Сто восемнадцать лет тому вперёд

Несколько дней до поездки в Город Акааши держался с Бокуто преувеличенно вежливо, и, наверное, от того не укрылась эта подчёркнутая холодность, потому что в конце концов Бокуто напрямик спросил, чем ещё успел обидеть Акааши. Неудобные разговоры за завтраками превращались в неловкие помалкивания за обедами и более-менее сглаживались за ужинами — во многом стараниями Куроо, который, наверное, счёл своим долгом сблизить Акааши и Бокуто так, чтобы им не было некомфортно друг с другом. И у него, на удивление, получалось. Утро двенадцатого ноября выдалось приятно холодным — достаточно, чтобы Акааши в тёплом костюме и с неудобным цилиндром на голове чувствовал себя вполне сносно, но недостаточно, чтобы не морщиться от редких порывов ветра. Бокуто воспринял ранний подъём стоически, но спросонья запутался в клетчатых штанинах и едва не снёс телом тяжёлые шторы на окнах. От завтрака пришлось отказаться: Акааши заверил Бокуто, что они успеют к открытию булочной, и некоторое время спустя они стояли на станции за пределами ворот особняка в ожидании пригородного омнибуса. — Поверить не могу, что ты рискнул взять меня в Город, — улыбался Бокуто. В лицо ему дул холодный ветер, от которого он прятался за одолженным у Куроо шарфом, и концы этого шарфа трепали Акааши по лицу. — Поверить не могу, что впервые вы едете туда со мной, а не с Куроо, — пропыхтел Акааши, сплёвывая ткань. — Считайте это извинениями. У Бокуто опасно дрогнула губа: — Акааши, мы же договорились больше не… — Да, конечно, — Акааши поспешно отвернулся в сторону, откуда должен был прибыть омнибус. — Прошу прощения. — И вот ты снова извиняешься. Акааши затылком чувствовал внимательный взгляд Бокуто, но не обернулся и не сказал ничего в ответ, только кивнул после паузы. Бокуто показательно вздохнул и, к удивлению Акааши, тоже смолчал; а Акааши на ум вдруг пришли слова Куроо о том, что он не умеет извиняться «за дело». Возможно, он в чём-то был прав: извинения давались легко, когда они были лишь частью вежливой беседы. Подъехавший к станции омнибус вызвал у Бокуто настоящий восторг. Всё то время, которое карета ехала среди голой земли, Бокуто заглядывался отнюдь не на серые пейзажи за окном, а на паровой двигатель, высившийся в задней части и скрытый деревянными панелями. Бокуто не задавал вопросов, лишь изредка смотрел на Акааши с плохо скрываемым восхищением, и Акааши был невероятно благодарен за то, что дорога до Города обошлась без неприятных казусов. Бокуто прилип к стеклу, разглядывая приземистые здания, дымящие трубы заводов и фабрик, редких прохожих и грязные мостовые. Акааши, благоразумно решивший, что в мастерскую за громоздким заказом лучше будет заглянуть к обеду, попросил остановить омнибус на главной площади и вместе с Бокуто вышел на брусчатку, щурясь от скупых лучей ноябрьского солнца. — Бокуто-сан, — терпеливо окликнул он своего попутчика, чьи широко раскрытые глаза уже занимали собой пол-лица, — Бокуто-сан, только не отставайте. Здесь легко заблудиться. — Конечно, Акааши, — в его голосе слышалось небывалое смирение. — Он… он больше, чем я ожидал. Акааши, задумавшись, попытался взглянуть на главную площадь глазами не человека, который вырос в этом Городе, а чужеземца не то что из другой страны — из другого времени, как Бокуто. Вымощенная камнями круглая площадь с отключённым на зиму фонтаном и большими ратушными часами, которую со всех сторон обступали магазины и салоны, не производила впечатление главной достопримечательности Города и уж точно не выглядела величественно, но Бокуто почему-то понравилось. — Чувствуется дух старины, — важно объявил он, покрутившись на месте несколько раз. — Такой небольшой и уютный европейский городок. Ума не приложу, почему ты так не любишь это место. Акааши горько хмыкнул: — Если вы судите о нашем Городе только по площади, то вас ждёт огромное разочарование. В булочную? До магазинчика Асахи идти было всего ничего, и Бокуто охотно позволил увести себя по одной из улиц навстречу лучшему ориентиру, который только можно было придумать, — запаху. Аромат свежей выпечки, казалось, чувствовался во всех уголках Города, даже в сточных канавах, и это делало булочной рекламу получше любой вывески или зазывалы. Минуя газетных мальчишек и ранних попрошаек, Акааши вёл Бокуто по улице, однако за руку его взять не рискнул, прекрасно памятуя об общей неловкости, которая возникала между ними