя последние силы, но сделаю. Он снова ослабил хватку, давая возможность Тсукишиме говорить. Тот набрал полные лёгкие воздуха, в исступлении закашлялся и с неожиданной смелостью взглянул Куроо прямо в глаза — Акааши страшно было представить, насколько колючим и яростным был в этот момент его взгляд. А потом Тсукишима торжествующе усмехнулся: — Вот так вы должны были смотреть на меня всегда, Куроо-сан. В этом больше правды, чем в том, что было за все последние годы, — и, в изнеможении откинув голову на стену, шепнул: — В моём кабинете под половицами в углу. А теперь убейте. — Я принесу, — тут же вызвался Бокуто, пихнув преобразователь в руки Акааши. Куроо, не отрывая взгляда от Тсукишимы, кивнул, и Бокуто выскочил из музыкальной комнаты. — Слушай меня, — шепнул Куроо Тсукишиме так, что Акааши пришлось потрудиться, чтобы различить слова, — слушай внимательно. Больше никогда, никогда не смей угрожать мне или кому-то из них, — пальцы Куроо стальной, в буквальном смысле, хваткой сжались на горле страшно хрипящего Тсукишимы, и Акааши вдруг увидел, что Куроо с небывалой лёгкостью поднял его по стене так, что носки ботинок болтались в воздухе, в паре дюймов от пола. — Я принял тебя в свой дом. Я дал тебе всё, даже самого себя, чёрт бы тебя побрал. И ты передашь Дайшо, — его пальцы сжались сильнее, — что он может сдохнуть со своими планами на мои земли. Я буду рад видеть его на том свете. Глаза Тсукишимы закатились, и в ту же секунду Куроо разжал хватку. Он стремительно отступил, покачнувшись; Акааши подоспел первым и подхватил его под руку. Тсукишима съехал по стене вниз, его очки упали на переносицу, а глаза были закрыты. На горле, прямо поверх трепещущего кадыка Акааши разглядел синеющий отпечаток руки Куроо. Воцарилось молчание. Куроо, обмякший на руках у Акааши, кажется, истратил на Тсукишиму последние силы: цвет его кожи медленно приближался к меловому белому, губы сочились кровью, капавшей на ковёр, взгляд помутился. Акааши огляделся в поисках Кенмы: тот осел на пол, едва успев схватиться за диван, и теперь сидел с полуприкрытыми глазами, сжимая предплечье. Акааши вдруг увидел цветущее под рубашкой пятно крови. — Он попал в меня, когда я набросился, — прошептал Кенма, стоило Акааши дёрнуться к нему, — не обращай внимания. Тсукишима… мёртв? — Нет, — вдруг прокашлялся Куроо; с его губ срывалось всё больше капель крови, говорить ему становилось тяжело. — Нет, мы отдадим его под суд. Я… не смог… — он схватился за горло, рухнул на колени, поддерживаемый Акааши, и уже в пол просипел: — …не смог его убить. — Тихо, — шикнул на него Акааши, — ничего не говори. Чудо, что ты вообще смог встать на ноги. Бокуто сейчас принесёт противоядие, всё будет хорошо. — Мой любовник пытался меня убить, — прохрипел Куроо. — Всё уже никогда… не будет… хорошо. Акааши с усилием надавил ему на грудь, заставил откинуться назад и прислониться к спинке дивана — в этот момент в комнату влетел запыхавшийся Бокуто с прозрачным пузырьком в руке. Он вихрем подскочил к Куроо, Акааши отступил в сторону, позволив Бокуто заняться Куроо, и сам опустился перед Кенмой, подав ему руку. — Ты в порядке? — спросил он, вздёрнув Кенму на ноги. Тот покачал головой: — После Тсукишимы — нет. — Я о твоей руке. — Это… ерунда, — Кенма вяло помахал теперь бесполезной конечностью. — Пуля прошла насквозь. Кажется, раздробила пару шарниров — я не могу пошевелить пальцами. Я вообще думал, что он меня убьёт, так что… легко отделался. Акааши хотел было осмотреть его, но Кенма не дался — молча отошёл к Куроо, с тревогой наблюдая, как Бокуто вливает ему в рот пузырёк и как Куроо на остатках сознания глотает. Акааши невольно задержал дыхание, вглядываясь в мертвенно-бледное лицо Куроо, но, казалось, прошло несколько долгих минут, прежде чем он медленно моргнул и поднял голову. — Всё хорошо? — тут же кинулся к нему Кенма — и невольно отпрянул, стоило Куроо потянуться к нему. Акааши вдруг вспомнил слова Тсукишимы: «Куроо-сан боится тебя». Но Куроо только улыбнулся и, протянув руку, медленно провёл ей по щеке Кенмы. — Чёртов герой, — прохрипел он. Кенма подскочил к нему, помог медленно подняться на ноги, и