Вдребезги.

— Твоя сука такая тупая, что хочется выстрелить. Прокручивая в пальцах крышку от бутылки, Роберт время от времени отпивал виски. Нож, что лежал на журнальном столе перед ним, его словно завораживал. Он чем-то был похож на него — чёрная кожаная ручка и острое изогнутое лезвие. Этот нож мог разрезать даже железо при должном усилии, что можно было говорить о человеческой плоти?

— Твоя сука так низко летает, что моя сука — истребитель. Лицо Дэмиана почти не выражало эмоций, хоть и по глазам, огонёк в которых тревожно дрожал, можно было понять, что он о чём-то беспокоится. Или боится. Его пальцы медленно постукивали по ноге, отбивая такт одной из симфоний Моцарта, словно отыгрывая её на пианино. Он смотрел то на нож, то поднимал взгляд к загорелому лицу, рассматривая, как губы открываются, чтобы принять новую порцию горького и настолько невкусного напитка, что даже думать о его вкусе не хотелось.

— Твоя сука такая смешная, что стрём её высмеять. Роберт поджёг сигарету. Клубок дыма, вышедший из его рта, заставил Дэмиана отмахнуться и отвернуть голову. Вся комната снова пропахнет этим горьким запахом. Говорят, что человек на семьдесят процентов состоит из воды, у Роберта вода была заменена виски, а остальные тридцать процентов — табачный дым. Даже когда они целовались, Дэмиан постоянно чувствовал эту горечь на губах, но продолжал, и, в конце концов, слишком привык к ней, из-за чего поцелуй с другим человеком не давал бы такого наслаждения.

— Ей не тягаться с моей… Роберт довольно улыбнулся, удерживая сигарету между большим и указательным пальцем. Клубок дыма он выдал в сторону, взял стакан с виски, отпил, и поставил его обратно, при этом ни на секунду не отвлекаясь от лица Дэмиана.

— Не тягаться с моей сучкой. Ему казалось, что тот его дразнит. В этом безразличии была своя изюминка, а в спокойных движениях и ровном дыхании, отчего грудь едва заметно поднималась, своя уникальность, присущая только исключительно ему. Однако Роберт не зацикливался на этом. Он думал слишком прямо, без метафор и сравнений, он видел всё в чёрно-белых тонах мужского спокойствия, отчего вряд ли кто-то мог назвать его романтичным.

— Твоя сука такая тупая, что хочется выстрелить. Положив крышку на стол, поставив стакан, Роберт взял нож и положил его себе в карман, прижав к джинсам. Дэмиана привлекло движение, отчего он вновь повернул голову и посмотрел сначала на выступающий сквозь ткань нож, а затем обратно на лицо Смолла. Чуть сузив глаза, он словно мысленно передал ему какую-то колкую фразу, или так только казалось, но Роберт это понял, отчего его следующим движением была резкая подача всего корпуса вперёд. Рука с яростью смахнула всё, что было на журнальном столе. Ваза с фруктами, стакан с недопитым виски, почти полная бутылка, крышка и зажигалка — всё это полетело на пол, раздаваясь грохотом и звоном по комнате. Дэмиан вздрогнул, остановив пальцы и закрыв глаза, когда ваза, купленная им на распродаже старинных вещей, со звоном разбилась о твёрдую поверхность пола, и фрукты, что находились в ней, рассыпались по сторонам. Роберт даже не пожалел свой любимый напиток — сейчас лужа с ним растекалась по паркету, попадая на ковёр, что находился под столиком. Когда же глаза открылись, их взгляд был устремлён не на источник этого ужасного грохота, а на того, кто этот грохот создал.

— Твоя сука так низко летает, что моя сука истребитель. Смолл улыбался. Ему нравилось то, что Дэмиан сдерживал свои эмоции, ему нравилось то, как он смотрел на него. Откинувшись на спинку дивана, он раскинул руки, удерживая сигарету в зубах и медленно выдыхая дым из носа. Однако Дэмиан не мог больше терпеть. Он глубоко вдохнул, и встал на выдохе. Пальцы с надменной аккуратностью прошлись по жилетке, а после начали расстёгивать пуговицу за пуговицей. Это немного удивило Роберта, но после третьей пуговицы он уже наслаждался зрелищем, взяв сигарету в пальцы и снова раскинув руки на спинку.

— Твоя сука такая смешная, что стрём её высмеять. Сняв жилетку, Дэмиан опустил взгляд на Роберта. Он смотрел ни то с упрёком, ни то с серьёзностью — точно было не понять, но в этом взгляде словно заключался весь Дэмиан без его фальшивых масок и прочего. Роберт же был открыт всегда, и сейчас, затушив сигарету прямо о стол, он подался корпусом вперёд и прошёлся взглядом от ног Бладмарча до его шеи.

— Ей не тягаться с моей… Резко встав, он тут же схватил Дэмиана за шею своей грубой рукой, отчего тот лишь сделал взгляд серьёзнее и застыл руками в воздухе. Смотря прямо в глаза, Роберт приблизился и впился в губы жадным поцелуем, поначалу казавшимся неумелым, но с каждой секундой становящимся всё более страстным. Глаза Дэмиана прикрылись, а после и вовсе закрылись. Он поднял одну руку вперёд, пальцами едва касаясь шеи мужчины, а после сжав красную ткань кофты. Вторая рука зашла за плечо, обняла за шею, чуть впутавшись в короткие тёмные волосы. Ладонь Роберта спустилась ниже, а хватка на шее ослабла, но всё ещё была. Он осторожно сжал рубашку на талии, прижимая Дэмиана как можно плотнее к себе, заставляя чувствовать себя через всю эту ненужную сейчас одежду.

— Не тягаться с моей сучкой. Разорвав поцелуй, Роберт посмотрел на Дэмиана. Его лицо, находясь так близко, было ещё красивее, чем издалека. Острые скулы, очерченные чёрной линией глаза, налитые кровью от поцелуя губы и нежная белая кожа. Он казался словно фарфоровым — одно неловкое движение, и его лицо разобьётся на тысячу мелких осколков. Однако взгляд Роберта не был добрым или сочувствующим, он был серьёзным и даже немного злым, может, от алкоголя, а, может, просто потому что он всегда так смотрел. И сейчас, смотря на это идеальное лицо, ему хотелось поранить его, чтобы оставить свои следы. Оставить свои следы на нём — именно этого он хотел. Лицо же Роберта казалось Дэмианом полной противоположностью — его извечная небритость, истерзанная неровная кожа и густые брови. Однако отвращения не было, наоборот, ему хотелось касаться его лица — касаться губами и пальцами, колоться о щетину своим лицом, царапать себя ей, оставлять его следы на себе. Оставлять его следы на себе… именно этого он хотел. Взяв Дэмиана за подбородок, Роберт снова прижал его рукой за талию к себе, впиваясь в губы. Он уже не думал ни о чём, для него словно ничего не существовало, кроме этих губ, которым он придавал свою горечь, кроме этих волос, пахнущих мятой и сигаретным дымом, кроме этой фигуры, с лёгкостью ощущаемой под пальцами. Он желал это всё. Желал больше, чем виски и старинные ножи. Желал больше, чем кого-либо ещё.

— Ей не тягаться с моей… Не тягаться с моей сучкой.