даже от прикосновения вскользь. Булочная Асахи встретила их сдобными пирожными, запахом варенья… и очередью из экономок местных господ, которые спешили закупить всё самое горячее. — Ну, вот, — огорчился Бокуто, — сколько мы здесь простоим? — Десять минут, если вы хотите довольствоваться вчерашним, — прикинул Акааши, — и около получаса, если нужно свежее. Бокуто сердито засопел, но остался стоять. Очередь выходила на улицу, а потому Акааши довольно скоро обнаружил, что переступает с ноги на ногу: ноябрьский ветер пронизывал до костей, а стояние на месте согреванию не способствовало. Бокуто молча набросил ему на шею свой шарф, а в ответ на недоумённый взгляд пояснил: — Тебе же всегда холодно. По счастью, в булочной, куда они смогли протиснуться, когда башенные часы на площади отбили девять, было намного теплее, и Акааши смог стянуть чужой шарф, который теперь почему-то напоминал удавку и затруднял дыхание. Он был уверен: не будь между ними этой странной неловкости, Бокуто ещё бы обнял его, согревая теплом собственного тела, но сейчас он стоял у витрины, разглядывая выпечку, и притворялся, что не замечает Акааши, который растерянно вертел в руках его шарф. Пока Акааши объяснял, что и в каком количестве ему требуется, Бокуто неимоверным чудом уговорил его на покупку двух огромных кексов с посыпкой из глазури. Асахи только посмеялся в ответ на шёпот Акааши: «Что это ещё за шоколадное недоразумение?» — а затем, когда Бокуто снова удалился бродить по булочной, спросил: — Это, надо думать, ваш гость из Индии? Акааши оторопел: — Откуда вы знаете? — У Ойкавы очень длинный язык, — Асахи пожал плечами в извиняющемся жесте и протянул Акааши пакет с выпечкой. — Кексы возьмите с витрины, я выставил их только утром. Выходя из булочной с прижатым к груди пакетом, Акааши выглядел прибитым, а вот Бокуто с кексом в руке — безумно счастливым. — Я покупал такие в детстве! — сообщил он, вгрызаясь в кулинарный шедевр зубами. — А потом они куда-то пропали. Кто бы подумал, что точно такие же найдутся здесь, за сто лет до… — Потише, пожалуйста! — взмолился Акааши, кидая по сторонам опасливые взгляды. — О вас в Городе и так болтают, не хватало только, чтобы сочли сумасшедшим, как… «Как меня». Акааши прикусил язык, как никогда чувствуя, что очередная недоговорка свербит ему душу: с Бокуто физически невозможно было заставить себя лгать. Он выглядел так, словно готов быть максимально искренним с любым собеседником, и Акааши не мог не отвечать ему тем же, просто были вещи, о которых ему тяжело было говорить. Благо, Бокуто не счёл его задумчивость за душевные терзания и вместо того, чтобы развивать беседу в этом направлении, спросил совершенно другое: — Так обо мне в Городе уже болтают? — Не стоило надеяться, что ваш визит останется незамеченным, — кисло отозвался Акааши. — Пусть Город и большой, но слухи здесь разносятся быстро, особенно когда нечему происходить — и особенно когда руку к этому прикладывает Ойкава. — А кто такой Ойкава? Они свернули с широкой улицы обратно на площадь и заняли свободную лавочку у самого фонтана, чтобы Бокуто мог беспрепятственно доесть свой кекс. Точно такой же лежал у Акааши в пакете, однако он не спешил его доставать. — Владелец салона одежды, в котором всегда закупается Куроо, — ответил он на вопрос Бокуто. — Там же, к слову, Тсукишима приобрёл ваш теперешний гардероб. Ойкава не упустит ничего, что болтают клиенты в стенах его магазина, а потом раздувает это до такого гротеска, что страшно делается. Вот увидите, о вас вскоре заговорят как о сбежавшем индийском принце, против которого в стране поднялся бунт, — Бокуто вытаращился на него с удивлением, и Акааши пожал плечами: — К примеру. Иными словами, крепитесь. — Ну, я люблю внимание к своей персоне, — хмыкнул Бокуто, отправляя в рот очередной кусок кекса. — Кто знает, может быть, у себя я и правда принц?.. — У вас нет принцев, вы же сами говорили. — Акааши! Я думал, тогда ты меня не слушал! — То, что я на вас не смотрел, ещё не значит, что я не слушал. — Ладно, — Бокуто гневно фыркнул и смял обёртку от кекса. — Но у нас есть принцы. Ну, не совсем у нас, просто в мире ещё есть страны, где сохранилась такая форма правления. Хотя теперь ратуют за демократию и республику, так что… — О, умоляю, — поморщился Акааши, — не нужно о политике. — Хорошо, потому что я в ней не разбираюсь, — улыбка Бокуто слишком уж иронично перекликалась с кислым выражением лица