Куроо выпрямился, утирая тыльной стороной ладони кровь с губы. Его взгляд нашёл Тсукишиму, и он болезненно сморщился. — Проклятье… кому-то придётся его связать. Но… — его повело в сторону, и Кенма подхватил его, — точно не мне. Он всё ещё улыбался, хотя выглядел так, словно ему с трудом удавалось каждое слово. Кенма дёрнулся, явно подумав о том же: — Тебе надо в постель. Ты же едва стоишь на ногах. Особенно после такого… — Перестань, — отмахнулся Куроо. — Я в порядке. А ты… — и вдруг, оттолкнув Кенму от себя на полшага, вцепился ему в плечи и серьёзно заглянул в глаза. Его брови сошлись на переносице: Куроо злился. — Проклятье, Кенма! Бросился на него, как хищный зверь, я даже опомниться не успел… Ты в порядке? Ты и правда хотел его… убить? Кенма спрятал окровавленную руку за спину и вдруг пробормотал: — Могу спросить у тебя то же самое. — Отвечай на вопрос. Куроо смотрел на него сурово и прямо, от такого взгляда некуда было деться. И Кенма неуютно поёжился: — Хотел. Прости меня. Но это было… ради твоей же безопасности. — Не смей извиняться! — шикнул на него Куроо, и Кенма дёрнулся, будто от пощёчины, когда Куроо притянул его к себе и обнял. Акааши знал, каково это — обнимать машину. Холодно и неуютно. Но Куроо будто было наплевать. А ещё Акааши подумал о том, что это были первые на его памяти полноценные объятия Куроо и Кенмы за много лет. — Я так виноват перед тобой, — шепнул Куроо в светлую макушку, собирая пальцами волосы. — Я позволял всему этому происходить прямо у себя под носом, потому что больше был озабочен тем, что было у Тсукки под одеждой, нежели в голове, а ты… Я же пригласил его, чтобы тебе пришлось меньше утруждаться… Я не хотел, чтобы ты чувствовал себя неполноценным или каким-то неправильным из-за моих… — Замолчи, — глухо попросил Кенма, — замолчи, или я тебя стукну. У меня тяжёлая рука — та, что ещё работает. Куроо сухо усмехнулся — и замолчал. Только сильнее прижал Кенму к себе. Акааши отошёл к Бокуто, с радостью подставив себя под его объятия. Он готов был лечь и заснуть прямо здесь и сейчас, и только осознание того, что его карман всё ещё отягощал преобразователь, заставило его вспомнить, что у них было незаконченное дело. Акааши хотел дать себе ещё немного времени. Убедиться, что здесь всё пройдёт как надо. Бокуто стоял рядом с ним, наблюдая за Куроо и Кенмой с широкой улыбкой на губах, и Акааши тоже решил деликатно позволить им украсть ещё пару минут на «примирение». Он как раз подумывал о том, чтобы спуститься вниз и послать в Город за приставом, когда Бокуто неловко переступил с ноги на ногу и, нарушив всю идиллию, без малейшего намёка на деликатность кашлянул: — Хей. Кенма тут же отпрянул от Куроо, и если бы он мог краснеть — его лицо приобрело бы оттенок ярко-красного ворса ковра под их ногами. Куроо при взгляде на это лишь улыбнулся: — Простите нас. Ну… — его взгляд нашёл преобразователь, сиявший из кармана Акааши, — значит, путешествия во времени. Бокуто разом обрёл виноватый вид. — Ты не поверишь, сколько раз я хотел… — Да неважно, — отмахнулся Куроо. — Правда, я думал, что это всё мои бредни. Проклятье, вы могли сказать и раньше! Акааши опустил взгляд: — Я хотел. Но я не доверял Тсукишиме… Не зря, как оказалось. — Акааши, — Куроо осуждающе цокнул языком, — я умею держать рот на замке. Кенма, явно уловив в этом своеобразный намёк, опустил голову, и Куроо мягко потрепал его по макушке. — Теперь уже неважно. Раз эта штука теперь у вас… — он кивнул на карман Акааши, в котором лежал преобразователь, — полагаю, вам осталось немного. Что теперь? Вы и правда сможете уладить всё с этой штукой? Акааши переглянулся с Бокуто и кивнул, закусив губу. Бокуто тоскливо вздохнул: — Значит, дальше тянуть нельзя. Прощаемся? — Нет уж, — гневно пфыкнул Куроо. — Вы задолжали мне хотя бы одну ночь объяснений. И кому-нибудь, — он кивнул на Тсукишиму, — придётся его связать. Поэтому… Акааши переглянулся с Бокуто. Тот неуверенно улыбнулся: — Полагаю, у нас есть время до рассвета? — Полагаю, есть, — кивнул Акааши. Куроо наградил их обоих жуткой кровавой усмешкой, и Акааши мысленно взял с него слово никогда больше так не делать.