Сто восемнадцать лет тому вперёд

Тот вечер отложился в памяти Акааши надолго. И хотя за следующие дни Бокуто оставил на его губах бессчётное количество поцелуев, Акааши помнил и самый первый, до сих пор казавшийся ему зыбким сном, и ту череду холодных прикосновений под ночным, испещрённым звёздами небом. Дни потекли за днями, медленно, размеренно и, как казалось Акааши, невероятно тягуче. Остаток ноября он отвёл на полный ремонт хронометра, требовавший долгой и кропотливой работы с системой поршней и рычагов и ещё более кропотливой — с чертежами и расчётами многих и многих регулировщиков давления, объёмов горючего и необходимого количества пара. Акааши дневал и ночевал в лаборатории, корпел то над внутренним устройством хронометра, проверяя и перепроверяя каждую систему по несколько раз, то над чертежами, схемами и вычислениями. Бокуто ненавязчиво вертелся рядом, заваривая Акааши чай по десять раз на дню и ещё больше раз отвлекая его от расчётов прикосновениями, текучими беседами или откровенными поцелуями. Акааши хотел сердиться — но не мог. Быстро поняв, что Акааши нравится мягкий массаж спины, Бокуто стал внаглую этим пользоваться, и Акааши, сдерживая вздохи облегчения, не мог и не хотел ему выговаривать. И он бы никого не обманул, если бы сказал, что отвлекаться от работы на Бокуто ему нравится не только из-за этого, но и из-за того, что отвлечение означало стопор всего процесса, а Акааши хотелось всеми правдами и неправдами удержать Бокуто рядом с собой. И с каждым днём влюбляясь в него всё больше и больше, Акааши умом понимал, что рано или поздно хронометр заработает — потому что Акааши пообещал, потому что он доведёт работу до конца, потому что дом Бокуто — не здесь. Не рядом с Акааши. Две недели до конца ноября Акааши потратил на сборку и калибровку поршневой системы подачи давления, проверку и перепроверку предохранительного клапана: прекрасно памятуя о причине первого взрыва, Акааши не хотел, чтобы Бокуто ждали те же последствия, когда хронометр заработает снова. За эти две недели Акааши выпил столько разбавленного виски чая, что не брался и считать, часто засыпая прямо за столом в лаборатории с выроненной из руки ручкой, пачкавшей чернилами чертежи. Однако просыпался в своей постели — а Бокуто, всегда лежавший рядом с безмятежной улыбкой на губах, шутливо грозился: «Ещё одна такая ночь — и я перенесу кровать в лабораторию». Они начали спать в одной постели незаметно для Акааши, но никогда не переходили черту — Бокуто обнимал его во сне и мирно сопел на ухо, переставая храпеть, лишь когда ему было чем (или кем) занять руки. Акааши не знал, был ли в курсе их своеобразных отношений Куроо или кто-то другой, но судя по тому, какие проницательные взгляды в его сторону изредка посылал Кенма — кое-кто точно был. Декабрь ознаменовал свой приход привычным колючим ветром и угрюмой пасмурностью. О зиме первые дни не напоминало решительно ничего, но Акааши всё равно тревожился: работа над устройством не обещала затянуться дольше, чем до середины месяца, и к этому устройству в стенах особняка проявлялся нездоровый интерес. Ужинов с Куроо стало немного меньше после того, как Бокуто объяснил, сколько времени у Акааши занимает работа (сам он готов был предложить свою помощь всегда и во всём, но Акааши вежливо отказывался — не потому что не доверял, а потому что не мог представить, каково это — работать с кем-то в паре). Однако это не значило, что на этих ужинах Куроо позабыл о своих попытках вызнать у Акааши, что это за устройство. Судя по тому, какими взглядами его изредка награждал Тсукишима, слухи о проклятой машине времени не обошли стороной никого, даже Кенму, который вообще предпочитал избегать всего, что связано с Городом, и Акааши это не нравилось. Участились его визиты в Город: в мастерской Яку, где хозяйничал Лев, которому Акааши предпочитал больше не смотреть в глаза, находилась