Акааши, а затем сменилась на явное любопытство: — А что о тебе болтают в Городе, Акааши? Акааши вцепился пальцами в пакет с выпечкой, едва не порвав бумагу, и уставился на носки своих ботинок. — Хотите мой кекс? — глуховато предложил он, выуживая из пакета обёртку. Бокуто воззрился на него с недоумением: — Спасибо, но… — Берите, — Акааши сунул ему кекс в руку и поднялся на ноги. — Пока у нас есть время до обеденного омнибуса, не хотите прогуляться? Раз уж вы так хотели побывать в Городе, я не могу вам отказать, верно? На лице Бокуто недовольство столь очевидным увиливанием от ответа можно было прочитать даже с закрытыми глазами. Однако он не стал возражать, только растерянно смял в руке второй кекс, вернул его обратно в пакет, всем своим видом показывая, что этот — для Акааши, и пожал плечами: — Я не против. С главной площади, как из муравейника, по всему Городу расползались улицы и улочки, мостовые и тротуары, мощённые камнем и грязью, узкие, широкие, светлые, затенённые — и Акааши решил начать с салона одежды Ойкавы, находившегося на одной из главных улиц. Бокуто часто озирался по сторонам, наверняка притягивая любопытные взгляды, даром что его чёрно-белое цирюльное недоразумение было прикрыто цилиндром. Бокуто просто выглядел чересчур необычно и непривычно, искрясь огнями там, где Город привык видеть только серость и пыль. Колокольчик мелодично звякнул, и на Акааши обрушились знакомые запахи тканей и дорогого парфюма. На этот раз Ойкава помахал им рукой от двери, ведущей в обувной отдел, где о чём-то переговаривался с невысоким мужчиной, одетым в контрастный жилету Ойкавы костюм. — Акааши! — Ойкава подскочил и утянул своего собеседника за собой, а Акааши, подступив ближе, вдруг опознал в нём Иваизуми. — И… кто это тут у нас? Он протянул Бокуто руку, и тот, пожимая её, дружелюбно улыбнулся: — Бокуто Котаро. Приятно познакомиться. — А, тот самый индеец! — ответная улыбка Ойкавы лучилась радостью и искренним восторгом. Бокуто усмехнулся: — Вообще-то, индиец. — А, да какая разница. Я Ойкава Тоору, здешний владелец. А это, — Ойкава махнул на стоящего рядом, — Иваизуми Хаджиме, наш сапожник. — Рад познакомиться, — сдержанно улыбнулся Иваизуми. Хватка у него была крепкая, и, судя по слегка растерявшемуся Бокуто, тот не ожидал такого стального рукопожатия. Отступив на шаг, Иваизуми обыденным тоном поинтересовался: — Вы заглянули по делу или просто проходили мимо? — Бокуто-сан в первый раз в Городе, — отозвался Акааши, который, к счастью, ограничился любезными полупоклонами. — Мы просто гуляем, осматриваем… достопримечательности. — О да, мой салон — лучшая достопримечательность, — убеждённым тоном заявил Ойкава. — К слову, я вижу свою работу, — он ткнул пальцем во фрак Бокуто, — уж поверьте, я узнаю любой костюм, сшитый этими руками, даже с закрытыми глазами. Иваизуми кашлянул и отвёл взгляд, явно в этом сомневаясь; Ойкава наградил его притворно гневным взглядом, но вдруг весело улыбнулся и притянул его к себе для объятий. — А у Ива-чана лучшая обувь во всём городе! — пропел он в перерыве между гневными пфыканьями со стороны Иваизуми. — Что касается тебя, Акааши… Ради всего святого, снова потёртые плечи! Мне самолично заняться твоим гардеробом? Где фрак, купленный Куроо в конце октября? — Дома, — честно ответил Акааши, — на вешалке. Ойкава застонал: — Вопиющая наглость! Поблагодари бога за то, что хотя бы у твоего гостя есть вкус в одежде! — Бокуто расцвёл от удовольствия, стряхивая с рукава невидимую пылинку, и Ойкава, который сам души не чаял в подобных чопорных жестах, благодушно рассмеялся: — Бокуто, я поручаю вам заботу о гардеробе этого наглеца. Не выпускайте его из дома в чём-то подобном, у меня кошки на душе скребут. Сердито насупившись в ответ на оживлённые кивки Бокуто, Акааши сложил руки на груди. Иваизуми дружелюбно пихнул его в плечо: — Да не переживай. Он из каждой выбившейся нитки устраивает самую настоящую драму. — А то я не знаю, — пробормотал Акааши, роняя подбородок. В это время Ойкава ухитрился вцепиться в Бокуто обеими руками и повёл его вдоль витрин, устраивая краткий экскурс в историю местной моды у каждого нового фрака. — Вам пойдёт белый цвет, — убеждённо вещал он, — не такой белый, как на свадьбу, просто — выходной белый костюм-тройка с золотым галстуком и чёрными лаковыми ботинками. О, и роскошный цилиндр, мы шьём их на заказ! Снимите свой, это просто смешно, дайте взглянуть. Уверяю, к