Я буду судорожно хватать твой воздух руками.

— Хочу сейчас же знать, как все прошло! Где Марло? Дайте мне с ним поговорить! — Хит, Марло... погиб. — Ха, идиот. Нельзя было его отпускать в эту разведку. Да у вас там люди дохнут, как скот. Один за другим, — я выплюнул эти фразы, словно яд, чтобы задеть суровые, полные скорби рожи, а потом, растянув губы в привычной улыбке, скрылся с глаз солдат. Они могли подумать, что я дурачок. Я даже не думал сочувствовать, не спросил про остальных, не пролил ни капли слез. Просто развернулся и ушел, будто бы Марло не был моим другом, будто бы не с ним я был знаком с самого детства и будто бы не на него спихивал всю работу, которой начальство нас всегда снабжало в изобилии. Но чем дальше я был от той злополучной площадки, тем сильнее сжимал пальцы в кулаках и тем сильнее кусал нижнюю губу, не позволяя ей дрожать. Наверное, даже наедине с собой не желал признаться в том, что смерть Марло меня задела, я не мог поверить в эту новость, мне даже хотелось вернуться и, аки маленький капризный мальчик, закричать: « Бе-бе-бе, да вы же просто пошутили! Опять Ваш тупой легионовский юмор! » Но нет. Они не шутили, они не могли шутить в такой ситуации, в которой замешаны все: разведка, гарнизон, чертова полиция. Как же глупо было бы винить кого-то одного, но я хочу винить их всех! Хочу выгораживать себя, хочу таить глубокую обиду и хочу уверять себя в том, что все проблемы от них и только от них. * * * Мужской корпус пуст, так как все на тренировках или отлеживаются в лазарете. Поэтому я и прошел туда, не боясь получить в тык от начальства или от других солдат. Все уже должны были привыкнуть к тому, что я никого не слушаю и делаю все по-своему. Двигаясь по коридорам, а потом и по обширному темному помещению, мне вдруг стало страшно: сердце глухо застучало в груди, к горлу подкатил ком, а по щекам покатились слезы. Я заметил скромную кучку вещей своего товарища, к которому, сколько себя знал, всегда испытывал своеобразную жалость. — Неужели, ты больше не станешь читать мне свои тупые лекции? — я присел на пол возле постели и взял в руки его нашивку, на которой виднелись пятна от крови и грязи, провел по ней пальцами, но не перестал шептать. — Сколько раз я тебя пытался отговорить, святоша ты без нимба? Почему ты хоть раз не послушался меня? Что тебе нужно было в этой разведке? Марло, как же я тебя н… как же я тебя люблю. — последние слова слетели с губ практически стоном и потом я уткнулся в нашивку носом, уже обильно смачивая ее своими слезами и крепко сжимая в тонких пальцах, потому маленькая вещь вскоре смялась и стала похожа на серую тряпку. Я чувствовал себя самым жалким существом на земле, таким глупым мальчиком, который ничего не мог сделать, теперь уже не мог. Может быть, этот мальчик сам виноват, ведь он так был невнимателен к тому, к кому испытывал теплые чувства, но не смог в них признаться, а изначально даже самому себе. Какой же он глупый, какая же у него пустая голова. — Хит, что ты здесь делаешь? — раздался в помещении холодный голос, заставивший меня вздрогнуть, а потом шаги стали приближаться. Я поспешил все положить на место, потом утер лицо и посмотрел снизу вверх на фигуру Фойльнера, который очень некстати заглянул в корпус. — А тебе какое дело? И вообще, следишь за мной? Шел бы лучше на свои глупые дежурства! — в своем духе ответил я, а потом неожиданно закрыл лицо руками, не сдержав очередного потока слез. Я думал, что сейчас сероволосый опустится напротив, обнимет за плечи и скажет что-то успокаивающее, но он оставался невозмутим, словно скала, которой все нипочем. — Люди умирают, Хит. Рано или поздно это бы случилось и ты должен был это понимать. Вставай, — произнес, протягивая мне руку, за которую я должен был схватиться, но все же не сделал этого. Теперь, помимо отчаяния мною овладела злость. Какая ирония. Я, Хит Дрейс, пытался надавить сослуживцу на жалость своей нарастающей истерикой, кричал и бил его в грудь ладонями, пока не обмяк и не стал медленно сползать вниз, так как силы резко покинули меня, а рассудок стал мутнеть. Хотелось заснуть. — Все. Умирают. И ты этого не изменишь, как бы сильно этого не хотел. Такова была его судьба. Она у каждого своя, — словно сквозь толщу воды доносились слова до меня и я, смаргивая с ресниц слезы, даже не стал сопротивляться, когда сильные мужские руки приподняли над землей и понесли прочь из мужских казарм. — …он навсегда останется с тобой, как и со всеми нами. Я знаю, что ты… не вини себя… Постепенно я стал путаться, до меня доходили лишь обрывки фраз, таких бессмысленных сейчас. Борис не умел успокаивать, наоборот. Он всегда у меня ассоциировался с чем-то лишенным эмоций и сочувствия. Но его грудь была теплой, несмотря на внешнюю прохладу и прохладу характера. Я уткнулся лбом чуть выше ключиц, убаюканный голосом и легкой тряской от чужих шагов. « Зато теперь ты свободен от стен и теперь ничто не будет тебя сковывать. Доброго пути, Марло, мой маленький солдат. »