одна из лучших в Городе (после Коллегии, разумеется) вычислительных машин, которой Яку позволял пользоваться, не оставляя попыток выспросить Акааши о его устройстве. Акааши делился с ним своими проблемами и сомнениями — аккуратно, стараясь не сболтнуть лишнего, и в результате часто возвращался в особняк лишь на вечернем омнибусе, засиживаясь в кабинете Яку допоздна. — Я сомневаюсь в целесообразности использования угля, — говорил Акааши, постукивая кончиком ручки по чертежу печи. — Он нагревает воду в котле, да, но делает это очень медленно. Для создания необходимого давления мне нужно либо другое топливо, которое поможет мгновенно добиться поднятия давления, либо способ увеличить мощность парового двигателя… Яку, ожесточённо грызший стержень и пачкавший губы в чернилах, сморщился и вдруг предложил: — Как насчёт ртути? Акааши воззрился на него с удивлением: — Ртути? Её даже нельзя использовать в качестве топлива. — Нет, — Яку прищурился, — возьми спирт и уголь. А ртуть — в цилиндр внутри двигателя. Циклическая система. Если обеспечить ей резкие перепады температуры и приспособить поршень, который будет приводить эту систему в действие, у тебя будет рабочий на пару и ртути двигатель, который решит твои проблемы с давлением. — Резкие перепады температуры… — Могу устроить, — живо предложил Яку, на что Акааши, прикусив нижнюю губу, в рассеянности отмахнулся: — Не стоит. Думаю, я справлюсь. Но на такой двигатель и такое давление… понадобится дополнительная работа. И много ртути. Очень много. Яку, вытерев тыльной стороной ладони чернильные губы, хитро прищурился: — Уж это предоставь мне. Баллон с ртутью Акааши обнаружил на пороге своего дома всего через день: доставивший груз к воротам особняка паробус встретил Тсукишима, но утруждать себя приветствиями и расспросами, к счастью Акааши, не стал, попросту оставив ящик с баллоном у входа. Ящик и записку от Яку: «Рад помочь. Обращайся, если будут проблемы!» — Что это тут у тебя? — оживился Бокуто, выглядывая из кухни, где вовсю хозяйничал над обедом. Кенма, к его величайшему восторгу, отдал ему толстую поваренную книгу, и теперь обеды с Бокуто превратились в настоящие пиры. — Дополнение к хронометру, — пропыхтел Акааши, затаскивая ящик в дом, и захлопнул за собой дверь. Едва он успел окинуть взглядом лестницу, предвкушая долгий подъём на второй этаж, как Бокуто выскочил из кухни и одним жестом руки отодвинул Акааши в сторону: — Так, дай-ка мне. — Бокуто-сан, я и сам могу… Акааши осёкся: Бокуто, взглянув на него из-за ящика, молча подхватил его на руки. После нескольких недель близких отношений Акааши так и не смог отучить себя обращаться к Бокуто на «ты», а тот не спешил исправлять, и вскоре Акааши понял, что так ему просто больше нравится. — Ты надорвёшься, — уверенно заявил Бокуто, хотя сам едва удерживал ящик в сильных руках. — Боже, какой тяжёлый, что там? — сдавленно и жалобно позвал он уже с лестницы. — Свинцовые слитки? — Почти, — усмехнулся Акааши. — Несите, вы сами вызвались. — Ну, да, я же сильный! — с убеждением простонали со ступенек. Акааши встревоженно плёлся позади, боясь, чтобы на него сверху не упал ни ящик, ни стокилограммовое тело. — Сильный, — пробормотал он. — И очень… отзывчивый, — Бокуто примостил ящик на ступеньке и перевёл дух. — И я сейчас умру. Акааши неуверенно хмыкнул, не зная, стоит ли воспринимать это как шутку. С Бокуто никогда не угадаешь. Под аккомпанемент стенаний и пыхтений Бокуто втащил ящик в лабораторию, загадочно сощурился в ответ на красноречивый вы-знаете-где-дверь-взгляд Акааши, но вышел, бурча что-то о том, что его даже не поблагодарили — правда, умудрившись по дороге чмокнуть Акааши в щёку. Акааши вздохнул. Прислушался к топоту на лестнице и, вскрыв ящик, осторожно поставил баллон у дальней стены, по дороге бросив оценивающий взгляд на хронометр. Дальнейшая работа над ним, включая возню