вашим волосам белый подойдёт даже лучше любого другого. К слову, мне очень интересно, какими средствами можно добиться такого оттенка… — Как можно терпеть его болтовню круглые сутки? — глуховато спросил Акааши у Иваизуми. — Не сочти за оскорбление, просто ты не выглядишь как человек, который и сам… — У меня свои секреты, — понимающе усмехнулся Иваизуми, когда Акааши осёкся, сообразив, что говорит глупости. — Железная выдержка, стальные нервы и готовность быть рядом в случае очередного коллапса. Ойкава — хороший человек. Просто иногда нервный и драматизирующий из-за пустяков. Акааши чуть приподнял уголки губ, теряясь с ответом. Извинившись, Иваизуми вернулся в свою мастерскую в глубине салона, а Акааши принялся терпеливо ждать, пока Ойкава закончит с Бокуто. Фраков на витрине было много, и возле каждого Ойкава останавливался, подробно излагая, какие материалы и техники использовал в этом костюме. Бокуто был хорошим слушателем, если сам не говорил часами — кому как не Акааши было об этом знать. Напоследок, когда башенные часы отбили десять, Ойкава спохватился и, таки сняв с Бокуто мерки, отпустил их. Акааши к тому времени успел повыдёргивать все торчащие нити у себя из рукавов и, спрятавшись в задней части магазина, всё же съесть купленный у Асахи кекс. В одном Бокуто оказался прав: он был очень вкусным. — Заглядывайте! — помахал им рукой Ойкава, и дверь салона, звякнув колокольчиком, захлопнулась за их спинами. — И как он вам? — не без интереса спросил Акааши, направляясь дальше по улице. Бокуто помедлил с ответом. — Немного странный, — Акааши на это фыркнул, — но интересный. И я заверил его, что в Индии с принцами всё немного сложно, так что подобные слухи нам не грозят! — Он выдумает что-нибудь похуже, — усмехнулся Акааши. — Давайте пройдёмся здесь, я покажу вам местный парк. «Местный парк» и летом не шёл ни в какое сравнение даже с ухоженным садиком Кенмы, а уж в середине ноября и вовсе делался тоскливым зрелищем. Акааши понял это, как только они с Бокуто свернули с улицы на протоптанную жителями тропинку и двинулись по парку к южной части города. Листва здесь не задерживалась надолго — желтела и тут же опадала, так что трава была покрыта ковром гнилых листьев, от которых исходил прелый осенний запах. Голые деревья выглядели печально и сиротливо, а их закрученные в причудливые фигуры ветви были похожи на скрюченные старушечьи пальцы. — Летом здесь немного красивее, — ободряюще произнёс Акааши. — Чуть в глубине есть пруд, там купаются утки, но очень редко: здесь их практически не кормят, а других птиц, кроме голубей и ворон, у нас и не водится. И вода в пруду была грязно-коричневой, но об этом Бокуто знать было необязательно. Осенние пейзажи завораживали, когда наводили на мысли о пышном увядании, а не о медленной смерти и гниении; за подобный настрой Акааши и не любил осень. — У нас в городах тоже немного птиц, — вдруг сказал Бокуто, явно стараясь этим скрасить печальную картину. — Возле рек и озёр летают чайки, а ещё воробьи, но их совсем мало. В лесах можно услышать соловья, если подгадать момент. О, и павлины! В зоопарках всегда есть павлины. Они забавные, похожи на раскрашенных петухов. Помню, в детстве я нечаянно выдрал одному перья из хвоста, так он пытался достать меня через прутья клетки и в итоге застрял… Бокуто снова заговорил — и Акааши не оставалось ничего другого, кроме как слушать. Они шли по парку, миновав который, вышли на южную улицу, и Акааши, будучи невольным слушателем, вдруг поймал себя на том, что улыбается. Не улыбаться, пока Бокуто оживлённо жестикулировал, описывая трепыхающегося в клетке павлина, было невозможно; а Акааши рядом с Бокуто пусть временами и было неловко, но всё же тепло. За рассказами Бокуто он даже не замечал, куда они идут, и потому едва не споткнулся, когда перед ними вырос фасад знакомого до боли четырёхэтажного здания. Массивные каменные стены были оплетены виноградной лозой, а на свитке над парадным входом были выбиты слова на латыни: «Audi, vide, sile». — А здесь что? — с интересом спросил Бокуто, ткнув пальцем в фасад. — Это музей искусств или что-то вроде этого? — Что-то вроде этого, — глуховато пробормотал Акааши, разворачиваясь на ходу. — Бокуто-сан, нам в другую сторону, пойдёмте… — «Audi, vide, sile», — громко прочитал Бокуто. — Это латынь? Ты знаешь перевод? «К несчастью», — мысленно возвёл глаза к небу Акааши. — «Слушай, смотри и молчи», — он даже не потрудился прикрыть раздражение в голосе. — Это основополагающий принцип Коллегии наук. Раньше я здесь учился, а теперь пойдёмте отсюда, пожалуйста. Бокуто покосился на него с откровенным недоумением во взгляде, но, как и прежде, возражать не стал, только покорно кивнул: — Если тебе неудобно… — Акааши? Сердце Акааши провалилось в пятки, и он медленно повернулся. Разумеется, глупо было надеяться на то, что встречи удастся избежать — это всё равно что сетовать на столкновение с Яку в его собственной мастерской. — Футакучи-сенсей, — вздохнул Акааши, разворачиваясь на носках, — рад снова вас видеть. Вот только он не был рад — равно как и Футакучи. Бывший учитель Акааши высился перед ними со знакомой плутоватой ухмылкой на губах, любимым котелком нелепого зелёного цвета на голове, скрывающим безупречную причёску, и — почему-то — горшком с кактусом в руках. — Не думал снова встретиться с тобой, — Футакучи как-то ядовито улыбнулся, — особенно в стенах Коллегии. — Мы не в… — Возле Коллегии, — он чуть закатил глаза. — Всегда раздражала твоя педантичность. Кто это — тот самый гость из Индии? Бокуто пожал ему руку; правда, ему, видимо, передался разом испортившийся настрой Акааши, так что сделал он это без особого удовольствия. — Бокуто Котаро, — он не добавил привычного уже «Приятно познакомиться», вместо этого спросив: — А зачем вам кактус? — М?.. А, кактус. Мы проводим эксперимент. Пытаемся выяснить, возможно ли сделать кактусу протезирование сродни человеческому. Практическое любопытство и научный интерес. Можно сказать, нас… — Футакучи покосился в сторону Акааши и расплылся в улыбке, — вдохновили. — Футакучи-сенсей, — утомлённо вздохнул Акааши, — пожалуйста, хва… — Ты покинул стены Коллегии… сколько лет назад? Пять, шесть? — Три, вообще-то. — Вот именно. Хватит меня так называть, — Футакучи подхватил свой горшок и снова повернулся к Бокуто: — Если вы всё это время живёте у моего бывшего ученика, — у Акааши от этого интонационного подчёркивания дёрнулась бровь, — то должны знать о его… хм… достижениях в области протезирования. Мы пытаемся выяснить, возможно ли сделать такое с растениями, будут ли они функционировать как прежде, если заменить какую-то важную для жизни часть механизмом. Кактусы идеально подходят. Мы бы пригласили Акааши для опытов… но он у нас больше не числится, очень жаль. Бокуто нахмурился: язвительно-издевательский тон Футакучи ему явно не нравился, в то время как сам Акааши молча вздрагивал от каждой булавки, которую вкалывали ему в тело. — Говорите так, будто Акааши ничего не стоит, — вдруг заявил Бокуто, на что Футакучи изогнул бровь, а сердце Акааши пропустило удар. — Бокуто-сан, пожалуйста, не стоит… — Стоит! На каком основании твой учитель обращается к тебе как к… — Бокуто явно не нашёл удачного сравнения и гневно взмахнул руками. — Акааши — лучший учёный, которого мне доводилось видеть! Чтобы оскорблять его в глаза, надо обладать, очевидно, непомерно раздутым эго! Футакучи, с трудом скрывая собственное удивление, кашлянул на кактус — и при этом, к глубокому, затаённому сожалению Акааши, едва не уколол нос об иглы. — Опыты Акааши весьма сомнительны, — тоном «мне правда очень жаль» протянул Футакучи. — За что его и выгнали из Коллегии наук. С позором, как и полагается. Оу, — явно заметив вытянувшееся лицо Бокуто, Футакучи успел за считанные секунды сделать выводы, — он вам не рассказал? Что ж, я исправил эту оплошность. Верные, проклятье, выводы. Акааши стиснул зубы и жестом нашкодившего ребёнка потянул Бокуто за рукав: — Бокуто-сан, прошу вас, пойдёмте. Глаза Бокуто только что не метали молнии — и будь это так, Футакучи давным-давно лежал бы на земле бездыханным со своим несчастным кактусом и отвратительным зелёным котелком. Однако сейчас он только язвительно хмыкнул и подхватил горшок: — И правда, идите. В Коллегии сумасшедшим не рады. Приятно было познакомиться с твоим гостем, Акааши. Надеюсь, мы… ещё увидимся. Футакучи выглядел так, словно глубоко сожалел о том, что сказал «ещё» вместо «не»; Бокуто выглядел так, словно готов был ударить его прямо у парадного входа в Коллегию; Акааши же попросту чувствовал, что пару минут назад, приведя Бокуто сюда, совершил одну из огромнейших ошибок в своей жизни. — Пойдём, — наконец буркнул Бокуто, сочтя разговор оконченным, решительно отвернулся и широкими шагами направился обратно к парку. Акааши поспешил его нагнать, даже не став бросать