с предложенным Яку альтернативным ртутным двигателем, не заняла бы больше трёх недель, и в глубине души, в самых тщательно замурованных уголках подсознания Акааши хотел, чтобы с хронометром произошло что-нибудь ещё, что позволило бы растянуть работу на больший срок. Потому что Акааши уже не хотелось, чтобы Бокуто возвращался, и если раньше это были просто обрывочные мысли, то теперь — вполне осознанное желание. Акааши не знал, как собирался позволить Бокуто просто исчезнуть в своём две тысячи семнадцатом, однако знал, что обязан ему помочь. И это грызущее чувство долга и вечно напоминающая о себе совесть сыграли с Акааши злую шутку — так что теперь он злился на себя за слабохарактерность и за то, что позволил Бокуто так легко вывалиться (в буквальном смысле) в его жизнь и его сердце. Нервно усмехнувшись своим мыслям, Акааши вскрыл баллон, пронаблюдав за тем, как жидкое серебро плещется внутри, тягуче оседая на стенках, и вздохнул. С таким количеством ему точно хватит на двигатель, другой вопрос — подействует ли. Акааши оставил ртуть и снова уселся за чертежи, над которыми работал весь вчерашний день, однако сосредоточиться на деталях ему не дали. — Обед! — возвестил Бокуто с нижнего этажа. Пришлось снова спуститься. Первые пару дней непрерывной работы Акааши пытался увиливать, унося еду с собой, пока Бокуто не обнаружил половину его лица в своём пудинге и не заявил, что так дело не пойдёт. — Ты будешь есть и спать в моём присутствии, — заявил он тогда, помахивая соусной ложкой, — и только по расписанию! Иначе… — «Иначе что?» — так и говорил красноречиво-невинный взгляд Акааши, на что Бокуто сердито насупился и слизнул каплю томатного соуса. — Иначе я придумаю что-нибудь, — со всей возможной суровостью сказал он. И ткнул ложкой Акааши в грудь, правда, с плохо скрываемой улыбкой на губах. Привычно явившийся после обеда Кенма в ответ на усталый взгляд Акааши с порога объявил: — Нет, я не всегда работаю доставщиком приглашений у Куроо, но спасибо за твоё доверие. Кстати, он сказал, что от завтра тебе не отвертеться. Сейчас же Тсукишима послал меня, — на этих словах взгляд Кенмы недобро блеснул, — узнать, откуда был тот ящик, который привезли сюда утром. Акааши почесал переносицу, чувствуя, как его неприязнь к Тсукишиме растёт с каждым днём его соседствования рядом с Кенмой. — Он не изъявил желания поговорить со мной лично? — наконец поинтересовался он. Кенма дёргано пожал плечами: — Он… сказал, что занят. Потом вмешался Куроо, ну, и его голос решающий. Он передал тебе свою шутку о том, что запущенный сифилис такое количество ртути не спасёт, — Кенма сложил руки на груди, пока Акааши хмурился. — Так что я должен им сказать? — Ртуть из мастерской Яку, — неохотно ответил Акааши. — Если Тсукишиму интересуют расходы, сообщи, что это по старой дружбе. Акааши не думал, что может ненавидеть кого-то настолько сильно, чтобы пожелать ему скорейшей смерти, однако Тсукишима… почти попадал в эту категорию. И уж наверняка прочно обосновался на первом месте списка в голове у Кенмы. Кенма не захотел оставаться на радостно предложенный Бокуто чай, кажется, и вовсе нигде не находя себе места. Сам Бокуто с полным воды чайником в руках смотрел вслед его удаляющейся к особняку спине с почти детской обидой во взгляде. — Он в последнее время часто… сидит там, — вдруг сказал Бокуто, указав пальцем куда-то в сторону особняка. Акааши приподнял бровь, и Бокуто с виноватым видом пояснил: — В левом крыле. Ну, там, где сгоревший холл. Сидит на дряхлой лестнице и пялится в пустоту. Акааши не удалось замаскировать удивление в голосе: — Откуда вы знаете? — Ты целыми днями сидишь, запершись в лаборатории, и меня помочь не подпускаешь, — Бокуто невесело улыбнулся. — Я развлекаю себя сам, как могу, тем более что Куроо никогда не отказывает мне в компании. Кенма… — Бокуто прикусил внутреннюю сторону щеки, раскатывая в