Футакучи торопливое прощание; в спину им понёсся знакомый хмык, а затем удаляющиеся в противоположную сторону шаги. Бокуто не останавливался, пока здание Коллегии не скрылось за голыми ветвями деревьев, а впереди не замаячила торговая часть города. Только после этого он резко застопорился прямо посреди дорожки и, покровительственно взглянув на Акааши, спросил: — Так тебя выгнали? Акааши потупил взгляд, но солгать Бокуто физически не смог — к тому же разницы не было, длинный язык Футакучи уже не оставил ему выбора. И Акааши, кашлянув, признал: — Выгнали, — молчание со стороны Бокуто означало только желание знать подробности, и Акааши сухо продолжил: — Футакучи-сенс… Футакучи был моим наставником. Научил меня практически всему, что я вызубрил в стенах Коллегии. Он хороший учёный и профессор, этого у него не отнять, но… — Он назвал тебя сумасшедшим, — вдруг рыкнул Бокуто, и этот сменившийся на ревностную злобу тон заставил Акааши вздрогнуть. — Это… на самом деле, так считает почти вся Коллегия. Что там, так считал весь Город, когда скандал с моим участием получил огласку, — Акааши грустно усмехнулся. — Семь лет назад Куроо позволил мне жить на его земле, но я пришёл к нему вовсе не потому, что мне так захотелось. Я потерял квартиру в Городе из-за огромных долгов, перешедших ко мне от погибших тогда родителей. А Куроо позволил мне остаться у себя. Акааши замолчал, силясь выровнять голос, и Бокуто воспользовался этой паузой, чтобы сокрушённо выдавить: — Акааши, мне… мне очень жаль. — Меня не поэтому выгнали из Коллегии, — Акааши рассказывал это своим ботинкам и пакету с выпечкой, а не Бокуто. — Меня выгнали из-за того, что я сделал с Кенмой после пожара. — Что? — Бокуто закашлялся, подавившись собственным удивлением. — Но это глупо! Ты спас ему жизнь! Акааши горько усмехнулся: — В Коллегии подобные эксперименты на людях сочли незаконными. Не буду кривить душой, я сам не был уверен, что смогу помочь Кенме, но я сделал всё, что было в моих силах, и именно поэтому Коллегия решила, что я сошёл с ума. — За спасение человеческой жизни?! — За то, что я позволил себе проводить такие опыты, — Акааши покачал головой. — Футакучи был в числе тех, кто настаивал на моём исключении. Разразился скандал, и, разумеется, так продолжаться не могло — меня выгнали из Коллегии. А знаете, что самое ужасное? — Акааши рывком поднял голову, сталкиваясь с пронзительным взглядом Бокуто, и шёпотом признался: — В чём-то они были правы. Временами я думаю, что я вовсе не хотел спасти Кенме жизнь. Вернее, хотел, но я думал об этом как… учёный, не как друг. Для меня это и правда было большим, опасным, безумным экспериментом. Бокуто смотрел на него изумлённо, и на миг Акааши показалось, что эти слова шокировали его сильнее любого другого момента за последние недели, однако он взял себя в руки, а в следующее мгновение пакет с выпечкой протестующе хрустнул: Бокуто притянул Акааши к себе для неуверенных объятий. — Бокуто-сан, не стоит на людях… — попытался слабо возразить Акааши, на что Бокуто только решительно покачал головой: — Я знаю. Мне всё равно. Акааши, из каких бы побуждений ты это ни сотворил… ты сохранил Кенме жизнь, верно? Ты мог этого не делать. Но сделал. Так что не вини себя в том, что тебе вбил в голову этот придурок Футакучи. Дёрнувшись, Акааши неровно усмехнулся: — Это невежливо. — Смотри-ка, мне снова всё равно. Бокуто тихонько ухнул и разжал стальную хватку, позволяя Акааши выскользнуть из кольца его рук. Обнимать Бокуто было приятно, но осознание того, что они делают это в голом осеннем парке, не позволяло Акааши задуматься о том, насколько приятно. — Давайте вернёмся к площади, — попросил он, быстро отворачиваясь, и принялся возвращать изрядно помятому пакету свою первоначальную форму. — До обеденного омнибуса ещё около двух часов, а нам предстоит забрать детали из мастерской Яку — я вас познакомлю, он замечательный — и… — Акааши замялся. — И выбрать подарок для Куроо. Это будет сложно. — Что в этом сложного? — полюбопытствовал Бокуто, когда они развернулись к выходу из парка. — А что можно подарить человеку, у которого уже есть всё? Не позволяя себе оглядываться в сторону Коллегии, Акааши побрёл по дорожке среди голых деревьев. В сознании накрепко отпечаталось лицо Футакучи с проклятым кактусом и фасад огромного, величественного здания — подпираемые античными колоннами балконы, увитые виноградом стены, большие, пропускающие много