горле слова, и наконец тихо поделился: — Я ещё не видел человека, который был бы настолько несчастен и при этом усиленно притворялся, что всё хорошо. Акааши молчал. За работой над хронометром он и думать обо всём забыл — о Куроо и Тсукишиме, хотя о нём приходилось вспоминать чаще, чем хотелось бы, о Бокуто — о том, как необходимо ему вернуться домой, и уж тем более о Кенме. А теперь Бокуто знал о Кенме больше, чем Акааши, его ближайший друг. Куроо не считался. Куроо в сознании Кенмы давно перестал быть просто другом. Акааши сморщился: мысли осаждали голову так, что та начала болеть. Пару раз проморгавшись, Акааши помассировал пальцами виски и выпрямился. — Чёрт, и всё настроение куда-то пропало, — пробурчал Бокуто. — Ты вернёшься в лабораторию? Там точно не нужна помощь? — Всё в порядке, Бокуто-сан, — механически отозвался Акааши. — Вы всегда спрашиваете, но я справлюсь и сам, спасибо. — Ты уверен? — Бокуто почесал затылок. — Просто я вроде как чувствую себя дико неловко из-за того, что ты выполняешь всю работу по моему спасению в одиночку… — Я уверен! — раздражённо заверил его Акааши. Голова снова загудела, и он зажмурился, а затем чуть тише добавил: — Я буду в лаборатории. Позовёте к ужину, если вам нетрудно. Бокуто обескураженно пялился на него, и Акааши на пробу прикоснулся к его губам своими в быстром поцелуе. Тёплые губы Бокуто будто вызывали жар по всему телу; отстраняясь, Акааши чувствовал себя так, словно окунулся в кипящую воду. — Хорошей работы, — в растерянности пробормотал Бокуто вслед его исчезающей на лестнице спине. В лаборатории Акааши попытался сосредоточиться на всё ещё лежавших на столе чертежах, но ничего не выходило: цифры сливались в голове в бесформенный клубок, а ручка выпадала из непослушных пальцев. Акааши казалось, что чернильные пятна, буквы и символы переползают с бумаги на его ладони, а затем по рукавам рубашки поднимаются вверх, к плечам, шее и лицу, залезают в нос, мешая ровно дышать, в рот, вызывая там вязкий металлический привкус, и в глаза, отплясывая на радужке разноцветными пятнами. Акааши упрямо массировал виски, после чего потянулся за стаканом с водой, отпил, а когда не помогло — брызнул себе на лицо и устало потёр слипающиеся веки. Жар распространялся по телу горящим костром, Акааши сделалось невыносимо душно, даром что в лаборатории было холодно из-за тонких стен и близости зимних морозов. Не в силах больше писать и думать, Акааши сонно моргнул, выронил ручку и протянул левую руку — перепачканные в чернилах пальцы ощутимо дрожали. Он закрыл глаза и откинулся на спинку стула, но сделал только хуже — голова тут же закружилась, а общая слабость, будто дожидаясь своего часа, вызвала у Акааши ощущение явного переутомления. Его снова хватил жар, а затем бросило в озноб, и Акааши заёрзал на своём стуле, делая частые, тяжёлые вдохи. «Я просто заработался, — мысленно сказал он себе, потому что вслух не вышло: слова превратились в тугой комок и застряли в горле, которое будто драли металлическим гвоздём. — Я… сейчас всё будет в порядке». Однако не было. Теперь дрожали не только пальцы, но и всё тело, а голова раскалывалась так, будто по ней, как по наковальне, ритмично и равномерно били тяжёлым молотком. Акааши хотел снова схватиться за виски или разлепить потяжелевшие веки, но не сумел даже поднять руки — слабость поселилась в груди каким-то тяжёлым камнем, и Акааши при всём своём желании не мог даже шевельнуть вышедшим из-под контроля телом. — Бо… — попытался позвать он на последних остатках слабеющего голоса, однако закашлялся. — Бокуто-сан… пожалуйста… «Да что же со мной такое?» — мысленно рассердился Акааши, чувствуя свой голос почти немым шёпотом. И эта отчётливая мысль стала последней в его гаснущем сознании — Акааши натужно захрипел, а затем стул под его спиной куда-то исчез, жар окончательно обволок тело, и он провалился в пылающий костёр.