света в лаборатории окна и выбитое на свитке «Audi, vide, sile». Акааши помнил Коллегию изнутри, её долгие коридоры с портретами выдающихся учёных и выпускников, строгую униформу студентов и преподавателей, лекционные залы, аудитории и лаборатории, полные латунных приборов, которые дребезжали и издавали механический гул. Акааши не хватило всего полугода, чтобы выпуститься наравне с остальными. — Мы в таких случаях обычно делаем что-то своими руками, — вырвал его из рефлексии Бокуто, привлекая внимание нетерпеливым щелчком пальцев. — Ну, знаешь, что-то, что служит доказательством не того, что у тебя бездонный кошелёк, а что тебе на самом деле дорог этот человек. Какая-нибудь самодельная открытка, поход в кафе, вечеринка-сюрприз… — То, что в вашем времени дарят на дни рождения, у Куроо входит в распорядок обычного дня, — невесело усмехнулся Акааши. — В этом и проблема. Я знаю, что ему в любом случае понравится подарок, но дарить нужно что-то такое, что он не может сделать для себя сам. — А что было в прошлом году? — Автомат, который моет посуду. Акааши с трудом сдержал улыбку, глядя на то, как расширились глаза Бокуто: — Серьёзно? Ты сделал ему посудомоечную машину? На день рождения? — На неё ушло несколько месяцев, и она всё ещё жутко неудобная и требует огромного количества пара для работы, — Акааши усмехнулся. — Вы бы её видели — она походит на гудящий котёл, в котором посуда чудом остаётся целой. Но Куроо понравилось… как ни странно. Шевеля обтянутыми в перчатки пальцами, Бокуто оглядывался по сторонам — наверняка в поисках источника для идей. Акааши сам часто замечал за собой состояние, когда вдохновением становилась любая мелочь, за которую зацепится взгляд, но их окружали только голые деревья и гнилая листва — не особенно наводило на мысли о подходящем подарке. — Смастери ему что-нибудь, — предложил Бокуто. — Я слышал, как Куроо рассказывал о той робокошке… — Ски? — Акааши подавил смешок. — Я оставил её Яку в качестве подарка, забирать её было бы невежливо. А на новую уйдёт очень много времени, — он вздохнул и помассировал пальцами виски. — Я не могу ничего придумать. Стоило бы раньше, но с вами я совершенно забыл… — Терпение, Акааши, — оптимистично велел Бокуто. — Я помогу, если хочешь. — Вы? — А что такого? У меня отличные подарки! — Бокуто явно обиделся количеству скепсиса в голосе Акааши. — Мне просто… надо подумать. Они миновали парк и снова вынырнули на сплетение улиц, напоминающее лабиринт. Акааши уверенно взял курс на площадь, откуда стоило свернуть в сторону салона Ойкавы и сделать небольшой крюк по переулку, чтобы выйти к мастерской. — Возможно, это займёт немного времени, — признал Бокуто после пары минут напряжённого молчания. — Есть идея, но звучит как полный бред. Мне даже нравится. Акааши изогнул бровь: — В случае с Куроо бред — именно то, что нужно. Рассказывайте. — Ну… — Бокуто почесал затылок. — Пару лет назад я у себя занимался росписью футболок. Это… знаешь… когда на белой ткани рисуются разные штуки. Потом они высыхают, и одежду можно носить. И даже стирать, если правильно подобрать краску. Улыбаясь, Бокуто уставился куда-то в серое небо, что само по себе казалось невозможным — улыбку при взгляде на это уныние сохранять на лице было трудно, но вечно оптимистичному (кроме тех случаев, когда он погружался в глубокую депрессию из-за пустяков) Бокуто это удавалось на удивление легко. Акааши недоумённо сморгнул: — У вас в двадцать первом веке занимаются таким? — Звучит так, будто ты не одобряешь. А я был в этом очень хорош! — Бокуто прямо светился от удовольствия, и Акааши пришлось его одёрнуть: — Знаете, я не думаю, что Куроо… — он замялся, на самом деле, понятия не имея, как Куроо отнесётся к такому подарку, особенно с подачи Бокуто, который славился… весьма креативными идеями. Хотя и действенными. Время от времени. — С его-то вкусом в одежде ему понравится, — уверенно заявил Бокуто, потирая ладони в предвкушении. — Ну, так что? Где у вас можно купить краски?

***

Не желая оставаться в Городе до самого вечера, Акааши с неохотой пошёл на сознательный риск: отдал Бокуто деньги и послал прямиком в художественный магазин, до которого от площади было всего пять минут прогулочным шагом, а сам отправился в мастерскую. Акааши прекрасно знал: шанс того, что Бокуто отыщет в магазине нужные ему краски, цена на которые, к тому же, неприятно кусалась, и не заблудится по дороге назад, к фонтану, был ничтожно мал, однако омнибус в пригород отъезжал через полчаса, а вдвоём они бы ни за что не успели. И потому Акааши решил познакомить Бокуто и Яку позже. Мастерская встретила его привычным запахом сваренного железа, гулом станков и пепельноволосым Львом, который подпирал головой потолок и по дороге к Акааши ухитрился трижды чуть не снести лежавшие рядом детали. — Яку-сан отправился в Коллегию по делам, — радостно сообщил Лев вместо приветствия. И только затем, спохватившись, отвесил торопливый поклон, согнувшись при этом вдвое: — Простите! Добрый день. Вы за заказом? — Да, но я хотел бы… — начал было Акааши, впрочем, тщетно: договорить ему не дали. — Я вас помню, вы Акааши Кейджи, да? — Лев белозубо улыбался. — Из особняка Куроо-сана? Вы и правда там живёте? А правда, что его механическая рука — это ваша работа? Акааши сморщился, но природная вежливость брала своё, и он отделался коротким кивком. Зелёные глаза Льва засветились неподдельным восторгом: — О, здорово! Яку-сан рассказывал, что он лично изготовил для неё детали! И для… другого… эм… Некма? — Кенма, — хмуро поправил Акааши. — Простите, вы не могли бы, раз уж Яку здесь нет, просто отдать мой заказ? Я тороплюсь. — Да, конечно, — Лев снова поклонился, что при его росте выглядело так, будто он ломается пополам. — Приношу извинения. Сюда! Пока Лев, проведший Акааши в кабинет Яку, рылся в каталоге в поисках списка и бланка с деталями, Акааши, из чистой вежливости стремясь поддержать беседу, спросил: — Откуда вы знаете Куроо? — О, — оживился Лев, не поворачивая головы, — раньше я работал на одной из его фабрик. Однажды мне повезло увидеть его лично! Акааши хмыкнул: вот уж действительно «повезло». Учитывая, что Куроо редко выбирался из особняка, чтобы осмотреть свои владения, любое его появление на своей фабрике приравнивалось к чуду. — А потом меня нашёл Яку-сан, и я перебрался сюда, — продолжал вещать Лев, занятый бумагами. — Знаете, о Куроо-сане в Городе много говорят. О том, что он, — Лев перешёл на заговорщический шёпот и таки повернул к Акааши лицо со сверкающими изумрудом глазищами, — использует свою руку для того, чтобы душить прислугу, именно поэтому у него в доме почти никто не живёт. Акааши пробрало на смех: — Кто вам сказал? Это же неправда! — Ну… — Лев явно смутился. — Это просто… слухи… О вас тоже немало говорят. — С вашего позволения, я не хочу об этом слушать, — фыркнул Акааши, которого порядком позабавила подобная картина. — Уверяю вас, слухи в этом Городе искажаются до безобразия. Куроо — весьма экстравагантный и падкий на лесть, но добрый, щедрый и хороший хозяин. Более чем уверен, что и всё, что вы слышали обо мне, тоже ложь. «Бокуто бы посмеялся», — подавил улыбку Акааши, который, однако, был рад, что Бокуто не было здесь, чтобы об этом послушать. Лев, чьи кончики ушей очевидно покраснели, снова отвернулся к каталогу и после торопливых извинений и пары минут возни с бумагами протянул Акааши бланк: — Вот, распишитесь здесь, я скоро вернусь с вашим заказом. Пока Акааши перечитывал скрупулёзно отсортированный по категориям список Яку и ставил аккуратную подпись внизу, длинноногий Лев успел сбегать в цех и вернуться, таща за собой огромный ящик, доверху набитый деталями. Акааши поднялся на ноги и оценивающе прищурился: о транспортировке он позаботиться не успел. — Одолжить вам тележку? — радостно предложил Лев, глядя на его мучительные страдания. Акааши вдумчиво кивнул, и Лев снова исчез, а вернулся с погрузочной тележкой, когда Акааши заприметил выключенную кошку, свернувшуюся в клубок на одном из стульев, и успел осмотреть каждую деталь в ящике. Безукоризненная работа Яку, как всегда, виделась невооружённым глазом; однако над этим предстояло проделать огромную работу прежде, чем хронометр — Акааши стиснул губы — возможно будет включить снова. — Ваша кошка чудесная, — мимоходом сказал Лев. — Яку-сан ворчит, что она мешается под ногами, но она ему по душе, я вижу. Акааши тонко усмехнулся: — Рад слышать. — Можно ещё вопрос? — вдруг поинтересовался Лев, когда Акааши готов был прощаться. — Вы уже задали, — дёрнул бровью он. — Ну… ещё один. Акааши устало вздохнул: — Конечно. — Зачем вам столько? — Лев ткнул пальцем в тяжёлый ящик, а Акааши неожиданно для себя вдруг хитро сощурился и приподнял уголки губ в усмешке: — Я строю машину времени. И, в душе посмеиваясь над по-мальчишески отвалившейся челюстью Льва, выкатил ящик из мастерской.